— Дик, дорогой, не можем ли мы на сегодня остановиться в Хемптон-Корте, немного погулять с гостем в парке и показать ему эти милые старые здания? Может быть, именно потому, что ты жил так близко отсюда, ты очень редко водил меня в Хемптон-Корт.
Дик на минуту перестал грести и сказал:
— Так, так, Клара, ты сегодня что-то ленива! Я думал заночевать не раньше Шеппертона. Хочешь, мы сейчас сойдем, пообедаем в Корте, а часов в пять поедем дальше!
— Согласна, — сказала она, — так и сделаем. Но я хотела бы, чтобы гость провел час-другой в парке.
— Парк! — воскликнул Дик. — Да вся Темза — парк в это время года. Что до меня, то я предпочитаю лежать под вязом на краю пшеничного поля, чтобы пчелы жужжали над моей головой, а из борозды в борозду перекликались коростели. Это лучше любого парка в Англии! Кроме того...
— А кроме того, — прервала его Клара, — ты хочешь поскорее добраться до своей любимой верхней Темзы и показать, как под твоей косой быстро ложится скошенная трава.
Она с любовью смотрела на него и, наверно, мысленно видела его уже в поле. Вот он, великолепно сложенный юноша, шагает, мерно взмахивая косой. И она со вздохом посмотрела на свои красивые ножки, будто сравнивала свою хрупкую женскую красоту с его мужественной красотой, как это делают женщины, действительно любящие и не испорченные условностями в чувствах.
Что касается Дика, он долго смотрел на нее с восхищением и наконец сказал:
— Да, Клара, как меня тянет туда! Но что это? Нас относит течением.
Он снова налег на весла, и минуты через две мы уже стояли на усыпанном галькой берегу пониже моста, который, как вы легко можете себе представить, уже не был безобразным железным чудовищем, но красивым решетчатым сооружением из дуба. Мы прошли в Хемптон-Корт, прямо в большой зал, который я очень хорошо знал. Здесь были расставлены столы для обеда и все было устроено приблизительно так, как и в хэммерсмитском Доме для гостей.
После обеда мы прошлись по старинным комнатам, где сохранились картины и гобелены. Ничто здесь особенно не изменилось, разве только что люди, которых мы встречали, казалось, чувствовали себя здесь, как дома. И я тоже почувствовал, что этот великолепный старый дворец был моим в лучшем смысле этого слова. И моя радость прошлых дней, сливаясь с радостью сегодняшней, наполняла мою душу удовлетворением.
Дик, который, вопреки насмешкам Клары, знал дворец очень хорошо, сказал мне, что великолепные тюдоровские комнаты, в которых, как я помнил, жила придворная челядь, служили теперь для приезжих. Как ни прекрасна стала теперь архитектура и как ни украсилась вся страна, все же, по традиции, с этой группой зданий связывалась мысль о чем-то приятном и праздничном, и люди считали посещение Хемптон-Корта обязательной летней экскурсией, как и в те дни, когда Лондон был еще грязным и угрюмым. Мы вошли в комнаты, откуда открывался вид на старый сад, и были радушно приняты жившими там людьми, которые приветливо вступили с нами в разговор и смотрели с вежливым, но плохо скрываемым удивлением на мое странное для них лицо. Кроме этих приезжих и немногих постоянных обитателей Хемптон-Корта, мы видели на лугах близ сада много разбитых вдоль «Длинного водоема» пестрых палаток, вокруг которых расположились мужчины, женщины и дети. По-видимому, этих любителей природы радовала такая бивуачная жизнь со всеми ее неудобствами, которые они тоже превращали в развлечение.
Мы оставили Хемптон-Корт, этого старого друга, в намеченное время. Я сделал несколько слабых попыток взяться за весла, но Дик отверг их, не вызвав этим во мне особенной досады, так как я был достаточно занят, созерцая окружающее великолепие и следя за своими лениво текущими мыслями. Что касается Дика, то было совершенно естественно оставить его на веслах: он был силен, как лошадь, и наслаждался любым физическим упражнением. Нам с трудом удалось уговорить его остановиться, когда начало смеркаться и взошел месяц. Мы были как раз у Раннимеда{44}. Причалив, мы стали искать место, где можно было бы разбить палатки (у нас их было две), когда к нам подошел старик, пожелал нам доброго вечера и спросил, есть ли у нас приют на эту ночь. Узнав, что мы не позаботились о ночлеге, он пригласил нас в свой дом. Мы не заставили себя долго просить и пошли с ним. Клара ласково взяла его за руку, — я заметил, она всегда держала себя так со стариками, — и, пока мы шли, сказала несколько общих фраз о том, как прекрасна погода. Старик резко остановился, посмотрел на нас и промолвил:
— Вам действительно нравится погода?
