Ворота пегасни открылись. Ул оглянулся. В проходе стояла круглолицая Окса и держала на согнутых руках длинноногого, с коротким телом жеребенка. Жеребенок, не ощущая привычной опоры, опускал морду и пытался посмотреть на себя снизу.
На спине у жеребенка были крылья, естественно продолжавшие лопатки. Изредка он расправлял их и делал один-два неуверенных взмаха. Перья едва отросли, и крылья казались до смешного маленькими, будто переклеенными от курицы.
– Ну идем, что ли, внутрь! – сказал Ул, не слишком огорченный, что его лекция прервалась.
Рина вошла и робко остановилась в правом из двух длинных проходов. Чего здесь не было, так это тишины. Непрерывные звуки доносились отовсюду. Кто-то вздыхал, возился, фыркал, ел, хотя самих пегов Рина пока не видела. Только за загородками мелькали быстро исчезавшие морды.
Дежурные из двух пятерок сноровисто работали каждая в своем проходе. Бряцали ручки ведер. Бритая наголо девушка через всю пегасню очень громко хотела напильник. Напильник ей не давали. Девушка не смущалась и хотела его еще громче.
– Наста, проснись и пой!!! – крикнул ей Ул. – Ты у нас что, в Кузепычи записалась?
Наста повернулась к нему.
– У Цезаря опять фигня с подковами! Ничего не держится! – пожаловалась она хриплым голосом.
Из денника вышел крупный буланый жеребец. Заржал и расправил крылья, мгновенно заполнившие и пегасню, и ошеломленное воображение Рины. При каждом ударе крыльев тугая волна воздуха прокатывалась по проходу. С противоположного края пегасни на ржание жеребца задиристо отозвался другой. И еще один серый трехлеток тоже отозвался, но смутился и «сдулся», сообразив, что лезть во взрослые разборки ему еще рановато.
Почувствовав, что жеребец, взбудораженный свободой, вот-вот рванется и поскачет, Ул побежал ему навстречу.
– Эй, кто денник не закрыл? Цезарь крылья себе переломает!
Из-за широкой спины Ула к Цезарю метнулся щуплый паренек в красной майке и повис на уздечке. Рина узнала его – тот самый Витяра, который дал ей резервную нерпь.
– Я ж на секунду! Я на пролетку хотел! – крикнул он, оправдываясь.
– А поседланного кто оставляет? Он же заподпружится! Дежурство еще одно поймаешь, Витяра! – предупредил Ул.
Маленький Витяра бесстрашно развернул Цезаря и, отчитывая его, потянул в денник. Цезарь шел неохотно, продолжая объясняться с дальним жеребцом.
– Если будут попрошайничать – ничего не давай! Пегас не песик. За кусок сахара хвостиком не завиляет, – предупредил Ул.
– А зачем тогда дают? – спросила Рина, у которой ничего не было в карманах.
– Для поощрения. Но подлизываться к пегу с сахаром, с морковками всякими, яблочками – дохлый номер. Некоторые думают, что пега этой белибердой подкупить можно! Фигуса с два! Что кобыла, что жеребец – они чайника быстрее любого кофейника просекают! Если пег тебя как наездника не уважает – хоть чего ему скорми, работать не будет. Хлеб сожрет, а уздечку в руках увидит – скалиться начнет и прижимать.
Ул шагал, дружелюбно отталкивая то одну, то другую лошадиную морду, тянувшуюся к нему из денника.
– А ну, уберись! Не шлагбаум!.. – весело покрикивал он. – По левому проходу это все ваши, учебные! Мы им маховые перья подсекаем, чтоб они учеников не расшибли! А многим и подсекать не надо. У Икара вон одно крыло. Второе ему жеребенком воротами прихлопнуло… Бедолага!
Ул остановился и сунул сухарь грустной, с тоскливым глазом (Рина стояла сбоку и видела только один глаз) лошадиной морде. Морда бережно коснулась ладони Ула губами, и сухарь исчез безо всякого сопровождающего хруста. Только нижняя челюсть качнулась.
– А вот тот здоровенный – Фикус – вообще никогда не летал. Ты его крылья видела? Недомерки! На таких взлететь, а потом сверху ухнуть – никакой бомбардировки не надо! Рабочий размах крыльев у пега – семь-восемь метров, а у этого два… Но зато каков пройдоха! Я тридцать раз могу войти в конюшню, и он даже не подвинется. Так и будет торчать в проходе. Хоть пинка ему давай. Но если я со щеткой или седлом – тут уже начинается беготня.
Бритой Насте, которая шла за ними с ведром, слушать про толстого Фикуса – самого ленивого и хитрого пега на всей конюшне, который вечно, сделав круг, ложился или притворялся хромающим, – было неинтересно. Она с жалостью смотрела на Икара. Это был красивый, нервный, пугавшийся всего мерин. Когда другие кони летали, он грустно задирал морду и смотрел на них с земли. Изредка Икар раскрывал второе крыло – громадное, белое, с силой взмахивал им и падал, не устояв на ногах. На месте отсутствующего крыла у него была короткая, примерно полуметровая культяпка.
