– Почему вы так огорчились? – озабоченно поинтересовалась Таня.
– Не вы, а ты, – поправил я. – Нет. Я не огорчен, просто задумался. Никак из головы не идет завтрашний отчет.
– Какой отчет? – с интересом спросила она.
– Завтра на приеме у губернатора. Но это не так интересно, – отмахнулся я. Но Татьяна настаивала:
– Вы так нервничаете, словно в первый раз идете с отчетом к губернатору.. – В первый раз, – признался я.
– То‑то я думаю, что не видела вас ранее.
– Где не видели? – настороженно спросил я.
– У губернатора. Я раньше работала в приемной Пятиримова. Вот перевели к вам.
Вот так удача. Бывшая секретарша Пятиримова в моих руках. Она может знать такое, что мне за месяц кропотливой работы узнать не удастся. Тем более я пока не представляю, как мне войти в доверие к Пятиримову. Ни одной идеи в голове. Серая пустота, словно грозовое небо. И ни одной молнии‑идеи.
Я посмотрел на девушку и почувствовал легкую тоску. На секунду я увидел напротив себя Ангелину, и душа всплакнула. Я помотал головой, как собака, искупавшаяся в озере, и испуганно посмотрел на пустой стол. Сейчас бы выпить немного пива, чтобы унять грусть.
Как по волшебству на столе появился поднос с бокалами пива.
– Горячее придется подождать, – предупредил Антуан и исчез.
Я отпил пива, подумал, что для дамы стоило бы заказать вина, но тут же забыл об этом. Я увидел Таню как бы по‑новому. И почувствовал, что она нравится мне. Я ощутил поднимающееся влечение и утопил его в пиве. Только сейчас любовных похождений мне не хватало. Недавно Ангелину похоронил. Сам вроде как по официальной хронике мертв. Да и дело нераскрученное, как жернов, болтается на мне.
Слово за слово, и мы разговорились. За этот вечер я узнал много о своей юной секретарше. И первое, что открыл для себя, к удивлению, что Танюшке девятнадцатый год пошел. А она старательно, с упорством труженика каменоломни, перед приходом на работу старила себя лет на пять, чтобы придать солидности облику. Татьяна Краснова родилась и выросла в семье бедной, если не сказать нищей. Мать – скромная учительница с нагрузкой по шесть‑семь уроков в день. Плюс дополнительные занятия. Только такая напряженная скачка позволяла Анне Львовне приносить в семью скромную сумму, позволявшую малое, но необходимое. Отец Тани – Дмитрий Владимирович – вроде бы и поднялся от простого институтского преподавателя до заместителя декана по младшим курсам в Университете имени Бецкого на факультете социальных наук. Но тут приключился скандал. Дмитрий Владимирович по натуре своей был человеком мягкотелым, словом, тряпка, а не мужчина. И удивительно было, как такому существу удалось подняться на достаточно высокий административный пост и продержаться на нем целых шесть лет. Но случилось. Катастрофа же для Дмитрия Владимировича явилась в следующем. Он допустил административный проступок, впоследствии расцененный как преступление. Утрата важных отчетных документов. Четыре ведомости с оценками пропали из стен деканата. За эти документы непосредственно отвечал Дмитрий Владимирович. Разгорелся скандал. Подключилась прокуратура. Дмитрия Владимировича обвинили в преступной халатности и утрате важных документов. Срок дали условно. Два года. Но запретили занятие административных постов. Да и права преподавать лишили на пять лет. Семейство Красновых впало в нищету. Дмитрий Владимирович постарался устроиться на работу. Что ж, у него это вполне получилось. Ночами он пропадал на дежурствах в различных фирмах и компаниях, которым требовалось охранять помещения. Днями же трудился на ниве коммерции. Друг устроил в коммерческий ларек. Ситуация, мягко сказать, невеселая. И настроения Тане не поднимала. Окончив среднюю школу, девушка, вместо того чтобы отправиться по приемным комиссиям высших учебных заведений, вышла на тропу поиска работы. Заработная плата продавщицы в ларьке ее не устраивала, а что‑то серьезное ей и не предлагали. Во‑первых, возрастом не вышла. Во‑вторых, образования не хватало. Ведь в России как? Главное не талант, способности и знания, а книжечка. А вот книжечки‑то и не было. Подфартило случайно. А фарт он всегда случайно выходит. Запланировать его невозможно. Если уж нет, то и взяться неоткуда.
Танюша встретилась с Егором Дубининым – правой рукой Пятиримова. Негласно, конечно. Гласно они стали бы отрицать факт знакомства друг с другом. На чем Таня сошлась с Дубининым, что он взялся протежировать молоденькую, никому не известную девушку, мне так и осталось неизвестно. Она промолчала. А я не спросил.
