— А ну-ка, паровозиком, детки, взялись за руки, — Матиевский заблестел глазами. — З-за ручки, з-за ручки…
Он подталкивал солдат друг к другу, как послушных кукол, вкладывал в застывшие руки неподвижные, костяные ладони.
— Д-держись покрепче, сейчас н-начнется веселый х-хоровод. Вспомним счастливое д-детство. К-как на Машины именины испекли мы к-каравай…
Матиевский встал в голове, потянул всю эту скорченную вереницу за собой. Солдаты дернулись. Кто-то тут же съехал на колени. Шульгин и Булочка помогли упавшим подняться, подтолкнули ребят в спину.
— Поехали, поехали, кривые, хромые, приплюснутые. Шевели ногами.
Потихоньку хоровод сдвинулся с места, закачался неуверенно из стороны в стороны, поплыл ручейком.
— Быстрее, ребятки, быстрее… Разгоняй кровь… — старшина тянул солдат за руки.
Лицо его раскраснелось, покрылось испариной.
— Сейчас будет т-тепло, — гаркнул Богунов, — п-поезд едет из М-мурманска в Сочи.
По пути к хороводу цепляли новых солдат. Устроили длинную живую волокушу. Матиевский скоморошничал. Повел всех змейкой, кружил, разгоняясь на крутые холмы, с силой тянул вниз, набирая скорость…
— Танец для одеревеневших и немножко охреневших. Шевелите ногами, тараканы беременные…
Солдаты едва волочили ноги, заплетались, тащились за Матиевским бочком, болезненно охали, вскрикивали. Но все же разогрела их эта карусель, вернула на щеки бледную грязно-розовую тень. Теперь уже Матиевский оставил их, вытирая пот со лба, уселся на землю, тяжело переводя дыхание.
— Во-от это другое дело! Расшевелились д-дистрофики. Д-давай теперь без локомотива.
Солдаты потихоньку развязали языки. Заворчали. Кто-то нервно рассмеялся:
— Э-эх, нету моей мамы с грелочкой.
— Тебе другая грелочка нужна… С этикеточкой…
— Да уж… Сейчас бы хоть простого чайку с дымком…
— А хорошая у нас лошадка-то на извозе…
— Копыта пулями сорваны…
— Только личиком не удалась…
Матиевский махнул кулаком:
— Но-но! Без пошлостей. А то пальцем ткну — полчаса подниматься будете.
— Хлопцы, а кто это ночью у нас ванны принимал?
— Хвойные.
— С мочалками.
— И с матюками.
— Товарищ Матиевский! Сергей Михайлович! Кто там кому спинку тер?
— С легким паром, Сергей Михайлович!
Матиевский сплюнул:
— Вот и делай из вас человеков. Тут же начинаете себя ногами в грудь стучать. Чтоб я до вас, калек, хоть раз дотронулся.
Прояснилось. Развело по сторонам липкие влажные сумерки. Острые хребты с клинышками одиноких скал очистились от туманной хмари. На горизонте угрюмой громадой выросла каменная пирамида, легендарный «Зуб»… Высота, обозначенная на карте точкой 2.700.
38.
— Елена Сергеевна, — длинная тень легла поперек тесного коридора деревянного модуля. — Что же вы меня так избегаете, Леночка? Я же не заразный…
Елена остановилась и подняла колючий недобрый взгляд на зеленые звезды капитанских погон.
— Леночка, ну не смотрите так, — Кошевский протяжно вздохнул, и немножко картинно провел рукой скорбным жестом. — Что плохого в том, что я не могу… не могу тебя забыть?..
Елена сделала короткий шаг, но капитан тоже шагнул в сторону, и обойти его оказалось невозможным.
— Неужели ты не дашь мне хотя бы высказаться, — жалобно прозвучал его бархатный голос.
— Высказывайся, — коротко приказала Елена, незаметно стиснув маленькие кулачки.
— Елена, это же глупо… это неразумно, — поправился капитан. — Ну, открой же, наконец, глаза. Посмотри на меня внимательно. Вот видишь, я уже капитан, — Кошевский скосил глаза на новенькие звездочки. — А ведь мне всего двадцать три года. Я меняю звания каждый год. Разве это тебе ни о чем не говорит?
— О чем это должно говорить? — сухо усмехнулась Елена.
— Вот, вот… — оживился Кошевский. — Ты же просто ничего не замечаешь, ты не анализируешь. А ведь я расту прямо на глазах. Это, смею заметить, стремительный рост. Я — очень перспективный офицер, Елена. Я уже на самом верху, — он показал глазами в фанерный потолок. — Ты знаешь, я не прозябаю в какой-то дыре. Я в Афганистане делаю большие дела, Леночка…
— Большое дело — ошиваться в тылу, — подала голос Елена.
