Она боялась пошевелиться. Ренье на стене словно окаменел.
Тишину нарушили осторожные шаги. Они то приближались, то замирали; кто-то крадучись шел к рынку, ступая по земле, как по тонкому льду.
Дойдя до стены, неизвестный остановился. Расстояние между ним и девушкой было не более вытянутой руки; прижав ухо к щели между камней, Сесса слышала его дыхание, ставшее вдруг хриплым и частым.
Снова застонал монашек.
Под самым ухом у девушки звонко стукнуло, наверху зашуршало. Посыпалась каменная крошка, и тяжелое тело ударилось о землю. Служанка зажмурилась, с силой прикусив костяшки пальцев.
За стеной кто-то сдавленно выругался по-немецки, послышались звуки ударов; потом хриплый голос произнес: «Темно», и раздался вздох, отозвавшейся в девушке мучительной дрожью.
В ужасе Сесса выбежала на улицу и увидела, что Ренье стоит, наклонившись, почти касаясь рукой земли; а перед ним к стене прислонился человек в черном дублете — голова его была откинута, кадык выпирал над жестким воротником, и от этого шея казалась неестественно вывернутой, будто переломленной посередине.
Вдруг человек рухнул на землю, дернулся и застыл: висок у него был пробит, и кровь стекала по впалой щеке и волосам, похожим на желтую паклю.
Ренье выпрямился, делая шаг к мертвецу.
— Готов, — произнес он. — Я ждал только его. Эти черти не ходят по одиночке.
— О ком вы говорите, ваша милость? — дрожа, спросила девушка. — Ведь это люди, а не черти.
— Нечистые духи не всегда являются под своим именем и в своем обличье, — сказал Ренье.
Он поморщился и прижал ладонь к ребрам. Сесса испуганно глянула на него.
— Вы ранены?
— Пустяки, — ответил пикардиец. Он пнул труп ногой и добавил:
— Теперь мы с ним в расчете.
Над стеной с карканьем закружились вороны.
— Чуют себе добычу, — сказал Ренье. — Но оставлять его здесь нельзя.
Тут его взгляд упал на монашка, все еще лежавшего в беспамятстве, и пикардиец нахмурился.
— Двоих мне не унести…
— Оставьте мертвого. Его найдут и похоронят, как полагается, — тихо сказала служанка.
— Если его найдут здесь, поднимется переполох, — возразил Ренье.
Он нашел палку, разрыл большую мусорную кучу и закопал в ней труп.
Но при этом вид у него был мрачный.
Монашек начал приходить в себя. Ренье связал его обрывками рясы, еще одним обрывком заткнул ему рот и в довершении надвинул капюшон на глаза пленнику. Потом велел Сессе идти вперед, а сам взвалил монашка на спину.
Они дошли до перекрестка с фонтаном, и пикардиец остановился.
— Вот что, — сказал он, — дальше я пойду один. Дело сделано. Скоро сам главный дьявол явится за своим подручным: надо будет встретить его lege artis, как положено. А ты не показывайся ему на глаза, не надо. Ступай домой. Господь вознаградит тебя за доброту, милая.
— Могу ли я еще что-то сделать для вас и господина Андреаса? — спросила девушка.
— Бог с тобой! И без того сделано достаточно. А теперь забудь обо всем, что видела.
С этими словами он развернулся и скрылся в темном переулке вместе со своей ношей.
XXV
По истечении положенного срока судьи вновь собрались в тюремной башне, где согласно приговору maleficius должен быть подвергнут пытке.
К девяти часам утра школяра привели в застенок и спросили, не желает ли он облегчить душу признанием. В ответ он произнес лишь: «Tres animas»[30] — и более ничего; и поскольку никто не мог объяснить этих слов, было решено, что его устами говорил дьявол.
По приказу судьи палач заставил осужденного выпить стакан воды с солью, но Андреас все изверг обратно. После этого его подвергли пытке тисками для пальцев, однако он продолжал твердить: «Tres animas», пока не потерял сознание от боли. Лекарь привел его в чувство и осмотрел: три пальца на левой руке оказались раздроблены, остальные целы.
— Крепкие кости у молодчика, — сказал палач, и лекарь с ним согласился.
Судьи обратились к молчавшему доселе Иманту с вопросом, следует ли продолжить пытку. Но дознаватель как будто и не услышал их: едва глянув на осужденного, он устремил глаза на кусок пергамента, который держал в руке, то сминая, то вновь расправляя. Вид у него был рассеянный и угрюмый. Таким он оставался со вчерашнего дня: словно холод тюрьмы проник в него, и мрак застенков окутал его невидимым ореолом. Люди, и без того обходившие дознавателя стороной, теперь старались даже не смотреть в его сторону — одним видом своим он вызывал в них трепет.
Судьи тщетно ждали от Иманта ответа, но едва был отдан новый приказ палачу, как дознаватель поднял голову, и его взгляд пригвоздил последнего к месту.
— Я вижу, страдания не сломили его упорства, — произнес он, — и это повергает меня в глубокую печаль. Скажи, юноша, неужели союз с дьяволом столь дорог твоему сердцу, и ты предпочтешь, чтобы твое тело было растерзано на куски, нежели отречешься от него?
Андреас покачал головой. Его губы, искусанные от боли, скривились, и он повторил:
— Tres animas.
Дознаватель некоторое время отстраненно рассматривал школяра, будто думая о чем-то другом, затем велел дать заключенному воды. После этого Андреаса увели обратно в камеру, а Имант сказал:
— Имея дело с колдунами, для выявления истины приходится прилагать гораздо больше усердия, чем при изгнании бесов из одержимого. Тем, кто предан ему устами и сердцем, дьявол дает силы для защиты: если он накрепко овладел душой этого несчастного, то, терзая тело, мы лишь понапрасну тратим время. Не все болезни лечатся одним и тем же лекарством, а умный судья, как врач, должен принимать во внимание различные признаки, по которым определяется нечестивец, и изменять форму допроса в соответствии с личным опытом и личным разумением.
И он добавил, что в отношении Андреаса умеренная пытка не дала нужного действия, а в подобном случае канонисты советуют отложить допрос на день или два.
На вопрос, для чего нужна такая отсрочка, он ответил:
— За это время либо черт сам откажется помогать еретику, либо Бог прикажет ему оставить его.
После этого дознаватель покинул тюрьму и направился к священнику, известному сочувствием к осужденным. Ему Имант сказал, что, проникнувшись состраданием и радея о спасении заблудших душ, он решил просить помощи у набожных людей, дабы те силой благочестивого слова привели maleficas к покаянию. Священник ответил, что будет рад помочь в благом деле, но про себя удивился этой внезапной милости.
Дознаватель сказал:
— Известны случаи, когда преступников приводили на место, где свершилось злодеяние, и раскаяние настолько овладевало ими, что они теряли волю к запирательству. Как мне видится, несчастный юноша имел достаточно почтения к покойному дяде. Если смерть последнего на его совести, чувство вины проявится с большей силой там, где это произошло. А, признавшись в одном, признаются и в другом.
