– Не стесняйся, налей себе выпить, – прошипел голос сзади, и вдруг она оказалась здесь – поразительно, какой незаметной она могла быть, когда хотела.
Ее черные волосы (почему я думал, что они рыжие? Черные, как вороново крыло, черные, как у пиковой дамы) струились дождем меж ее распростертых рук. Она была белой, словно дымка, в этом мертвенном свете, губы – смазанное пятно и удивительной синевы глаза на готически бледном лице. Платье из хрусткой ткани топорщилось вокруг ее нежной плоти, и роскошь его странным образом диссонировала с аскетичной обстановкой, будто она – забытая Коппелия[30] в пустой мастерской, ждет, чтобы ее завели.
Я машинально налил себе полный стакан жидкости из василькового графина – маслянистой и пряной, с резким можжевеловым привкусом – и вновь постарался превозмочь ощущение нереальности происходящего. Мне вдруг показалось, что в напиток подмешан хлорал: я тонул в водянистой пустоте, а Марта раскачивалась, словно призрак под водою, русалка-утопленница, с запахом водорослей и гнили в развевающихся волосах. Холодные руки обвили мою шею, я почувствовал, как ее губы на миг прижались к моим, голос шептал мне на ухо еле слышные непристойности, и я рухнул на нее, цепляясь за ее платье, увлекая за собой на пол, на тусклое морское дно. Ее кровь стучала в моих ушах, ее плоть могла наконец задушить мое чувство греха.
Буря стихла. Мы лежали рядом на мягких голубых коврах, и она нашептывала мне длинную, похожую на сон сказку о женщине, что менялась вместе с луной, вырастая из юной девушки в прекрасную женщину, а потом превращаясь в омерзительную старуху, и так проходил месяц… Желание вспыхнуло снова, и я нырнул в нее, как дельфин в волну.
– Я должен увидеть тебя снова. Я должен увидеть тебя снова очень скоро.
– В следующий четверг.
Ее шепот констатирует факт, бесстрастно, почти грубо, – голос дешевой шлюхи, составляющей график.
– Нет! Я хочу увидеть тебя раньше.
Она рассеянно качает головой. Матовая парча платья обвивается вокруг ее лодыжек и коленей, выше она обнажена как луна, и соски кажутся небесно-голубыми на припудренной коже.
– Я могу видеться с тобой лишь раз в неделю, – терпеливо говорит она. – Только по четвергам. Только здесь.
– Почему? – Злость кислотой выплескивается из меня. – Я ведь плачу́ тебе, разве нет? Куда ты уходишь в остальные дни? С кем ты уходишь?
Испорченная Коломбина нежно улыбается сквозь влажные локоны.
– Но я люблю тебя! – Теперь я несчастен. Я хватаю ее тонкую руку так крепко, что останутся синяки, и жадно, так жадно… – Я лю-блю… – (Откровение.) – Я люблю тебя!
Свет дрожит. В одурманенных глазах отражается мое умоляющее лицо. Она слушает, как ребенок, чуть склонив голову набок.
– Нет. Ты меня не любишь. Недостаточно. Еще нет, – спокойно говорит она.
Она жестом прерывает мои мучительные возражения и натягивает сброшенное платье с развратным изяществом, точно избалованная девочка, примеряющая наряды матери.
– Ты полюбишь, Генри, – тихо говорит она. – Скоро ты полюбишь.
Я долго сижу один в этой голубой комнате, опутанный сетями своей страсти. Она оставила шелковый шарф на полу у моих ног; я мну и сжимаю его в руках, как первобытное начало во мне хотело бы мять и сжимать ее бледное горло… но Шехерезада ушла, по пятам преследуемая волками.
Марта. Марта. Марта! Этим именем я мог свести себя с ума. Марта, мой грошовый суккуб, мое восковое, тающее лунное дитя. Куда ты уходишь, любимая моя? В тусклый подводный склеп, куда стекаются ундины? В каменный круг, танцевать до рассвета с другими ведьмами? Или ходишь на берег реки, накрасив губы алым, в платье с глубоким вырезом? Может, ты валяешься в грязных переулках с отребьем и калеками? Чего ты хочешь от меня, Марта? Скажи мне, чего ты хочешь, и я дам тебе это. Что бы это ни было.
Что бы ни было.
38
Мы с ней были одни, совсем одни, а Генри грохотал по дому, как семечки в высушенной тыкве, погруженный в свои мрачные грезы… Мы были вдвоем.
Она следовала за мной, словно кривое отражение в кошачьем глазу, мой бледный отпечаток на сетчатке, и шептала мне в темноте. Марта, сестра моя, тень моя, любовь моя. Ночью мы тихо разговаривали под одеялом, секретничали, как дети; днем она сидела рядом, невидимая, держала меня за руку под столом, бормотала на ухо что-то утешительное. Я не видела Моза – он думал, наша встреча может навредить его планам, – но я не была одинока. И я не боялась: мы приняли друг друга, она и я. Впервые в жизни у меня появилась подруга.
