то, что Юнхи умеет пользоваться фотошопом. С годами Юнхи постепенно удавалось завоевывать все больше и больше доверия начальницы, и в конце концов именно ей поручили обзванивать известных попечителей и координировать крупные мероприятия, вроде ежегодного гала-концерта. Оказалось, что Юнхи хорошо справлялась со своей работой и что она ей нравилась. Она умела говорить «да» и «нет» важным людям, на самом деле ничего им не обещая, и ставить цели и достигать их.
– А что насчет тебя? – спросила она. – По крайней мере, ты заслуживаешь прибавки к жалованью после всего, что ты сделала для Карла и Франсин.
– Я довольна своим местом, – ответила я тем же тоном, который использовала всякий раз в разговорах с Уммой, если она спрашивала меня, когда я собираюсь уйти с работы. «У тебя там нет будущего, – заявила она в последний раз, поднимая этот вопрос. – Тебе двадцать четыре года, и твой отец не хотел бы, чтобы ты застряла в том же тупике, в который его завела работа на эту организацию».
Я была слишком напугана, чтобы признаться кому-либо – даже Юнхи – в том, что на самом деле я не знаю, что меня ждет дальше. Казалось, что все вокруг меня карабкаются вверх и изо всех сил стремятся к большему: к большему количеству денег и ответственности, к лучшему званию, к более престижной должности. И не то чтобы я не мечтала ни о чем из этого списка; скорее, я бы понятия не имела, что делать с успехом, постучи он в мою дверь. Я хотела притормозить, хотя бы ненадолго. Жизнь была похожа на гонку, в которой не было приза в конце, и казалось, что она не закончится, пока ты не умрешь.
«Когда ты была маленькой, – рассказала мне однажды Умма, – ты научилась ходить так рано, что мы все были поражены. Но чем быстрее и чем легче тебе давалась ходьба, тем меньше ты хотела куда-то идти пешком. Ты словно снова становилась младенцем. Ты могла сесть посреди тротуара или в супермаркете и отказывалась двигаться, пока я или твой отец не заберем тебя». Она думает, ее история – про недостаток амбиций у меня, проявившийся в юном возрасте; я думаю, она о том, что почти все на свете – даже такая простая вещь, как ходьба – может стать менее приятным, если вечно гнаться за прогрессом.
Вечеринка Юнхи сводилась к тому, что в конце вечера мы должны были написать наши пожелания на крошечных листочках бумаги, а затем поджечь их, как рекомендовало ее приложение для составления гороскопа.
– Куда мы денем пепел? – спрашивала я ее. – Что, если сработает детектор дыма?
Она отмахнулась от меня, велев впустить наших гостей.
Вскоре наша крошечная квартирка наполнилась людьми, большинство из которых были друзьями Юнхи или людьми, которых я смутно помнила по колледжу, но потеряла с ними связь после его окончания. Музыка из плейлиста, составленного мной накануне – одна из немногих вещей, которую Юнхи доверила мне, – гремел из динамиков, которые принес один из друзей Джеймса.
Юнхи нанесла на веки блестящие тени, надела серое платье с прозрачными рукавами и пышной юбкой из тюля. Она напоминала воздушные шары, которые танцевали над головой, пока люди смеялись, пили и разговаривали. Вскоре в нашей квартире стало тепло, и в воздухе густо запахло «Лунным пуншем».
– Из чего это? – спросил Джеймс, притворяясь, что подавился своим напитком, в ответ на это Юнхи игриво шлепнула его. Но вскоре пунш закончился, как и большая часть алкоголя.
– Откройте окно, – раздался крик, и кто-то с трудом распахнул наши ржавые окна, впустив поток прохладного ночного воздуха
Я пила джин с тоником, расположившись у стены между кухней и нашим диваном, где плотно засели друзья Юнхи и Джеймса. На мне был темно-бордовый комбинезон, который когда-то принадлежал Юнхи. Она отдала его мне после того, как он сел при стирке, и штанины стали длиной ей по щиколотку. Я потянула за лямку, жалея, что не надела что-нибудь попрохладнее. У меня начали потеть подмышки, и я забеспокоилась, что от пота останутся темные следы на одежде.
Мне только что удалось отделаться от разговора с парнем в рубашке с нарисованными аэрографом волками, который был потрясен тем, что я никогда не слышала «Темную сторону Луны»[22]. Он все время уговаривал меня переключить музыку, настаивая на том, что его выбор идеально подходит для вечеринки на лунную тематику.
– У нас другой формат. – Я пыталась объяснить, что мы планировали не такую вечеринку, где надо молча слушать, как старые британцы играют на синтезаторах по сорок минут.
– Да брось, серьезно? – продолжал настаивать он. – Этот альбом буквально изменил мою жизнь.
– Прикоснешься к аудиосистеме – умрешь, – отрезала я наконец и пристально посмотрела на него, давая понять, что я не шучу; только после этого он раздраженно ускользнул прочь.
Джеймс вытащил самокрутку, его передавали по кругу от человека к человеку. Тогда мне не очень нравилось курить – я доверяла крепкому табаку еще меньше, чем алкоголю, воздействие которого было мне давно знакомо и понятно. Курение обычно заставляло меня чувствовать себя так, словно часть меня вырвалась через люк в макушке моей головы и скользнула вверх, к потолку – ощущение, которое мне не всегда нравилось. Но поскольку я не знала многих людей на вечеринке – те немногие, с кем я общалась в колледже, не смогли прийти в тот вечер – а парень, который протянул мне сигарету, оказался симпатичным, я взяла ее. Я медленно вдохнула, задерживая дым в легких слишком долго, прежде чем выпустить его. Он обжег мне заднюю стенку горла, и я едва подавила желание закашляться.
Почти мгновенно свет в комнате окрасился в теплый золотистый цвет, и вечеринка стала веселее. Зазвучала дурацкая попсовая песня, которая захватила эфирную сетку той осени, песня с чрезвычайно запоминающимся припевом и ритмичными ударными, слова которой знали почти все, и в какой-то момент гости начали танцевать, даже отодвинули в сторону диван и несколько складных стульев, чтобы ничто не сковывало движений. Юнхи притянула меня к себе и закружила, вынуждая прогибаться назад, как будто мы танцевали бальные танцы. Мы водили плечами и вращали бедрами. Мне всегда нравилось танцевать с Юнхи. Ни одна из нас не умела толком танцевать, но она так уверенно отдавалась музыке, что я чувствовала в себе силы сделать то же самое.
Затем тусовка перешла в то, что я называла про себя «фазой номер три» – это значило, что вечеринка уже достигла своего апогея, но все еще продолжается: атмосфера приятная, никто, кажется, не спешит уходить, и все еще есть шанс, что кто-нибудь откроет очередную бутылку вина. Третья фаза – лучшая