Аппетитный бифштекс, исчезнувший с моей тарелки, и второй бокал пива мало располагали к откровенности. Я чувствовал грандиозную тяжесть в животе. Хотелось прилечь. Уже скорее мечталось о кровати, чем о девушках и душещипательных беседах. Но на уровне интуиции я понимал, что Дубинин не за спасибо привел Танюшу в приемную к Пятиримову. Что‑то связывало этих таких непохожих людей? Я проглотил третью кружку пива, сам и не заметив этого.
И ты опять увидел дно, и ты опять вначале.
– Ты с родителями обитаешь? – поинтересовался я и отметил, что язык мой уже порядком заплетается, а голова заполнена ватой, через которую трудно пробиваются мысли.
– Как в администрацию попала, квартиру сняла. Теперь живу отдельно. Маленькая. Тесная. Но мне нравится, – призналась Таня и увидела в моих глазах…
Что?
Что‑то, что позволило ей улыбнуться и сказать:
– Поехали ко мне?
– Лучше ко мне, – возразил я.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Поутру я страдал. Если, конечно, можно так назвать острую головную боль, точно мне в черепушку запихали колонию крыс, мучимую приступами клаустрофобии. К тому же я так и не смог понять (по крайней мере, первые пятнадцать – двадцать минут), за каким хреном я проснулся в половине седьмого утра, где я нахожусь и кто это мирно посапывает на другой половине кровати, больше напоминавшей поле для мини‑футбола.
Выбравшись из постели, я угодил ногами в теплые пушистые тапки. Никогда такие не любил. Такое ощущение, что забрался ступней в нутро кошки. Поражаясь обилию утренних несуразностей, я отправился на поиски кухни. И заплутал в трех столбах. Никак не мог разобраться в коридоре, в какую сторону мне двигаться. Только спустя пять минут бессильного топтания я наконец сообразил, что нахожусь не в своем особняке, а в чужой квартире. Это несколько облегчило задачу. Значит, это не я с ума сошел, а просто кто‑то сменил декорации.
Следующий шок меня ждал в ванной комнате. Я хлебнул ледяного, видимо, оставшегося со вчерашнего кофейку и, отставив кружку, зашел в ванную. Включил холодную воду, запустил ладони под живительный поток и, набрав пригоршню влаги, опрокинул себе на лицо. Повторив процедуру раз десять и почувствовав, как отупелость уходит из мозга, бросил быстрый взгляд в зеркало. От неожиданности я вскрикнул и подавил в себе инстинктивное желание двинуть в харю наглому отражению, потеснившему мое собственное. Привидится же такое.
Представьте себе. Заходите в ванную после попойки (да и выпил‑то кружек пять пива, разве это попойка?), умываетесь. Взгляд в зеркало. А там совсем не та харя, которую вы намеревались увидеть. Чужая физиономия. И, надо сказать, препротивная. Почувствовав ужас, грозящий обратиться в панику, я зажмурил глаза. Для верности помотал головой. Не помогло. В зеркале продолжала оставаться подозрительно противная рожа чужого мужика. Я потратил минут пятнадцать на занятие под звучным названием: «Поймай меня, если сможешь». Заключалось оно в следующем. Я делал вид, что ухожу. Затем резко оборачивался, в надежде раскрыть заговор и увидеть свое привычное отражение, с которым под именем Даг Туровский я живу вот уже, мать моя, тридцать четыре года. Игра не принесла желаемого результата. Заговорщики оказались сноровистыми. Все время успевали подсунуть мне противную часть тела, по ошибке названную лицом.
Только на кухне, в состоянии, близком к панике, я все понял. Я вспомнил, откуда мне показалась знакомой физиономия из зеркала. Да это же мой собственный новый образ. Товарищи по оружию посоветовали сменить имидж. И не верьте рекламе, утверждающей: «Имидж ничто, жажда все». Побывали бы они, господа пиарщики, в моем нынешнем состоянии. Посмотрел бы я на них, какие слоганы рождались бы в их голове.
Да бог с ними, со слоганами этими. Наплескав себе в кружку холодного кофе – не мате, конечно, но уже ближе к Маркесу с Касаресом, чем к Толстому с Достоевским, – я пробрался, как партизан, боясь разбудить Таню, в гостиную, где развалился на диване, как персидский шах. Попивая кофе, я задумался над предстоящим днем, пытаясь вычленить первое важное событие на повестке дня. Оно нашлось с трудом. В море мысленного хлама я увидел, как строчку из ежедневника, запись о встрече с губернатором Петрополиса. Визит к Пятиримову значился на десять утра. Море времени, если задуматься, но еще следует к Рубахину забежать. Даже с такими ограничениями я не знал, куда спрятаться от океана не занятого ничем времени. А тут еще головная боль. Все неприятности сразу.
