Я устроился на том же табурете, что и накануне. В баре было пусто, за исключением пожилой женщины, сидевшей в глубине, низко опустив голову; ее плечи оживлялись какими-то странными подергиваниями. До меня дошло, наконец, что она вяжет – видимо, шарф, длинный темно-зеленый шарф, напомнивший мне ужа, если только это не был рукав гигантского свитера. Я подумал: не ее ли руки сотворили свитер бармена. А он тем временем изучал дорожный путеводитель по Таиланду. Между делом глянул на меня мутным глазом – голубым и выпученным, увеличенным толстенными стеклами его очков.
– Налить вам что-нибудь?
– Пива, пожалуйста.
– Одно пиво. Будет сделано.
Он повернулся к автомату, а в голове у меня засвербила мысль, как бы завести с ним разговор, который не покажется слишком психопатичным. Передо мной возникло пиво, на таком же картонном кружочке, что и накануне. Я отхлебнул глоток, в то время как клоун-обрубок вернулся к своему путеводителю. Я отхлебнул второй, третий, посмотрел на вязальщицу, отпил четвертый и прочистил горло.
– Можно вас?..
Бармен поднял глаза, явно раздраженный тем, что его снова отвлекли.
– Вообще-то я пришел повидать Клер.
– Клер? Не повезло, она по понедельникам не работает.
– А… Вы не знаете, где ее найти? Мне непременно надо ее увидеть.
Его лоб наморщился среди джунглей.
– Если вы с ней знакомы, то должны знать, где ее найти.
– Не все так просто. В самом деле, долго объяснять. Вы не дадите мне ее телефон? – Клоун-обрубок мерил меня взглядом все подозрительнее. Старая дама зашлась монументальным кашлем; его хриплое эхо отдавалось меж стен. – Я потерял ее номер, – солгал я, слегка устыдившись.
Меж тем тип казался не умнее счетчика на платной стоянке. Он поскреб голову, положил свой путеводитель на стойку.
– Ага, как же. Вот что мы сделаем, чувак, я сам ей позвоню. Тогда и поглядим, что она скажет.
– Ладно, звоните. Спасибо.
Он бросил на меня косой взгляд, недоверчивость которого удесятерялась донышками бутылок, и взялся за трубку. Мой сердечный ритм участился. Что она об этом скажет – дословно? Она была столь недвусмысленна, отказавшись от продолжения, что я готовился быть освистанным. Но она явно сняла трубку. Я напряг слух.
– Ага, это я. Не мешаю?.. Не, ништяк. Ни души, слишком рано еще. Слушай, тут один странный тип, которому надо с тобой повидаться… Чего? Жду.
Он повернулся ко мне, зажав трубку между тропической бородищей и перуанским плечом:
– Вас как звать?
– Натан. Скажите ей, что я ей должен за пиво, это очень важно.
– Натан. Говорит, за ним пиво. Похоже, его это чертовски заботит. Ну да.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Уверяю тебя, Кора. Если бы ты могла меня видеть, задохнулась бы от смеха. Я – жалкий волокита, но по телефону, да еще и через посредника это становилось совсем убого.
– Лады. О! Сама знаешь, я-то… Точно. До завтра.
Бармен положил трубку на аппарат. Должно быть, мой взгляд был до такой степени перенасыщен «Ну, и как???», что он, как мне показалось, из-за какой-то извращенности с наслаждением тянул томительное ожидание. Потом взял блокнот со стойки, накорябал несколько слов и потянул мне листок. Руки у него были такие же волосатые, маленькие и волосатые; полная противоположность рукам Клер.
– Она у себя. Сказала, можете зайти.
Я посмотрел на адрес, черные каракули на рекламном стикере, расхваливающем предприятие по уничтожению крыс и мышей. Странный сезам, но все-таки сезам.
6, ул. Мазар, код: 3726В. Квартира 6 (лицевая сторона).
Теперь она обитала почти там же, где и я когда-то. Во времена нашей ночи она все еще жила у родителей, далеко от центра, я забыл, где именно. Еще одно совпадение. Совпадения были столь многочисленными, что это становилось похоже на чей-то план, будто меня направляет неизвестно кто неизвестно откуда. Глупо, но я на секунду подумал, что это твой план. Насчет воображения я, скорее, скептик – по крайней мере, я так считал. Я сношу перегородки, строю перегородки, структурирую, привожу в порядок пространство; живу в конкретном, надежном мире, среди гипса и паркета. Но со времени приезда в эти края, всего четыре дня назад, моя вселенная, такая стабильная, такая связная, стала зыбкой, полной намеков, знаков и поворотов судьбы. Я докончил свое пиво, поблагодарил поглощенного своим Таиландом клоуна-обрубка, он удовлетворился ответным кивком.
И покинул паб.