– А новые крылья разве не… – начала Рина.
– Новые отрастают перья! – перебил Ул. – Крылья у пегасов – гибкая костяная трубка. Тут вот и дальше до сгиба… – он смело хлопнул по основанию крыла Фикуса, – она мощная. А ближе к краю ее и ребенок сломает.
Ул скользнул в проход между денниками среднего ряда и оказался в другой части пегасни.
– А тут уже не учебные! Это вот Аза! Ух и коварнющая кобыла! Ндрав из ушей лезет и колечками завивается!
Рина увидела некрупную кобылу с умной выразительной мордой. Гнедую, с белой звездочкой над правым глазом. Совсем небольшой звездочкой – эдакий случайный мазок белилами. Никакого очевидного коварства в ней Рина не увидела. Стоит себе смирная кобылка со сложенными темными крыльями и что-то жует, непрерывно поводя ушами. По морде, к углу выпуклого глаза, ползет муха. Кобыла терпеливо моргает, муха взлетает и садится ближе к носу, чтобы снова ползти к глазу. Это у нее такой прогулочный маршрут.
– Почему коварная? Нормальная кобыла.
– Узнаешь скоро почему! – пообещал Ул. – Чиститься любит, это хоть сто раз в день, а вот седлаться – вешалка!.. Седло в руках увидит – хитрит, в денник не пускает! В пролетке ничего, бодро ходит, но как увидит узкие воротца или калитку – норовит тебя коленом приложить! В дверях опять же зажимает! Ты когда выводить будешь – у левого плеча держись, и руку на уздечке под самой челюстью! А ну, пр-рими!!!
Ул решительно вошел в денник. Аза подняла морду, посмотрела на него и, не увидев в руках седла, успокоилась. Рина осторожно скользнула в денник следом за Улом.
– Поговори с ней! – предложил Ул. – Говори-говори! Они ушам больше верят, чем глазам! С лошадью молчать не надо! Пусть она тебя слышит!
– Привет! Как дела? – заискивающим голосом произнесла Рина и пальцами осторожно провела лошадь по шее, сразу под щеткой гривы. К пальцам прилипла темная жесткая шерсть.
Ул засмеялся и ладонью поощрительно похлопал Азу по крутому боку. Крылья лежали у Азы, как и у всех пегов, вначале вперед, а потом, сложившись, с закруглением назад. Самые длинные маховые перья были с человеческую руку. Они почти закрывали круп и заканчивались примерно на уровне хвоста.
– Чего ты по ней комаром ползаешь? – весело спросил Ул. – Чтоб лошадь прочухала – похлопывай ее! Они знаешь как холки друг другу зубами чешут? Человеку бы скальп содрали!
Кобыла переступила. Грудные мышцы напряглись, заиграли. Повернувшись к Улу, кобыла стала крупом притирать Рину к стене. Рина решила, что Аза ее просто не разглядела.
– Умная, славная лошадка! – Рина попыталась вежливо отодвинуть Азу, да куда там. Кобыла не сдвинулась и на сантиметр. Ума в «славной лошадке» было несколько центнеров.
– Слушай: ну с тобой не соскучишься! Где ты тут видишь славную лошадку? Увидишь – мне покажи, вместе поглазеем! А ну, прррими! У, морда! Ишь ты, зажимает! Видит, человек новый! – Ул погрозил Азе кулаком.
Аза печально вздохнула. Круглые бока надулись и опали. Кобыла отодвинулась, опустила морду и уткнулась в кормушку. Ела она с разбором, раздвигая корм верхней губой.
– Молодец, лошадка! Хорошая лошадка! Милая, добрая лошадка! – залепетала Рина.
Ул уставился на нее с тревогой.
– Осторожно! – предупредил он. – Не нарвись! Очень прошу! Просто натурально умоляю!
– Не нарвись? Ты о чем? – растерялась Рина.
– Да была тут у нас одна. Сюсюкала, умилялась, лошадок пальчиком отодвигала. А то стоит с полным ведром воды и по два часа ждет, пока у Фикуса проснется совесть и он освободит проход. В общем, натуральная Сметана Петровна! А через месяц мы с ней расстались.
– За что?
– Да все за то же. С лопатой за пегами бегала. В Фикуса вилами бросила. Максу, когда он ее оттаскивал, чуть мизинец не отгрызла. С тех пор я ласковым людям не доверяю. Лучше уж сразу не особо вежливым быть, но ровным, чтобы через месяц не скурвиться. А то истратят все терпение в первую неделю, а потом хоть в поилку от них ныряй!
Рина осторожно провела пальцами по жесткому маховому перу Азы.
– Значит, гениальность никому из нас не грозит? – уточнила она.
– Чего не грозит? – озадачился Ул.
– Ну, пегас – символ творчества? – подсказала Рина.
– Пег – это лошадь. Пусть крылатая, но лошадь! Он должен на что-то наложиться. Хотя бы на талант. В общем, если кто-то пачкал бумагу раньше – он в группе риска. Если же нет, то хоть спи в конюшне. Максимум начнешь строчить всем знакомым эсэмэски, – обяснил Ул.