— Вот тут ты опять ошибаешься, — с обидой вскричал Кошевский, — от тыла тоже зависит многое. Ты подумай сама, Леночка. Что можно сделать там, — он махнул рукой в сторону гор, — в грязной тесноте окопов? Что-о? Ничего! Там только лишения и смерть. А теперь посмотри на меня…
Кошевский нервно рванул пуговицу кителя, освобождая горло. Щеки его побагровели.
— Ты знаешь… Из Афганистана я уеду уже майором и сразу сяду на полковничью должность. Сразу же в двадцать пять лет. Ты только потрудись подумать. Ты знаешь, что мой отец большой человек в партии, а моя мать руководит областной торговлей. Они выведут меня на самый высокий уровень. Все уже спланировано. С боевой репутацией ветерана войны мне прямая дорога в народные депутаты и не просто в каком-нибудь райсовете, а сразу в кремлевский состав Верховного Совета. Поняла…
— Куда-а?.. С какой репутацией? — переспросила ошеломленная Елена. — С боевой?.. С боевой репутацией?..
— А ты что думала? — поддразнил ее Кошевский. — С репутацией ветерана войны! У меня уже есть, что показать людям! Вот это ты видела?
И он рывком вынул из внутреннего кармана что-то блестящее с бардовой эмалью и позолотой.
— Ордена, между прочим… Красной звезды… Красного знамени… За службу Родине двух степеней… Все настоящее… С удостоверениями… И за эту совместную операцию по разгрому Басира еще что-нибудь нацепят.
Он насупился и с важностью поглядывал на онемевшую Елену.
— За разгром Басира нацепят, — тихо переспросила она, — тебе нацепят, тебе, бездельнику, который проторчал несколько дней в женском модуле? — Лена зябко вздрогнула. — А ты знаешь, что нашим ребятам за эту же операцию ничего кроме взысканий не достанется…
— Это их дело, — сердито буркнул Кошевский. — Чужая глупость меня раздражает. А тебе советую пошире открыть глаза. Пойми ты, наконец! Со мной у тебя будет все, понимаешь, все-е… — Кошевский повел широким жестом вокруг. — У тебя будут машины. Будут дачи. Квартиры. Все на высшем уровне… Депутатские квартиры в Москве — это сотни квадратных метров. Дачи под Москвой — гектары чистого леса. И ты никогда не будешь думать о куске хлеба. А что у тебя будет с ними, с этими голодранцами?..
Кошевский показал пальцем под ноги.
— С ними у тебя будут одни проблемы… Предупреждаю, одни проблемы, Елена!.. Ну, что тебе, царственная женщина, делать в этой дыре с этими несчастными лапотниками. Хлебать пустые щи… Заметать по углам мусор… Считать копейки от получки до получки… Давиться в грязных автобусах… Смотреть на витрины голодными глазами… Это ведь прозябание, Елена! Нищета — это самое ужасное, самое страшное…
— Да нет, Женечка, — сказала Елена, — есть вещи гораздо страшнее. И гораздо ужаснее…
Она внутренне собралась и перевела взгляд с блестящих новеньких звездочек в переносицу красивых голубых глаз вальяжного Евгения.
— Гораздо страшнее другая нищета. Деньгами эту нищету не поправишь. Гораздо страшнее, дуxовная нищета. Cамое страшное, когда нет чести, которую ни у кого не возьмешь взаймы. Такая нищета страшнее, — Елена вздохнула. — Ты даже не представляешь, как мне, женщине, страшно, что мои дети в своем собственном отце не найдут примера мужского достоинства. Вот это действительно страшно…
Кошевский яростно замахал руками:
— Но это же просто… пустой пафос. Пустые, никчемные слова… О чем ты говоришь, Леночка? Честь… Достоинство… Да, что это с тобой, Лена? Вроде, ты и комсомолкой была никудышной. Откуда взялись эти дурацкие принципы? — капитан едко сощурился. — Смею доложить, достоинство у меня есть. У меня есть свое достоинство… Мы ведь, Елена Сергеевна, не жаждем власти. Мы к ней не рвемся. Мы и есть сама власть. Ты просто не хочешь, упрямо не желаешь видеть очевидного. В нашем обществе, смею заметить, нет равенства, о котором трубят газеты. Друг, товарищ, брат — это все сказки для простаков. Это просто лапша, которая вешается всем на уши. У нас есть государственная и партийная элита, и есть прочие… Кто эти прочие, задумайся?.. Это всякое мужичье, посредственности, винтики, инженеришки, офицеришки… Одним словом, толпа, с которой мы сделаем все, что угодно. У элиты, к которой я принадлежу, есть честь и достоинство, а у толпы нет ни чести, ни достоинства…
Кошевский решительно отрубил ладонью.
— О чем еще спорить? Ты лучше выбирай, Елена! Взвешивай все хорошенько! Или тебе оставаться с дырявым корытом в развалившейся лачуге. И день-деньской штопать рваные рубахи. Варить дешевые макароны. И вечно мыкать нужду… Или, милости просим, сразу во дворец. И просим пока по-хорошему…
