— Это тебе за маму, — воинственно заявил агрессор.
Я забыл про его бицепсы и трицепсы, в ярости схватил Лунатика за грудки и швырнул в угол. Гаденыш рухнул на пятую точку, очки отлетели в сторону, и он принялся слепо шарить кругом руками.
— И чем же я провинился перед твоей мамой? — поинтересовался я, платком утирая кровь.
Лунатик нашел очки, поднялся и принялся осторожно протирать их замшевым лоскутком, ворча:
— Он еще спрашивает. Ходил по дому, вынюхивал наши домашние секреты. Это низко.
— А секреты-то совсем не домашние, — парировал я. — К примеру, мне стало известно, что ты превосходно стреляешь, даже будучи очкариком.
Лунатик напялил окуляры и посмотрел на меня с кривой усмешкой.
— Понятно. Теперь в роли главного подозреваемого выступаю я. Ты приехал надеть на меня наручники?
В этот момент я взглянул на его руки и с удивлением отметил, что они тоненькие и жиденькие и ничем не напоминают мускулистые грабли с фотопортретов Лунатика на стенах святая святых.
— Вот оно что… — дошло наконец до меня. — Картинки, которыми любуется твоя мать, — сплошной фотомонтаж!
— Однако туго у тебя с соображением, если сразу не догадался, — бросил Лунатик сердито.
Нос вроде бы перестал кровоточить. И мой недавний противник, выпустивший из себя заряд агрессии, довольно мирно пригласил меня в свой кабинет, заметив все еще ворчливо, «если хочешь еще что-нибудь вытянуть».
Едва усевшись на уже знакомый металлический стул, я заговорил о том, что хотел бы выяснить кое-что о девушке, которая слишком многих знает и которую знают тоже слишком многие.
Лунатик усмехнулся.
— Света? Могу поспорить, что речь именно о ней.
— Схватываешь на лету, — похвалил я.
Он порылся в нижнем ящике стола и протянул конверт, из которого я извлек то, что и предполагал, — пачку порнографических фотографий с великолепной киноведкой в главной роли.
— Довольно грязная история, — брезгливо поморщился Лунатик. — Не знаю, что наговорила тебе о нашем знакомстве сама Света, но наверняка половину наврала. Вранье у нее в крови.
— Сказала про шантаж, — пояснил я. — Правда, что в нем была замешана Кася?
Лунатик без особого энтузиазма кивнул.
— Трудно понять женщин, с чего они вдруг бросаются во все тяжкие. Светлана все крутилась в редакции, носила мне довольно жеманные рассказики, а когда решила, что мы уже подружились, устроила сцену со слезами, битьем головой о стену и прочим. Вроде бы была с Касей в одной компании, они напились, а когда началась импровизированная оргия, Кася все засняла на видео, затем распечатала снимки и начала шантажировать Свету. По просьбе несчастной я забрал у Каси снимки, а про носитель она поклялась, что уничтожила. Вот и все.
— Но снимки Свете ты все-таки не отдал, — не без ехидства прокомментировал я.
Лунатик вспыхнул.
— Я сказал ей, что Кася уничтожила и снимки тоже. Просто решил попридержать отпечатки на всякий случай — Света, знаешь ли, весьма скользкая личность.
Можно было биться об заклад, что в компьютере Лунатика куча файлов, скрывающих порнографию. Наверняка он за этим добром лазит в Интернет. Одинокие очкарики, над которыми женщины презрительно смеются, тоже хотят периодически испытывать эротические впечатления.
Повеселев от таких досужих мыслей, я весело распрощался с Лунатиком.
— Давай больше не будем драться, а? Жизнь прекрасна, все люди братья, а у меня сегодня на обед великолепный гаспачо.
Гаспачо, гаспачо… Надеюсь, Вадим Мыльников мне хотя бы немного позавидовал.
Я поклялся себе, что на разговор с Текой потрачу не более двадцати минут, а выяснять у Светы, что конкретно Кася пыталась вытянуть из нее шантажом, отправлюсь уже после обеда. Однако огненный ритм гаспачо захлестнул этот день, спонтанно поменяв все планы и ориентиры. Едва я отчалил от гостеприимной редакции «Сэра», как вновь заверещал мой мобильник. Чувствуя недоброе, я притормозил у обочины и ответил.
— Ален, — раздался приглушенный и, как мне показалось, испуганный голос Васька, — тебе нужно срочно вернуться.
Сердце мое забилось неровными скачками.
— Что случилось, Васек? Лучше режь сразу. Что-то с Заки?
— Нет, — словно отмахнулся Щекин, — с Заки все отлично. Если не считать, что с утра они с Ольгой снова разодрались из-за его отъезда.
— Это почти нормально, — облегченно вздохнул я. — Тогда в чем дело?
