— Незачем начинать с детских лет. Люди, от которых она пострадала, могут появиться только с 5 октября 1789 года, когда Версаль был захвачен парижским народом…
— Вы так считаете? Они были и до того! Как вы обойдете дело об ожерелье?
— Его участники не имеют потомков и однофамильцев. Больше не существует таких имен, как Ламот-Валуа или Рето де Вийет[53]… или Калиостро или…
— Роаны[54] существуют, как в прежние времена, — насмешливо бросил Понан-Сен-Жермен, поднимая свой пустой бокал, чтобы его наполнили.
На сей раз в атаку бросился Альдо:
— Наверное, не стоит повторять злобные наветы! Кардинал Луи де Роан, влюбленный в королеву, никоим образом не хотел навредить ей, а после его смерти семья выплатила за ожерелье, украденное мадам де Ламот, все до последнего сантима! Кроме того, мне трудно себе представить, что один из Роанов скрывается в толпе посетителей, преследуя цель убить скромных служителей дворца!
— Вы не думаете, что проще было бы все-таки закрыть «Магию королевы»? — робко спросила графиня де Ла Бегасьер.
— О нет! — возразила мадам де Вернуа. — Вы же видели, сколько народу толпится каждый день у решеток, чтобы посетить нашу выставку. Это настоящее чудо, признайтесь, и сделать что-либо подобное удастся лишь через десятки лет…
— И это еще не все! — воскликнул Жиль Вобрен. — Мне известно из надежного источника, что с каждого парохода, прибывающего в Гавр, сходят американцы, и среди них есть весьма значительные персоны. Это нормально, ведь нашим почетным председателем является Рокфеллер. И мы закроем ворота прямо перед их носом?
В голосе его прозвучала нервозная нотка, и Морозини насторожился. Склонившись через плечо Клотильд де Мальдан к своему другу, он спросил:
— Ты знаком с кем-то из них?
— О да, — ответил антиквар, воздев взор к потолку. — С Дианой Лоуэлл, например! Она даже хотела присутствовать на открытии, но ее задержали дела. Послезавтра прибывает! — добавил он с тяжким вздохом.
Морозини невольно улыбнулся: миссис Лоуэлл из Бостона была сущим кошмаром, который достался бедняге Жилю в прошлом году во время их совместного путешествия в Америку[55]. Вобрен хотел купить доставшееся ей по наследству кресло от письменного стола Людовика XV. Для этого он почти два месяца проявлял чудеса дипломатического искусства, торгуясь часами, словно индеец племени сиу с ирокезом. Разница была только в антураже: вместо костра совета — обтянутый розовым атласом будуар. А трубку мира хитроумная дама заменила потоками черного чая, который помогал французу пропихивать в себя ненавистные ему сэндвичи с огурцами. Да и вожделенное кресло он получил только в комплекте с милейшей дамой Лоуэлл, которая вырвала у него обещание с выгодой продать маленький столик, принадлежавший ее любимице — маркизе де Помпадур. Вот почему, проводив её в Гавр и посадив на пароход, он испытал чувство подлинного освобождения. Какое счастье было — наблюдать, как «Левиафан» выходит за пределы порта в открытое море! И вот теперь она возвращается! Какой ужас!
Унылая мина приятеля рассмешила Морозини:
— Не повезло тебе, старик! Совершенно негаданная неприятность! Слушая твои рассказы о пребывании в ее доме, я даже подумал, не собирается ли она женить тебя на себе!
— Ты что, заболел?
— О, как это забавно! — сказала Клотильд де Мальдан, которая сидела между друзьями, и ей пришлось бы приложить сверхчеловеческие усилия, чтобы не слышать их разговор. — А что собой представляет эта дама? Надеюсь, это не слишком нескромно с моей стороны?
— Вовсе нет, — мрачно ответил Вобрен. — Она богата, как золотоносная жила, и жутко уродлива! Мне предстоят тяжелые деньки, — вздохнул он, устремив томный взгляд на Леонору Кроуфорд, сидевшую напротив.— По моему мнению, у тебя есть только один выход — бегство. Ты встретишь ее на вокзале Сен-Лазар с букетом роз, поцелуешь ручку, посадишь в такси, а сам возьмешь другое, до Лионского вокзала, где сядешь в поезд до Рима… или до Венеции! Слушай, поезжай навестить Лизу! Она тебя очень любит и прекрасно поймет твое положение! К сожалению, она не сознает только того, — мысленно добавил он с глубокой печалью, — что мне она нужна так же, как нашему сыну!
— Я совершенно не хочу уезжать отсюда, хотя обожаю твою жену. Ведь приезжают и другие, среди них есть клиенты. И еще… Полина, — добавил он, понизив голос, но продолжая смотреть на леди Кроуфорд.
Альдо, слегка занервничав, положил нож с вилкой на тарелку.
— Полина? — переспросил он.
— Белмонт! Полагаю, ты не забыл ее?
— Нет, конечно…
Ответ прозвучал сухо, но Вобрен, захваченный сюжетом, столь дорогим ему до встречи с Леонорой, не обратил на это внимания и ударился в лирические воспоминания:
— Кстати, я рассказывал тебе, что после драмы в Ньюпорте она приехала ко мне в Бостон, чтобы помочь, как она выразилась, пережить это тяжкое испытание? Благодаря ей Диана Лоуэлл показалась мне почти сносной и даже…
— Давай прекратим этот диалог, который, конечно, наскучил мадам де Мальдан, — резко оборвал его Альдо.
— О, вы мне совсем не наскучили, напротив! — весело сказала молодая женщина. — Когда Оливье был атташе при посольстве в Вашингтоне, мы встречались с Белмонтами. Кажется, это одна из самых значительных семей в Нью-Йорке. И чрезвычайно живописная!
— Совершенно верно, — подтвердил Жиль, обретая былой энтузиазм. — Но я знаю их меньше, чем Морозини. Он жил в их поместье на Род-Айленд, где они построили дом, похожий на уменьшенную копию дворца Мезон-Лафит…
— Мы тоже побывали в Ньюпорте во время сезона! Просто невероятно, сколько там замков, можно сказать дворцов, скопированных по французским, английским или итальянским образцам! Что до тамошних празднеств, они бывают великолепными или же бредовыми в зависимости от артистического вкуса хозяев. Помню, как мы присутствовали…
Поскольку разговор теперь завязался между Клотильд и Жилем, Альдо смог сосредоточиться на своих мыслях, чтобы оценить, какой отклик в его душе вызвало имя Полины Белмонт. Память услужливо воскресила ее такой, какой она впервые явилась перед ним на палубе парохода «Иль-де-Франс», сразу после отплытия из Гавра. Высокая, породистая, в высшей степени элегантная в сером дымчатом ансамбле, дополненном большим муслиновым шарфом, который на манер нимба окружал ее голову без шляпки. Волосы, черные и блестящие, словно шерсть чистокровной лошади, стянутые на затылке в шиньон, серые глаза, очень красные чувственные губы, слишком большой, притягательный, как грех, рот, нарушающий безупречные пропорции ее удивительно подвижного лица. Недавно овдовев после смерти мужа, австрийского барона, пристрастившегося к крепким напиткам, Полина возвращалась тогда в свой прекрасный дом на Вашингтон-сквер в Нью-Йорке, чтобы вновь начать жизнь, более соответствующую ее артистическим вкусам, и обрести мастерскую, где она занималась ваянием и уже проявила себя как талантливый скульптор.
