— О, — воскликнул я, немного удивленный, — значит, гражданская война продолжалась, несмотря на все, что произошло?!
— Да, так было, — сказал он — В сущности, это легальное признание и сделало возможной гражданскую войну в обычном смысле этого понятия. Борьба перестала быть простой бойней, с одной стороны, и упорством и забастовками — с другой.
— Можете ли вы сказать мне, каким путем шла война? — спросил я.
— Да, — ответил он, — свидетельств о ней сохранилось сколько угодно. Я передам вам вкратце их сущность.
Как я уже говорил, сторонники реакции не доверяли рядовым солдатам. Офицеры же были готовы на все, так как в своем большинстве принадлежали к категории самых тупых людей в стране. Какие бы меры ни предпринимало правительство, значительная часть людей из высших и средних классов жаждала поднять контрреволюцию, ибо коммунизм, который маячил теперь впереди, казался им совершенно неприемлемым. Банды молодых людей, подобные тем «мародерам», о которых я вам уже говорил, вооружившись и организовавшись, начали при всяком удобном случае устраивать уличные стычки, нападая на граждан. Правительство не помогало им, но и не усмиряло их, надеясь, что это может принести ему какую-нибудь выгоду. Эти «друзья порядка», как их называли, достигнув вначале кое-какого успеха, осмелели. К ним присоединились многие офицеры из армии, с их помощью они завладели различного рода военным снаряжением.
Их тактика в значительной мере заключалась в том, что они устанавливали охрану на больших заводах и даже оккупировали их. Например, одно время они занимали весь город Манчестер, о котором я вам уже говорил. Теперь по всей стране шла с переменным успехом своего рода партизанская война, и правительство, которое на первых порах старалось не замечать этой борьбы или усматривало в ней мелкую смуту, окончательно объявило себя на стороне «друзей порядка» и присоединило к их отрядам все те регулярные части, которые ему удалось собрать. Оно сделало отчаянное усилие, чтобы одержать верх над «мятежниками», как снова их стали называть и как они сами себя называли.
Но было слишком поздно. Все идеи мира на основе компромисса отвергались обеими сторонами. Люди ясно видели, что концом будет либо полное рабство для всех, кроме привилегированных классов, либо строй жизни, основанный на равенстве и коммунизме. Медлительность, безнадежность и, я бы сказал, малодушие последнего столетия уступили место ожесточенному, неукротимому героизму революционного периода. Я не утверждаю, что люди этого периода предвидели ту жизнь, которую мы теперь ведем, но массами двигало общее стремление к основам этой жизни, и многие ясно видели за отчаянной борьбою тот мир и покой, которым она должна была завершиться. Те люди, что стояли за свободу, не были, я думаю, несчастны, хотя их обуревали надежды и опасения, а иногда терзали сомнения и противоречия, порожденные чувством долга.
— Но как революционеры вели войну? На чем они основывали свои надежды?
Я задал этот вопрос, желая вернуть старика к непосредственному изложению истории и вывести его из задумчивости, столь естественной для человека его возраста.
— Ну что ж, — ответил Хаммонд, — у них не было недостатка в организаторах. В то время многие мыслящие люди отбрасывали все заботы о житейских делах и, вдохновляясь борьбой, находили в себе необходимую энергию На основании всего, что я читал и слышал, я очень сомневаюсь, чтобы люди, обладающие административными талантами, выдвинулись из числа рабочих без этой, столь ужасной, гражданской войны. Во всяком случае, война шла, и скоро нашлись вожди, которые были намного выше наиболее способных людей в лагере реакционеров. И, надо сказать, у рабочих не было затруднений с материалом для пополнения их армии: в простых солдатах пробуждался революционный инстинкт и побуждал лучшую часть их переходить на сторону народа. Но главный фактор успеха революционеров заключался в том, что там, где рабочий люд не был принуждаем к этому силой, он работал не на реакционеров, а на «мятежников». Реакционеры не могли заставить людей работать на них за пределами тех районов, где они еще были всемогущи. Но даже там им постоянно приходилось бороться с беспорядками. Везде их встречали обструкцией и злобными взглядами. Не только руководство армии выбилось из сил от затруднений, с которыми ему приходилось сталкиваться, но и гражданские лица, сочувствовавшие реакции, были настолько издерганы и подавлены ненавистью к ним, мелкими неурядицами и неполадками, что жизнь стала для них невыносимой. Некоторые из них умерли от этих тягот, другие покончили самоубийством. Конечно, большинство этих людей принимало активное участие в ожесточенной борьбе на стороне реакции и находило в этом некоторое забвение.
В конце концов многие тысячи реакционеров, не выдержав напряжения, сдались и подчинились «мятежникам», а так как число последних все возрастало, всем стало ясно, что безнадежное когда-то дело теперь торжествовало, безнадежной же оказалась система рабства и классовых привилегий.