Я симулировала болезнь, чтобы мы могли быть вместе, пила опий и притворялась спящей. Мои сны были волшебными кораблями, с парусами как крылья, они парили высоко в ясном небе. Впервые за много лет я освободилась от ненавистной мучительной вины, которую Генри выстроил вокруг меня стеной, освободилась от Генри, освободилась от себя самой. Я была прозрачна, как стекло, чиста, как родниковая вода. Я открывала окна в спальне и чувствовала, как ветер свистит сквозь меня, будто я стала флейтой…
– Что же это, мэм!
Голос Тэбби вырвал меня из мечтательной эйфории, и я обернулась, ощутив вдруг головокружение и слабость. Тэбби поставила поднос и подбежала ко мне. В глазах двоилось, но я видела, что она испугана и встревожена. Она заключила меня в объятия, и мне на секунду показалось, что это Фанни пришла забрать меня домой, и я снова расплакалась.
– Ах, мэм! – поддерживая одной рукой за талию, она почти отнесла меня на кровать. – Просто прилягте на минутку, мэм. Я сейчас все сделаю. – Взволнованно кудахча, она захлопнула окно и стала укрывать меня одеялами, не успела я и слова сказать. – Ну надо же, стоите тут на холоде, совсем без ничего, так и помереть недолго, мэм! Только подумайте, что бы сказал мистер Честер, если б узнал, а вы такая легонькая, прямо как перышко. И так мало кушаете, совсем мало, мэм, ах, что же…
– Пожалуйста, Тэбби, – с тихим смехом перебила я. – Не волнуйся ты так. Я уже вполне здорова. И я люблю свежий воздух.
Тэбби решительно затрясла головой:
– Только не этот мерзкий ветрило, мэм, вы уж простите. Он губителен для легких, просто губителен. Чашечка горячего шоколада, вот что вам нужно, и покушать, только не то, что говорит этот доктор Рассел, нет, вам нужна настоящая деревенская еда…
– Доктор Рассел? – Я старалась говорить ровно, но голос не слушался. – Он сказал, что не станет посылать за доктором! Со мной все хорошо, Тэбби, все хорошо.
– Не волнуйтесь так, мэм, – начала успокаивать меня Тэбби. – Осмелюсь сказать, мистер Честер переживает за вас, вот и позвал врача, чтобы посоветоваться. Наверное, не нужно было вам говорить.
– Ах, нужно, Тэбби, конечно, нужно. Ты правильно сделала, что рассказала мне. Пожалуйста, что сказал доктор? Когда он приходил?
– Да вчера, мэм, когда вы спали. Я точно не знаю, что он сказал, мистер Честер говорил с ним наедине в библиотеке, но он попросил меня проследить, чтобы вы продолжали принимать свои капли, и давать вам много теплого питья и легкой еды. Куриный бульон и желе и все такое. – Тут ее лицо снова помрачнело. – Вам нужна хорошая питательная еда, настоящие пудинги и мясо и, может быть, стаканчик портера. Вот что вам нужно, а вовсе не бульоны и желе. Так я и сказала мистеру Честеру.
– Генри… – пробормотала я, стараясь обуздать волнение.
Какая разница, даже если он говорил с доктором? Скоро он уже ничего не сможет сделать. Мне просто нужно оставаться спокойной, не давать ему ни малейшего повода для недовольства. Вскоре Моз готов будет осуществить свой план. А пока…
(Шшш… спи. Шшш…)
Тэбби протягивала чашку шоколада.
– Шшш, мэм. Выпейте и ложитесь. Это вам обязательно поможет.
Я заставила себя взять чашку.
– А ваши капли? Вы уже приняли лекарство, мэм?
Я невольно улыбнулась. Мысль о том, чтобы не принять настойку, вдруг ужасно развеселила меня. Я кивнула, все еще улыбаясь.
– Тебе скоро придется сходить в аптеку, Тэбби, и купить еще. Бутылочка почти закончилась.
– Конечно, схожу, мэм, – заверила Тэбби. – Прямо сегодня и пойду, будьте покойны. Теперь допивайте шоколад, и я принесу вам завтрак. – И строго добавила: – На сей раз вы должны хоть что-то съесть!
Я снова кивнула и закрыла глаза, на меня вдруг нахлынула усталость, заболела голова. Услышав, что дверь за Тэбби закрылась, я тут же снова открыла глаза. Тисси легко вспрыгнула на покрывало рядом с моей рукой, и я машинально потянулась ее погладить. Она с урчанием свернулась на подушке совсем близко ко мне, и мы вместе немножко поспали.
Проснувшись, я увидела на прикроватном столике чашку с остывшим шоколадом и поднос с обещанным Тэбби завтраком. Чай – давно холодный – и тост с беконом и омлетом. Наверное, я проспала целый час. Я вылила чай в окно, а яйца и бекон отдала Тисси, которая съела все с большим аппетитом, – по крайней мере, бедняжка Тэбби порадуется, что хоть раз моя тарелка не отправится назад нетронутой. Я самостоятельно надела старое серое домашнее платье, убрала волосы под белый чепец, затем умылась и, взглянув в зеркало, отметила, как бледна я и утомлена. Даже глаза казались бесцветными, а скулы обозначились с неестественной резкостью. Мне было все равно. Я никогда не считала себя хорошенькой, даже в те дни, когда была Маленькой Красавицей мистера Честера. Красивой всегда была Марта. Не я.