— Да, — с крайним удивлением ответила Клара. — А вам?
— Как сказать, — протянул он. — Когда я был моложе, такая погода мне нравилась. А теперь я предпочел бы прохладу.
Клара ничего не ответила и пошла дальше. Вечерняя темнота сгущалась вокруг нас. У подошвы холма мы подошли к изгороди. Старик открыл калитку и провел нас в сад, в конце которого мы увидели небольшой домик; в одном окошке горела свеча. Даже при неверном лунном свете, с которым смешивались последние отблески заката, мы могли видеть, что сад утопал в цветах, свежий аромат которых был так чудесно сладок, что, казалось, исходил из самого сердца прекрасного июньского вечера.
Мы все трое невольно остановились, и, Клара как-то особенно радостно воскликнула «о!» — словно птица, которая собирается запеть.
— В чем дело? — немного раздраженно спросил старик и потянул ее за руку. — Здесь нет собак. Может быть, вы наступили на шип и укололи себе ногу?
— Нет, нет, сосед, — сказала она, — но здесь так чудесно, так чудесно!
— Да, конечно, — ответил он. — И запах цветов приводит вас в восторг?
Она мелодично засмеялась, и мы присоединились к ней своими хриплыми голосами.
— А как же, сосед! — сказала она. — Разве вам не нравится?
— Право, не знаю, — ответил старик и добавил, как бы оправдываясь: — Должен сказать, что в половодье, когда река заливает весь Раннимед, здесь не так уж приятно.
— А я был бы рад побывать здесь в такое время, — воскликнул Дик — Как великолепно можно было бы покататься под парусами по разлившейся реке в ясное январское утро!
— Да? — отозвался наш хозяин. — Не буду спорить с вами, сосед, не стоит. Лучше войдем в дом и поужинаем.
Мы прошли по мощеной дорожке среди роз и сразу очутились в очень уютной комнате, чистенькой, как новая безделушка, с панелями и резьбой. Но лучшим ее украшением была молодая девушка, светловолосая и сероглазая; ее лицо, руки и босые ноги покрывал темно-золотистый загар. Она была очень легко одета, но, очевидно, не из-за бедности, а просто ей так нравилось. Я сразу понял это, хотя старик и она были первыми местными жителями, которые мне встретились. Ее одежда была из шелка, а на руках сверкали браслеты, которые показались мне очень ценными. Девушка лежала на бараньей шкуре, брошенной у окна, но, как только мы вошли, вскочила и, заметив, что за стариком идут гости, захлопала в ладоши. Весело приплясывая и напевая, она провела нас на середину комнаты.
— Ну, что,— сказал старик,— ты довольна, Эллен?
Девушка подлетела к нему, обвила его руками и воскликнула:
— Да, я очень довольна! И ты тоже доволен, дедушка!
— Да, да, — сказал он, — я доволен, насколько умею быть довольным. Садитесь, пожалуйста, гости!
Его слова показались нам очень странными, особенно моим друзьям. Воспользовавшись тем, что хозяин и его внучка вышли из комнаты, Дик тихо сказал мне:
— Какой ворчун! Все еще попадаются такие. В прежнее время — говорили мне — они были очень надоедливы.
Старик между тем вернулся и сел рядом с нами, громко вздыхая, чтобы привлечь наше внимание. Однако в эту минуту в комнату вошла девушка с закуской, и старик не успел ничего сказать, — мы все слишком были голодны, а я, кроме того, занялся наблюдением за внучкой, хорошенькой как картинка.
Хотя угощение и отличалось от того, что нам подавали в Лондоне, оно было тем не менее очень вкусным. Старик, однако, неодобрительно посматривал на превосходных окуней и другие блюда на столе.
— Гм, окуни! — сказал он. — Мне очень жаль, что мы не можем предложить вам что-нибудь получше. Когда-то можно было привезти из Лондона хорошую лососину. Но теперь настало такое скверное, скудное время!
— Мы могли бы достать лососины и теперь, — с усмешкой заметила девушка, — если бы только знали, что будут гости.
— Это мы виноваты, соседи, что не привезли ее с собой, — добродушно заметил Дик. — Но если и настали скверные времена, то по крайней мере не для окуней: вот этот франт, что посредине, весил добрых два фунта, когда щеголял перед пескарями своими темными полосами и красными плавниками. А что касается лососины, сосед, то вот мой друг, который приехал из-за границы, был вчера поражен, когда я сказал ему, что у нас в Хэммерсмите ее хоть отбавляй. Я что-то нигде не слыхал про скудные времена.