Было темным-темно и похолодало еще сильнее. Я зашел в магазин «Николя» на площади Терро, купил бутылку шампанского. В конце концов, Рождество ведь. Я решил не спускаться в метро, а пойти пешком, хотя мне предстояло пробежаться рысью через весь центр города. Я хотел поразмыслить, успокоиться – я был перевозбужден, а также не хотелось прийти слишком рано, чтобы у нее не создалось впечатление, будто я набрасываюсь на ее дверь, словно волк на добычу. Я изводил себя тысячей каверзных вопросов насчет своего состояния. Почему я так взвинчен? Я спал с этой девицей пятнадцать лет назад и никогда о ней не вспоминал, встретил ее случайно, говорил с ней две минуты, и вот влюбился – удар молнии с замедлением? Нет, воля ваша, в этом не было ни малейшего смысла. Конечно, я был в полном смятении. Я только что посетил могилу брата, о несуществовании которого узнал недавно, встретил своего отца после тридцати лет разлуки, мать говорила сама с собой среди ночи, а наши дети выдумывали призраков. Мой мир, с таким трудом упорядоченный после твоей смерти, Кора, разлетался вдребезги. Я уже не мог удовлетворяться просто функционированием. Мне было необходимо что-то другое, сам не знаю точно, что именно. Встреча с Тома Батаем казалась мне перевернутой страницей, однако я предчувствовал, что последняя глава еще не дочитана.
Проклятие, я даже не представлял себе, до какой степени.
Согнув хребет из-за ветра-террориста, я пересек площадь Белькур и пошел по улице Виктора Гюго. Магазинчики были открыты, освещены и по-прежнему все в рождественских украшениях. Мимо прошли гурьбой несколько девушек с пакетами, украшенными фирменным знаком, – ежегодные подарки к празднику, быстро выходящие из строя. Я вспомнил наш последний сочельник в орлином гнезде, с глазу на глаз. Ты была уже на сносях, и тебе приходилось постоянно отдыхать, чтобы близнецы не родились слишком рано. Ты пила только безалкогольное пиво; на шее у тебя болталась в виде боа гирлянда, а губы были накрашены ярко-розовой помадой – ради праздничности вида. И ты не имела права ни на фуа-гра, ни на морепродукты, ни на сыр; я выводил тебя из себя, уплетая тосты, поглощая шампанское прямо из бутылки и выкуривая в окно кучу сигарет. Я выводил тебя из себя, и ты меня ненавидела – ненавижу, о, как я тебя ненавижу! – но это была доброжелательная ненависть, поддразнивающая, великолепная ненависть любви. Если в первые месяцы беременности ты была совершенно невыносимой (невыносимой и постоянно блюющей), то теперь тебя охватила какая-то эйфория, и даже если ты сама себя называла китихой, то лишь для того, чтобы услышать в ответ, что ты самая красивая китиха на свете. Так я и думал о тебе, о нас, обо всех тех сочельниках, которые мы никогда уже не отпразднуем, и возбуждение потихоньку меня покинуло. По правде сказать, добравшись до улицы Мазар, я чуть было не повернул обратно. Но продолжил шагать, повинуясь некоему инстинкту, говорившему мне: скорее налево, чем направо.
Я нашел дверь, набрал код и понял с досадой, что дом без лифта. В холле блестящая табличка предупреждала: Вход на лестницу с «чертями»[15] запрещен. При входе в наше орлиное гнездо висела такая же. В первый раз, когда мы туда пришли, ты еще сказала: «Ну что ж, дорогой, похоже, тебя сюда не пускают!» Сердце сжалось, и я начал подниматься. На Монмартре мы поднимались без остановок. Я взбирался на восьмой этаж, держа по младенцу в каждой руке, спрятав коляску под лестницей и приковав ее к перилам противоугонной цепью. Недоумеваю теперь, откуда я черпал силы, день за днем. Мы гораздо сильнее, чем думаем… В самом деле, Кора. Мы всегда гораздо сильнее, чем думаем.
Я добрался до последнего этажа, запыхавшись, бутылка оттягивала мне руку, как некогда наши дети. Немного переждал. А когда счел, что дыхание наконец успокоилось, неожиданно задался вопросом, как буду возвращаться. Сорок километров на такси – немыслимо. Странно, что до сих пор я себе этого вопроса не задавал. Стоя на коврике, ворчавшем «Oh, no! You, again?!»[16], я пытался убедить себя, что есть автобус около девяти часов утра, а наш поезд только в шестнадцать. Я вернусь завтра. Все хорошо. Надо всего лишь позвонить…
Клер не сделала над собой ни малейшего усилия, чтобы приодеться. На ней была черная маечка с большим вырезом и что-то вроде магрибских шаровар с изображением макак. Казалось, она только что из постели. Хотя нет, чуть получше. Скажем так: на ней было лучшее из того, что может надеть женщина только что из постели. Она была босиком, ногти-раковинки покрыты лаком телесного цвета, и ноги у нее были такими же потрясающими, как и руки. Черт возьми, – подумал я, – у этой женщины невероятные конечности. Ее ненакрашенные, белокуро-прозрачные ресницы не скрывали карюю радужку. Что касается маленьких макак, то они показались мне даже симпатичными. В качестве фона звучала музыка – немного печальный поп, что-то незнакомое.
