Но разговор с папочкой поколебал ее решимость. Для нее было потрясением видеть, что он мог быть неуверенным, ранимым, даже робким. Еще большим откровением было слышать из его уст о том, что половые сношения есть нечто прекрасное. Она поняла, что внутри у нее больше не было злости к нему за то, что он позволил ей расти в невежестве. Его позиция вдруг стала ей ясна.
Тем не менее, это не меняло того обстоятельства, что она по-прежнему была ужасно несведуща и не могла положиться на объяснения мамы и папы во многих вопросах, в особенности в том, что касалось суфражисток. «Я пойду непременно», – решила она.
Вызвав Причарда, она попросила, чтобы ей в комнату подали салат, а затем пошла наверх. Одним из женских преимуществ было то, что твоя головная боль ни у кого не вызывала удивления: считалось", что у женщин время от времени должны быть головные боли.
Когда принесли поднос с едой, она немного поковыряла салат, пока сами слуги не ушли ужинать, и тогда, надев пальто и шляпку, она выскользнула из дома.
Стоял теплый вечер. Быстрым шагом она направилась к Найтсбриджу. Необычайное чувство свободы охватило ее, и она вдруг поняла, что до этого раза никогда еще не ходила по городу одна. «Теперь я могу делать, все, что захочу», – подумала она. – «Никто меня нигде не ждет, никто не сопровождает. Никто не знает, где я. Я могу пойти поужинать в ресторан. Могу уехать поездом в Шотландию. Могу снять комнату в отеле. Могу сесть в омнибус. Съесть яблоко на улице и выбросить в канаву кожуру». Ей казалось, что она всем бросается в глаза, но никто на нее даже не смотрел. Ранее ей смутно представлялось, что, выйди она одна на улицу, незнакомые мужчины непременно каким-то образом обидят ее. В действительности же, они ее словно не замечали. Вокруг было полным-полно мужчин, но все они куда-то спешили: кто в вечерней парадной одежде, кто в шерстяном костюме, кто в сюртуке. «Где же здесь опасность?» – подумала она, но вспомнив о том сумасшедшем в парке, ускорила шаг.
Приближаясь к месту собрания, она заметила, что туда же направлялись многие и многие женщины. Некоторые шли парами или группками, но много было и одиночек вроде Шарлотты. Ей сразу стало как-то спокойней.
У входа в зал толпилось несколько сот женщин. В одежде многих из них выделялись цвета суфражистского движения, лиловый, зеленый, белый. Некоторые раздавали листовки или продавали газету под названием «Право голоса для женщин». Неподалеку стояло несколько полицейских, на лицах которых отражалась некоторая смесь насмешливости и презрения. Шарлотта встала в очередь, чтобы пройти в зал.
Когда она дошла до двери, женщина с повязкой распорядительницы потребовала у нее шесть пенсов. Шарлотта совершенно механически обернулась, и тут только поняла, что рядом нет ни Марьи, ли лакея, ни служанки, чтобы заплатить за нее. Она не ожидала, что за вход придется платить. Но даже если бы она предвидела это, она не была уверена, что легко смогла бы раздобыть эти шесть пенсов.
– Простите, – пробормотала она – У меня нет с собой денег... Я не знала... – Она повернулась, чтобы уйти.
Распорядительница удержала ее.
– Все в порядке, – сказала она. – Если у вас нет денег, входите так. – У нее был выговор женщины из среднего класса, и хотя говорила она любезно, Шарлотта представила, как та подумала про себя: «В такой дорогой одежде и без денег!» – Спасибо... Я пришлю вам чек... – сказала Шарлотта и, жутко покраснев, вошла. «Слава Богу, что я не попыталась поужинать в ресторане или сесть в поезд», – пронеслось у нее в голове. Ей никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы носить с собой деньги. Мелкие суммы всегда брала с собой ее горничная-дуэнья, счета за покупки в магазинах на Бонд-стрит оплачивались отцом, а если ей хотелось пообедать у «Клариджа» или выпить утренний кофе в кафе «Ройаль», то она просто оставляла там свою визитку, и счет посылался папочке. Но как раз вот этот счет он никогда бы не оплатил.
Она села поближе к сцене, чтобы ничего не упустить после стольких затраченных усилий. «Если я решу поступать таким образом часто, то мне надо придумать, как раздобывать деньги, все эти затертые пенсы, золотые соверены и смятые банкноты», – размышляла она.
