На пути в Джорджтаун,
воскресенье, 4 декабря 1932 года
Яркое солнце, легкий бриз, пароход тяжело покачивается на волнах, отчего дети угрюмы и сосредоточенны, а женщины не выходят из кают. Два священнослужителя, один чернокожий, оба протестанты; службе мешает погода. Чернокожий священник-пребендарий, по всей видимости, профессор какого-то университета в Вест-Индии. Голос и дикция, как у проповедника в английском кафедральном соборе, вкрадчивый клерикальный юмор. Сижу за капитанским столиком вместе с негритянкой из Тринидада; лиловые губы. Напротив – ее дородная мамаша. Вчера после ужина негритянка не выходила из каюты. Прочие пассажиры: два-три совершающих кругосветное путешествие старика, жена и дочь английского генерала. Пароход комфортабельный, но не более того; очень шумный, скрипит, как пара новых сапог; койки узкие, жесткие – зато в моем распоряжении трехместная каюта.
На последней неделе перед отплытием хлопот было не так уж много, однако я, чтобы общаться поменьше, отговаривался предотъездными хлопотами. После тяжелого разговора с Дианой в ее уборной [248] выехал из Эдинбурга в Мадресфилд – путешествие ничуть не лучше того, какое предстоит мне в Гвиане. <…> Четверг – последний день. Ходил с Сусликом (Йорком. – А. Л. ) по магазинам, обедал с родителями и складывал вещи. Взял только чемодан и саквояж. Несколько тропических костюмов, фотоаппарат, книги, высокие сапоги, а также брезентовую куртку и шорты. <…> Пятница. Служба в испанской церкви с Терезой [249] и завтрак напротив в «Забегаловке»; вручила мне образок св. Христофора на цепочке [250] .
На пристань в машине Беатрис; ужасно одиноко, промозгло, при расставании подташнивает. Сильный дождь. Первое впечатление от парохода – неутешительное: похож на ирландский пакетбот, где на палубах для пассажиров второго класса расположились два племенных быка, скаковая лошадь, пара гончих и некоторое количество кур. В команде сплошь цветные. Нагревательные приборы не работают. Тереза уехала в Лондон ужинать с леди Астор. Отплыли около половины третьего. Идем по реке; проливной дождь, сумерки. На сердце тяжесть.
Вчера, читая книжки про Гвиану и пребывая в лучшем настроении, чем сегодня, вдруг запаниковал: путешествие в глубину континента обещает быть либо крайне тяжелым, либо, наоборот, непереносимо пресным.
Пароход по-прежнему качает, отчего каждое движение обременительно. Все разговоры неизменно скучны и церемонны.
Понедельник, 5 декабря 1932 года
Прошлой ночью спал мало. Качает; противотуманный горн.
Попытки стюарда внести в мою жизнь ясность:
– В какое время вы меня вызовете?
– Я позвоню.
– В какое время будете звонить?
– В самое разное. Все будет зависеть от того, как я спал.
– Утром вы предпочитаете чай, кофе, какао или фрукты?
– Заранее трудно сказать. Когда чай, когда кофе. Позвоню и скажу.
– Когда вы принимаете ванну?
– Иногда вечером, иногда утром.
Чтобы хоть немного облегчить его участь, подарил ему сигару.
Воскресенье, 11 декабря 1932 года
Два дня назад погода улучшилась. Хорошую погоду нам обещали, когда мы минуем Азорские острова, однако худшая ночь была сразу же после них. Сейчас тепло, море спокойное; сидел бы на палубе да радовался, если б не сильнейшая простуда. В столовой держу рот на замке, в палубные игры не играю и, подозреваю, в целом произвожу впечатление на редкость скучного молодого человека, каковым, собственно, и являюсь. Читаю детективы. Язык Ван Дайна [251] – загадка: на четырех страницах «Канареечных убийств» шесть случаев неверного словоупотребления. Написал первую страницу романа [252] . Читаю «Введение в философию» Маритена [253] .