— У нас гости, — крайне напряженным голосом проговорил Васек. — Вернее, у тебя. Гостья из Парижа. Распаковывает свои чемоданы в твоем кабинете и говорит, что ты непременно на ней женишься. Ален, мне нехорошо.
Надо ли говорить, что у меня сердце ушло в пятки, а душа похолодела? Что там отец пел с утра про старые долги, которые нужно оплачивать? И эта его последняя фраза: «Я отговаривал ее как мог. Но — увы…» Черт, черт, черт!
Из груди вырвался глубокий вздох.
— Васек, гостью зовут Вера Бунина?
— Так точно.
Я дал отбой и сумасшедшим виражом вырулил на встречную полосу, едва не влепившись в пролетающий джип, однако не почувствовал ни грамма страха. Когда у тебя дома распаковывает чемоданы Вера Бунина, смерть можно приветствовать как счастливый поворот судьбы.
Ничего себе денек! Сначала известие об Ольге, выживающей меня из дома, затем мордобой с Лунатиком, а теперь еще невеста из Парижа. Гаспачо бурлил и пузырился, день выдался еще тот.
Старые долги
Чтобы в полной мере оценить, какой гаспачо заварился, нужно знать Веру Бунину и мою с ней историю, вполне наглядно иллюстрирующую житейскую мудрость: «Все добрые дела — наказуемы».
Вера Бунина была умницей и отличницей с рождения, а к моменту нашей первой встречи работала в рекламном отделе московского филиала отцовской фирмы, будучи счастливой обладательницей красного диплома факультета искусствоведения Московского университета, о чем бестрепетно и сообщила мне, едва, будучи официально представлен, я успел поцеловать ей ручку. При этом она немедленно извлекла из своего стола оный диплом и протянула мне для изучения. Выдав положенные охи и ахи, я вернул документ владелице, и сердце мое защемило от жалости. До чего же несчастной нужно быть, чтобы гордиться каким-то дипломом, пусть и красным!
Конечно, бог не слишком радовался, создавая эту девицу с фигурой палочки для мороженого. Вся она была длинная и плоская. Как меланхолично выразился о ней мой отец, «сплошная длина». Но все же у нее были неплохие зубы и интересный рисунок губ, а при старании хороший визажист мог бы сотворить из личика девушки вполне приятное для глаз зрелище. Во всяком случае, я решил морально поддержать Веру, а потому принялся рассыпаться в комплиментах по поводу ее девичьей хрупкости, изящества и сумасшедшей глубины бездонных глаз. Бунина зарделась, смутилась, забыла про свои дипломы и прочие комплексы и немного похорошела. И тут я легкомысленно пригласил новую знакомую на кофе в ближайший ресторанчик, совершенно не предполагая, какими роковыми последствиями это чревато.
— Вы знаете, здесь очень интересно работать. Хотя мой профиль — искусствоведение, и порой ужасно хочется все бросить и просто пойти преподавать в школу, — сообщила мне Вера, неумело закуривая сигарету под кофе-гляссе. — Но квартиры в Москве такие дорогие, что, боюсь, на зарплату преподавателя я ноги протяну. И все равно, диплом помогает мне даже в коммерции. К примеру, сады Семирамиды — мой конек. Кто лучше искусствоведа знает детали этого одного из семи чудес света, которые можно интересно обыграть, использовав в рекламе и оформлении каких-нибудь шикарных духов фирмы, носящей то же название? Я придумала помещать тексты коротеньких легенд и исторических фактов на коробочках для кремов и духов.
Наша беседа протекала в основном в русле истории, и я пришел к выводу, что Вера — хоть и блекленькая, но зато весьма умная и эрудированная особа. Мне захотелось сделать для нее что-то доброе, и я снова стал петь комплименты, а под финиш посоветовал кардинально изменить цвет волос, покрасив их, к примеру, в лимонно-желтый цвет. Словом, я как мог вдохновлял ее.
А на следующий день Вера явилась ко мне домой (это было сразу после отъезда мамы в Танзанию) и… соблазнила, как мальчишку. Возможно, девушка ослепила меня лимонными волосами, или просто я тогда искал отдушину, перманентно находясь в состоянии жестокого похмелья, но факт остается фактом: она меня сделала.
Самое же сложное и трагическое началось после. Синий чулок почувствовал себя женщиной и, видимо, получил от этого ощущения колоссальное удовольствие. Вера меняла наряды и прически, покупала кучу абсолютно ненужных или попросту дурацких вещей для дома и сада, но самое ужасное — жила в моем доме и выставить ее вон не было никакой возможности. В какой-то момент я попросту сбежал в Париж, по телефону дав бедняжке пространные объяснения по поводу того, что дела фирмы требуют моего присутствия в столице моды и Франции.