Она огляделась вокруг. Зал был заполнен почти одними женщинами, за исключением горстки мужчин. Женщины были преимущественно из среднего класса, в одежде из саржи и бумазеи, а не из кашемира и шелка. У нескольких из них манеры были явно лучше, чем у большинства остальных – они тише разговаривали, и украшений на них было немного – и эти женщины, судя по всему, подобно Шарлотте, надели свои прошлогодние пальто и скромные шляпки, чтобы казаться незаметнее. Насколько Шарлотта могла заметить, женщин рабочего сословия среди пришедших не было.
На сцене стоял стол, покрытый лилово-зелено-белым полотнищем с надписью «Женщинам – право голоса». Позади стола ряд из шести стульев.
«И все эти женщины восстали против мужчин!» – подумала про себя Шарлотта. Она не знала, стыдиться ли этого или же приходить в восторг.
Когда на сцену вышли пять женщин, аудитория зааплодировала. Все они были одеты безукоризненно, но весьма старомодные туалеты, ни узких юбок, ни шляпок-колпаков. Неужели это те самые люди, кто разбивал витрины, резал картины и бросал бомбы? Для этого они выглядели слишком уж респектабельно.
Начались речи. Шарлотта в них мало что понимала. Там говорилось о принципах организации, финансах, петиция, поправках к законам и дополнительных выборах Она почувствовала разочарование: ей было трудно разобраться во всем этом. Может быть, следует сначала почитать книги на эти темы, прежде чем идти на собрание; тогда она что-нибудь да поймет. Через час она уже была готова уйти. Но тут очередного оратора прервали.
На краю сцены появились две женщины. Одна из них была спортивного вида в шоферской куртке. Рядом с ней и опираясь на ее руку, шла невысокая, худенькая женщина в светло-зеленом весеннем плаще и большой шляпе. Аудитория разразилась аплодисментами. Женщины, сидевшие на сцене, встали Рукоплескания усилились, послышались приветственные возгласы. Кто-то поднялся рядом с Шарлоттой, и через секунду уже стояла вся тысяча женщин.
Миссис Пэнкхерст медленно подошла к столу.
Шарлотта видела ее совершенно отчетливо. Она была из тех, кого называют интересной женщиной Темные, глубоко посаженные глаза, широкий прямой рот, волевой подбородок. Она была по-настоящему красива, если бы не слишком плоский нос. Последствия длительного пребывания в тюрьме и голодовок видны были в худобе ее лица и рук и желтизне кожи. Она казалась слабой, бесплотной и хрупкой.
Она подняла руки; аплодисменты и возгласы почти одновременно стихли.
Она начала говорить. Голос ее был сильным и ясным, хотя она вовсе не кричала. Шарлотту удивил ее ланкаширский выговор.
Она говорила.
– В 1894 году меня избрали в Совет попечителей работного дома в Манчестере. В первый раз, когда я пришла в это заведение, я ужаснулась при виде маленьких девочек семи-восьми лет, которые, ползая на коленях, драили холодные, каменные плиты длинных коридоров. Эти малышки зимой и летом были одеты лишь в тонкие бумажные платьица с короткими рукавами. А ночных рубашек им не полагалось вовсе, считалось, что это слишком большая роскошь для бедняков. То обстоятельство, что почти все дети страдали бронхитом, никак не подвигло Опекунский совет на введение изменений в из гардеробе. Думаю, не стоит и пояснять, что до моего появления в Опекунском совете были сплошь одни мужчины.
Я увидела в этом работном доме беременных женщин, моющих полы, выполняющих всякую другую самую тяжелую работу чуть ли не до самого последнего дня перед родами. Все это были в основном незамужние женщины и очень, очень юные, почти дети. Этим несчастным матерям позволялось оставаться в больнице после родов лишь короткие две недели. После этого они должны были решать: либо оставаться в работном доме и зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом – в этом случае их разлучали с младенцами, либо уйти с двухнедельным малюткой на руках, без надежды, без пристанища, без денег. Что потом происходило с этими девушками и с их беспомощными крошками?
Шарлотту поразило публичное обсуждение этих деликатных тем. Незамужние матери... совсем юные... без дома, без денег... И почему в работном доме их разлучали с детьми? Возможно ли все это?
Но худшее было впереди.
Миссис Пэнкхерст слегка возвысила голос.
– По закону, если мужчина, погубивший девушку, платит кругленькую сумму в двадцать фунтов, то дом, куда ребенок отдается на воспитание, не может быть подвергнут инспекции. Пока вносятся эти двадцать фунтов, и платная приемная мать берет не больше одного ребенка за раз, инспекторы не имеют права проконтролировать, что делается у нее в доме.
Платные приемные матери... мужчина, погубивший девушку... все эти выражения были незнакомы Шарлотте, но смысл их был до ужасного ясен.