Никогда не приходило в голову, что описанное Платоном бредовое состояние при отравлении болиголовом во многом, быть может, объясняется преклонным возрастом Сократа.
Сейчас Лондон притягивает меня куда меньше, чем в начале пути; все колебания относительно путешествия по джунглям, которые меня не оставляли, пока я ехал с Терезой на пристань, остались в прошлом. Хочется быть выше всего этого.
Теперь, когда на море штиль, чувствуется, как медленно передвигается эта старая посудина. Почти весь вечер, особенно на закате, – сказочные небеса.
Барбадос,
воскресенье, 18 декабря 1932 года
Должны были отплыть еще ночью, но из-за дождя разгружаться пришлось днем, и отплыли только в 11.30, отчего шансы увидеть Гренаду при дневном свете становятся призрачными. Мальчишки, как обычно, ныряют за монетками, в том числе и один белокожий парень редкой красоты. Спустя какое-то время появилась и ныряльщица, однако она служила всего лишь приманкой, сама не ныряла. До Гренады добрались только к полуночи и отплыли до моего пробуждения.
Постскриптум к Барбадосу. Покидая пароход, чернокожий пастор изрек: «Огромное спасибо за компанию».
Пятница, 23 декабря 1932 года
Первое впечатление от Гвианы: сквозь пелену дождя проступают неясные очертания пальм на переднем плане и фабричных труб – на заднем. Вошли в устье реки и спустились по течению к нашему причалу. Мрачного вида, незащищенные от ветра верфи, рифленые железные крыши складских помещений. «Тропическая вегетация». А вот вид на залив хорош: матовая поверхность ярко-зеленой у самого берега воды, которую видно сквозь такелаж шхун. Запах тростникового сахара и тучи пчел вокруг таможенных ангаров. Высадка на берег, во всем, что касается иммиграционных служб и таможни, прошла безболезненно. Паспорта; неграмотный чернокожий матрос в допотопной соломенной шляпе. Сел в такси и под проливным дождем – в отель «Морской вид», где у меня зарезервирован номер. Большой пансион. Вся прислуга женская. Домоправительница: белая девица – хорошенькая, бесцветная, на редкость бестолковая. Съел ананас, рыбу и яйца. Пошел погулять по городу: жарко и утомительно. Широкие улицы с отдельно стоящими деревянными зданиями. Внушительные виллы. Отталкивающего вида универмаги. Ратуша в шотландско-фламандском стиле из модельных досок и чугуна. <…> Побывал в клубе: огромный, покосившийся амбар с бильярдными столами и баром; полуразвалившийся музей с выцветшими фотографиями и уродливыми чучелами представителей местной фауны. Встретил очень славного священника; показал мне, как пройти к дому епископа. Оставил рекомендательные письма. <…>
Дал интервью двум чернокожим репортерам. Написал домой. Общее впечатление от Джорджтауна: скучать без него не буду. Уж очень разбросан.
Рождество, 1932 год Весь день сидел один – или обменивался с кем-нибудь незначащими фразами. Обнаружил, что Мэггс (знакомый Во, один из пассажиров. – А. Л. ) пребывает в унынии и мучается от одиночества, и подарил ему на Рождество экземпляр «Далекого народа» [254] , что сейчас представляется мне поступком довольно глупым. Рождественский ужин в Доме правительства. Сочетание пиджака (вместо фрака) и белого галстука наверняка выглядело очень странным, но мне все равно. Трогательная попытка Дэнемов вести себя с бездетными чиновниками запросто. Много шуток: нарисованные купюры; когда их извлекают из бумажника, они издают визгливые звуки; ложка, подвешенная к потолку. Мужчин за столом гораздо больше, чем женщин. Меня посадили между чернокожим генеральным прокурором и белым архидьяконом. Тосты за короля и за «верных друзей». После ужина беседовал с местным викарием и угрюмым чиновником с наградой в петлице – говорит исключительно о сомалийцах. Обмен репликами на вполне человеческом языке с высоким рыжим адъютантом и его смазливой секретаршей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
