— Ты чья, девочка?! Где твоя мама?!
Ребенок вздрогнул, услышав его голос, отнял ладошки от лица, вскинул на него перепуганные, заплаканные глаза… и Кальпурций едва не вскрикнул от изумления! Он ожидал увидеть пред собой обычную крестьянскую девчушку с простоватой веснушчатой мордашкой, каких немало встречал по придорожным селам в последние дни. Но эта крошка отличалась от них так, как отличается чистокровный гартский скакун от мохнатого фельзендальца (уж простим благородному наследнику рода Тииллов подобное «лошадиное» сравнение, он ни в коем случае не желал им кого бы то ни было задеть, просто всяк мыслит своими привычными категориями). Сказать, что она была прелестна, это ничего не сказать. Ни грязь, ни дурная одежда не могли скрыть ее удивительной красоты. «Это же настоящая принцесса!» — подумалось Кальпурцию, но он тотчас же отказался от такой мысли. Доводилось ему видеть принцесс, и не раз — ничего в них особенного не было, девчонки как девчонки, разве что воспитаны чуть получше остальных, научены вести себя в обществе. Нет, эта девочка была слишком хороша для простой смертной. Скорее уж одна из семи Дев Небесных перестала быть девой и в результате произвела это чудо на свет! Другого объяснения Кальпурций просто не находил.
— Где… твоя мама?! — дрогнувшим голосом повторил он.
Девочка моргнула своими огромными, бездонно-синими глазами, всхлипнула еле слышно и голоском нежным, как колокольчик, прозвенела:
— Не знаю! Я потерялась! Мне холодно!
Окажись на его месте человек, имевший хотя бы минимальный опыт общения с детьми, он непременно поспешил бы подхватить бедняжку на руки. Но Кальпурций с непривычки сделать такую простую вещь не догадался и продолжал расспросы, стоя перед ней на коленях.
— Каким образом? Когда? Как твое имя? Как зовут твоих родителей? Откуда вы? — Силониец сыпал вопросами, не отдавая себе отчета в том, что собеседница слишком напугана, а главное — слишком мала, чтобы внятно на них ответить. Она могла лишь всхлипывать и повторять сквозь слезы, от которых на грязных щечках оставались белые дорожки:
— Не знаю! Не помню! Мне холодно! Боюсь! Боюсь!
Наконец он понял, что разговоры бесполезны, надо действовать, и подал ей руку:
— Пойдем со мной, маленькая! Я отведу тебя к людям!
— Не могу! Ножка болит! Дяденька, возьми меня…
Она доверчиво потянулась к нему, и, поддавшись порыву, для большинства людей, особенно женщин, гораздо более естественному, чем для него, Кальпурций подхватил ее невесомое тельце, прижал к груди. Бедная исстрадавшаяся девочка приникла к нему, как к родному, положила светлую головку на плечо, обвила за шею маленькими ручками, холодными, как две ледышки… И волна нежности захлестнула сердце сурового странника, даже слезы навернулись на глаза от прилива чувств. Впервые он держал в своих руках чужую, такую маленькую, хрупкую и трепетную жизнь, впервые…
Рывок, неожиданный и грубый, выдернул только что обретенное сокровище из его нежных объятий. Легкое, истощенное тельце взлетело в воздух, подброшенное чьей-то сильной рукой. В свете луны зло блеснуло лезвие меча… И будто замерло время. Кальпурций отчетливо и ясно видел, как рубанула холодная сталь по тоненькой детской шейке и голова отлетела тряпичным мячиком, откатилась в сторону от упавшего туловища.
А перед ним возник Йорген, бледный и страшный, с окровавленным мечом в руке. Заступил дорогу, мешая броситься к убитому им ребенку, прорычал хрипло:
— Назад!!!
— Ты что?!! Что ты наделал?!! — не своим голосом выкрикнул силониец. — Как ты мог?!
Ему казалось, пошатнулся сам мир. То, что мгновение назад было столь прекрасно, — уничтожено, утрачено безвозвратно! А человек, которого он мнил другом своим, оказался жестоким и хладнокровным убийцей, поднявшим руку на беззащитное дитя!
— Прочь, нелюдь!
Он в неистовстве рванулся вперед, будто в этом был смысл, будто еще оставалась надежда, но Йорген с пути не отходил. Тогда он ударил его что было силы, и тот, не пожелав уклониться, принял удар прямо в лицо, отлетел в сторону и упал. Путь был свободен!
— Назад!!! — кричал ему Йорген. — Идиот!!!
Но силониец не слышал. Он пал, рыдая, на колени возле обезглавленного тела, еще продолжавшего подергиваться в слабых конвульсиях…
Того, что случилось дальше, не только Кальпурций — сам ланцтрегер фон Раух, выросший на полях сражений с Тьмой, увидеть не ожидал. Даже для него это оказалось в новинку!
Ночные твари дохнут по-разному. Отрубите голову вампиру любой породы — тело его на ваших глазах истлеет до степени разложения, присущей трупу, определенное время пролежавшему в земле. Может оказаться еще свежим, может — скелетом с клочками гнилой кожи на костях, это как уж вам повезет. Обезглавленный вервольф оборотится человеком. Гифта растечется зловонной слизью. Одни из тех чудовищ, с которыми Йорген сражался на севере, имели обыкновение сгорать, рассыпаясь искрами. Другие медленно истаивали в ночном воздухе. Но прелестное дитя повело себя иначе.
Тельце, над которым так горестно рыдал силониец, вдруг зашевелилось интенсивнее, и тот, на свое счастье, отпрянул. И уже с расстояния в несколько шагов с ужасом наблюдал, как оно становится на четвереньки, как бежит, резво перебирая конечностями, вывернувшимися по-паучьи, коленями и локтями наружу. Подбежало к голове, ткнулось кровавым обрубком шейки в зияющую поверхность среза. И голова приросла к нему мгновенно, даже шрама не осталось. Правда, сидела теперь косо, лицо оказалось повернутым вбок, но малютку такая безделица, судя по всему, не беспокоила. Не утруждая себя прямохождением, она, как была на четвереньках, посеменила к своей жертве, завела старую песню:
— Мне холодно! Боюсь! Боюсь! Дяденька, возьми меня…
Кальпурций замер в ужасе.
— Бежим! К дороге! — это подскочил Йорген, дернул его за плечо.
И они побежали, благо недалеко было. Иначе трудно сказать, чем бы окончилось это странное дело.
— Если ты намерен и впредь из-за каждой убитой твари разбивать мне мор… хм… лицо, то боюсь, наша миссия будет подвигаться медленнее, чем хотелось бы! — В голосе Йоргена сквозила обида, но окажись на месте Кальпурция, к примеру, Дитмар — тот сразу уловил бы, что она ненастоящая и братец просто притворяется.
Ланцтрегер лежал на спине и тихо хныкал. Не потому, что было ему так больно — подумаешь, в морду получил, первый раз, что ли, — а чтобы друг Тиилл проникся состраданием и осознал, что впредь так поступать не следует.
Друг Тиилл был рядом, бережно вытирал ему кровь с разбитого лица и предавался раскаянию:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
