А затем старые добрые чуваки переходят к обсуждению того, что все-таки сталось с тем джуниоровским «шевроле», и таксист говорит, что он знает. Он заявляет, что Джуниор Джонсон использует ту машину, чтобы вывозить спиртное из округа Уилкс. Что он имеет в виду? Чтобы Джуниор Джонсон еще хоть раз подошел к еще хоть одному грузу бутлегерского виски… да он должен был бы совсем спятить! Парень ведь получает колоссальный доход от всех этих гонок. Мало того, у него еще есть два деловых предприятия — целая автоматизированная птицеферма (там одних только цыплят сорок две тысячи!) и бизнес по профилированию дорог. Однако таксист упорно заявляет, что этот легендарный Джуниор по-прежнему с ревом уносится прочь из округа Уилкс, громыхая на всех колдобинах, а в кузове того знаменитого «шевроле» постукивают баки, полные спирта. Это у Джуниора в крови. Дойдя до этого места, таксист вытягивает правую руку перед собой, словно пробираясь сквозь густой туман, а глаза его стекленеют, пока он глядит куда-то вдаль и самозабвенно описывает, как Джуниор Джонсон с ревом проносится за гребни холмов округа Уилкс, словно бы повествуя о призраке Запаты, на белом коне скачущем в Сьеррас, чтобы поднять там крестьян на бунт.
Вообще-то, на мой взгляд, все это выглядит довольно глупо! И все-таки Джуниор Джонсон имеет поклонников, которым, пусть даже чисто символически, требуется представлять его себе подобным демону, мчащемуся сквозь ночь. Сумасшествие? Но Джуниор Джонсон являет собой одну из последних спортивных звезд: причем это не просто ас самой игры, но герой, с которым может солидаризироваться целый народ или целый класс людей. В истории уже случалось подобное. Вспомните, например, о том, как в былые времена Джек Демпси расшевелил ирландцев или как Джо Луис расшевелил негров. А Джуниор Джонсон является культовой фигурой современности. Ему пока всего лишь тридцать один год, и он по-прежнему вовсю участвует в гонках. Джонсона скорее следовало бы сравнить с двумя другими спортивными героями, культурное воздействие которых на общественность не так хорошо известно. Один из них — Антонино Рокка, профессиональный борец, чьи триумфы так много значат для нью-йоркских пуэрториканцев, что он может запросто собрать целый Мэдисон-сквер-гарден. И это при том, что всем, включая пуэрториканцев, прекрасно известно, что профессиональная борьба есть не что иное, как грубая форма народного театра. Другой спортивный герой — Ингемар Йоханссен, который имеет колоссальное значение для шведских народных масс. Ибо эти самые массы уже смертельно устали от своего старого короля, который без конца играл в теннис, а также от всех его друзей, что продолжают пить «куантро», отгородившись от всех остальных экраном социализма. Джуниор Джонсон — современный герой, неразрывно связанный с автомобильной культурой и автомобильным символизмом на Юге. Прямо скажем: довольно дикая новизна…
И впрямь дикость — словно взбесившись, «форд» Файрболла Робертса вылетает на первом же повороте скоростного трека Северного Уилксборо, все крутясь и крутясь, так что это кручение уже начинает казаться замедленной съемкой. Наконец «форд» врезается в деревянное ограждение. И лежит там с искореженным корпусом. А с самим Робертсом все в порядке. Трек недавно покрыли новым слоем асфальта, он теперь почти как стекло, и машины продолжает дико заносить на первом же повороте. Нед Джарретт крутится, проламываясь сквозь древесину.
— Ну и лед, парни, если он, черт возьми, не станет хоть чуть-чуть лучше, мы не сможем как следует и квалифицироваться, и придется собирать манатки и отправляться по домам.
Из аэропорта Гринсборо я приехал в округ Уилкс исключительно ради того, чтобы увидеть Джуниора Джонсона на одной из двух ежегодно проводимых НАСКАРом на приз «Гранд-националь» гонок на серийных автомобилях на скоростном треке Северного Уилксборо.