Глава XVIII
НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
— Итак, — сказал я, — вы вышли победителями из всех ваших невзгод. Был ли доволен народ новым порядком, когда он утвердился?
— Народ? — повторил за мной Хаммонд — Конечно, всякий был рад наступившему миру. Особенно когда оказалось, что после всех передряг населению, даже бывшим богачам, живется не так уж плохо. Что же касается тех, кто бедствовал всю войну, длившуюся около двух лет, то их положение улучшилось, несмотря на последствия борьбы. И когда водворился мир, уровень жизни очень скоро поднялся до уровня, близкого к благосостоянию. Большим затруднением было то, что прежние бедняки имели очень слабое представление о настоящих удовольствиях жизни: они, так сказать, слишком мало требовали, они не знали, как и чего требовать для себя от нового строя. Может быть, это даже было хорошо, что необходимость восстановления разрушенного войной заставила людей работать вначале почти так же упорно, как и до революции. Все историки сходятся на том, что никогда не было войны, уничтожившей столько ценностей, столько изделий промышленности и орудий производства, как эта гражданская война.
— Это меня удивляет, — сказал я.
— Удивляет? Не понимаю почему, — промолвил Хаммонд.
— Да потому, что партия порядка, наверное, смотрела на все ценности как на свою собственность и берегла ее от рабов в надежде на свою победу. С другой стороны, «мятежники» сражались как раз за обладание этими богатствами. И я склонен думать, что, убедившись в близости своего торжества, они стали особенно осторожны и старались ничего не разрушать, ожидая, что скоро все перейдет в их руки.
— Нет, события пошли так, как я уже вам рассказывал, — возразил старик. — Когда партия порядка пришла в себя от первого замешательства и удивления, или, лучше сказать, когда она наконец поняла, что, несмотря ни на что, будет побеждена, она сражалась с большим озлоблением и мало что щадила в борьбе с врагом, лишившим ее всех радостей жизни. Что же касается «мятежников», то, как я упоминал, когда разразилась настоящая война, им было не до того, чтобы спасать жалкие остатки ценных вещей. Они говорили: пусть лучше страна потеряет все, кроме храбрых людей, лишь бы она не попала в прежнее рабство!
Старик помолчал, задумавшись, потом продолжал:
— Когда конфликт по-настоящему разыгрался, тогда только стало ясно, как мало стоил старый мир неравенства и рабства. Понятно ли вам, что это значит? В эпоху, о которой вы, по-видимому, так много знаете, не было надежды, не было ничего, кроме унылых усилий вьючного животного под тяжестью ярма и ударами кнута. Но в последовавший период борьбы расцвела надежда. «Мятежники» ощутили в себе великую силу, способную построить новый мир на развалинах старого, и они это сделали! — сказал старик, и глаза его сверкнули из-под нависших бровей. — А их противники немного узнали действительную жизнь с ее горестями, о которых они (я подразумеваю их класс) раньше не имели понятия. Короче говоря, обе боровшиеся стороны, рабочий и предприниматель, общими усилиями...
— ...общими усилиями, — поспешил договорить я, — разрушили капитализм!
— Да, да, да! — подтвердил старик, — совершенно верно. Иначе и нельзя было его разрушить. Исключая лишь тот случай, когда все общество постепенно опускалось бы все ниже и ниже до состояния грубого варварства, но без его надежд и радостей. Конечно, сильное и быстродействующее средство оздоровления было наилучшим.
— Без сомнения, — сказал я.
— Да, — подтвердил старик, — мир испытал второе рождение. Как могло это произойти без трагедии? Рассудите сами. Дух нового времени — нашего времени — должен стать источником наслаждения в жизни. Страстная и гордая любовь к самой плоти земли, подобная чувству любовника к прекрасному телу любимой женщины, — вот, повторяю, что должно было стать теперь духом времени. Все другие виды мироощущения были исчерпаны. Бесконечное стремление к критике, безудержное любопытство, направлявшие дела и мысли человека, как это было во времена древних греков, для которых познание было не средством, а целью, — ушли безвозвратно. Ни малейшего желания возвысить человека не было и в так называемой науке девятнадцатого столетия, которая, как вы должны знать, была вообще лишь придатком к капиталистическому строю, а нередко даже придатком к полиции этого строя. Несмотря на кажущуюся значительность, наука эта была ограниченна и робка, так как не верила в самое себя. Она была порождением и единственной отрадой этого унылого времени, делавшего жизнь такой горькой даже для богатых. И это безнадежное уныние, как вы могли видеть своими собственными глазами, развеял великий переворот. Ближе к нашим взглядам был дух средних веков: рай в небесах и загробная жизнь казались настолько реальными, что стали для людей как бы частью их повседневной жизни на земле, которую они любили и украшали, несмотря на аскетическую доктрину их религии, предписывавшую им презирать все земное.