Вышел очень длинный, очень постепенный подъем от Гринсборо до округа Уилкс. Округ Уилкс — это сплошные холмы, гребни, леса с подлесками, полные горных дубов, липких кленов, ясеней, берез, яблонь, рододендронов, камней, виноградников, жестяных крыш, обшитых досками местечек вроде баптистской церкви Маунт-Олив, плакатов, рекламирующих всякую всячину, вроде диетической колы, мороженого «шерриллс», бакалеи «Экардс», «доктора Пеппера», яблок Дильса, заведения «Гугглс», заведения «Саддитс» и — конечно же! — автомобилей. На автостраду с боковой дороги, ведущей из низины, словно бы выезжает «гудзон» 1947 года выпуска. Почти всем эта машина может показаться попросту старым куском металлолома, оставшимся здесь черт знает с каких времен и теперь катящим по деревенской дороге… Однако «гудзон» 1947 года выпуска был одной из первых по-настоящему «горячих» машин, изготовленных после войны. В их число также входят «крайслер» 1946 года выпуска, снабженный особым механизмом включения пониженной передачи ради внезапных взрывов скорости, «понтиак» 1955 года и уйма «фордов». Для великого множества старых добрых чуваков «горячая» машина всегда являлась символом подогрева самой жизни. Война! Как много значили деньги для деревенских парней! А на деньги можно было купить машины. В Калифорнии взрослые внезапно обнаружили, что подростки всех сортов оказались вовлечены в широкомасштабные оргии с гонками на скорость, — и так и не смогли толком понять, что происходит. Однако на Юге автомобильная мания стала еще более интенсивной, хотя и в гораздо меньшей степени преданной огласке. Для миллионов старых добрых чуваков и чувих автомобиль являет собой не только средство освобождения от того, что по-прежнему остается очень сильно привязанной к земле формой общественной организации, но также и символизирует громадный скачок вперед, к чарующей силе и мощи двадцатого века. Эта идея вовсю прогремела не только на Юге, но и вообще повсюду. Вышло так, что одной из типичных деревенских достопримечательностей (в добавление к красному петуху, серому забору с поперечными реечками, рекламной вывеске табака Эджуорта и проржавевшей бороне) — одной из типичных деревенских достопримечательностей стал… автомобиль. Вот представьте: вы едете по грязным дорогам, а там, впереди, рядом с домом, на деревянных колодах или еще на чем-то таком стоит машина. Через ветвь ближайшего дерева перекинута веревка для поддержки мотора или какой-то другой тяжелой детали, а пара старых добрых чуваков практически исчезла во внутренностях машины, и снизу, и сверху. Из-под крышки капота торчит лишь чья-то задница. Дошло до того, что по воскресеньям во всем округе не остается ни единого безопасного отрезка дороги, потому что чертова уйма диких деревенских парней вовсю там носится или просто буянит. Масса других подростков, в основе своей не диких, тоже ездит как черт знает кто каждое утро и каждый вечер, добираясь на работу и возвращаясь оттуда, всякий раз одолевая миль эдак тридцать-сорок. И эта работа доступна им исключительно благодаря автомобилям. По утрам они, как безумцы, несутся сквозь пятнистые тени. В низинах, у самых речушек, порой можно наткнуться на совершенно невероятные лачуги из обмазанного дегтем картона. Перед такой лачугой порой стоит совершенно невероятное автомобильное творение — машина последней марки с антеннами, с приделанным сзади выступом из набора «Континенталь», со щитками от грязи, усеянными крошечными рефлекторами, с окаймлениями крыльев, с подвижными фарами и черт знает с чем еще. Пара старых добрых чуваков и одна чувиха о чем-то совещаются рядом с автомобилем, неприязненно на тебя поглядывая, пока ты проезжаешь мимо. По субботним вечерам все приезжают в город, паркуются под фонарями на главной улице и обнимаются. Да! Есть что-то особенное в том, чтобы оказаться в выходной в городе, под яркими фонарями, отражающимися от свежей эмали капота. А затем если старый добрый чувак на переднем сиденье протягивает руки к старой доброй чувихе и они начинают… обниматься… то все это странным образом кажется каким-то… более значительным, что ли. После войны так называемые мещане почему-то очень любили рассказывать про людей, которые живут в лачугах и покупают себе огроменные автомобили, чтобы парковать их у входа. Это стало одним из символов новой, расточительной эпохи. Однако в этой болтовне погребена уйма подсознательного возмущения. Мещан возмущает: а) то обстоятельство, что у старого доброго чувака вообще есть деньги; и б) тот факт, что машина символизирует свободу, немного дикое и сумасбродное избавление от старого общественного порядка. Примерно в это же самое время, после войны, начались гонки на серийных автомобилях, и их немедленно расценили как некую манифестацию животной безответственности самого низшего порядка. Да уж, репутация у этих гонок была и впрямь чертовски скверной. Они представлялись обывателям вроде как излишне вульгарными. Автомобили обычно бывали подержанными, треки — грязными, трибуны — сколоченными из шаткой древесины, а водители — простые деревенские парни — регулярно затевали междоусобицы, «прижимая друг друга к стенке», кромсая один другому шины и все такое прочее. Эти деревенские парни влетали в повороты на полном ходу, затем маниакально скользили, порой разворачиваясь боком, и красная грязь вовсю летела из-под колес. Порой они устраивали гонки по ночам, под слабыми охряными огнями, что горели на небольших треках и бейсбольных полях. Тогда обильная глиняная пыль поднималась в воздух, смешиваясь с вечерней росой, и ты весь вечер сидел на трибуне или стоял на кромке поля, пока влажные капельки глиняной грязи непрерывно на тебя сыпались. Но всем было на это глубоко плевать — не считая, понятное дело, высшие и средние классы Юга, которые в те времена никогда не посещали гонок, зато активно распространялись про их «вульгарность».
