– Цветок душистых прерий, твой смех нежней свирели, твои глаза как небо голубое родных степей отважного ковбоя[74]!
Другой требовал расступиться, и позволить ему одному встать рядом с прекрасной лётчицей, дескать, чтобы приятель мог их двоих сфотографировать.
– Только один поцелуй, и тогда мне не страшно идти в бой! – с надрывом орал третий.
Герман дёрнул Леху за локоть и спросил:
– Это кто?
– Командир эскадрильи Роза Литвякова, слыхать доводилось, а вижу впервой. Её здесь прозвали Белой Розой Сталинграда, – зачарованно сказал пулемётчик, а затем пояснил (будто без него невозможно догадаться), – это она тех обоих макаронников ухайдокала.
Удивительное дело, но странное слово «ухайдокала» принесло Лёхе мимолётное счастье, потому как Роза Литвякова сквозь трёп ухажёров то слово услыхала и вдруг посмотрела на Лёху. Увы и ах, звёздный час пулемётчика, когда тот мог упиваться нектаром устремлённых на него синих-пресиних глаз-озёр, длился всего одно мгновение. Красавица быстро перевела взор на стоявшего рядом Германа – длинные-предлинные ресницы затрепетали в радостном узнавании, и звонкий девичий голос произнёс:
– Здравствуйте, товарищ профессор!
Поскольку Крыжановский бровями выразил недоумение, девушка воскликнула:
– Вы меня не помните? Вы у нас на первом курсе лекции по истории читали!
Герман лишь пожал плечами – он действительно совсем не помнил этой красавицы. Последняя же подошла к нему и энергично, совсем по-мужски, пожала руку. Обернувшись к толпе, она объявила:
– Вот, товарищи, смотрите! Человек – известный профессор, но он не стал отсиживаться в тылу, а пошёл добровольцем на фронт!
Ухажёры немедленно, как по команде, принялись аплодировать.
«Известный профессор?! Хорошо, что эта глупышка, подобно большинству студентов, не помнит фамилии своих преподавателей, – подумал Крыжановский. – А то кто-то из присутствующих мог бы невзначай вспомнить фамилию профессора, совершившего «побег» в Германию в тридцать девятом. Об этом же писали в газетах. Да-а, был бы ещё тот номер, обладай она хорошей памятью! Но сам я, садовая голова, зачем сюда притащился?! Не ровён час, могли по законам военного времени, как немецкого шпиона…»
– А вы, наверное, из Узбекистана, товарищ? – обратилась Роза к Каранихи. Индус смотрел на неё и лишь лучезарно улыбался.
– Товарищ не из Узбекистана, а из Индии, – подсказал Крыжановский.
Дальнейшие объяснения не потребовались…
– Вот, смотрите, друзья, – восторженно закричала красотка-Роза. – Вчера мы с вами, на этом самом месте, встречали славного сына американского народа, прогрессивного писателя, пошедшего по стопам своего великого деда, а сегодня видим перед собой посланца далёкой солнечной Индии. Как это прекрасно, когда со всех краёв необъятной Земли к нам съезжаются люди доброй воли, в желании помочь советскому народу разгромить фашистских оккупантов! Виват нашему индийскому другу!
«Умница, похоже, тебе любые имена – ни к чему», – усмехнулся про себя Крыжановсий.
– Виват! – гаркнули ухажёры. Затем кто-то из них предложил:
– Качай Индию!
Герман лишь успел предупредить несчастного Каранихи, чтобы не паниковал – таков, мол, здешний обычай – как тот взлетел в воздух. Трижды взмывал он вверх и трижды возвращался в дружеские руки лётчиков, прежде чем появился Никольский.
– Нам повезло, я нашёл транспорт, – сказал он недовольно. Добавить, правда, больше ничего не посмел, хотя и косился.
Герман быстро вызволил Каранихи, и они бегом устремились за особистом. Вслед неслось:
– Да здравствует дружба народов! Да здравствуют идеи товарища Джавахарлала Неру[75]!
– Раньше я полагал, что самая красивая женщина на свете – это супруга моего брата мэм-саиб Ева, – задыхаясь от избытка чувств, заявил Каранихи. – Но теперь, да простит меня мой брат, я в этом не уверен. Здесь, в твоей холодной стране, я увидел чудо… Как её зовут, брат?
– Что, и ты тоже, брат?! – приостановившись от удивления, выдохнул Герман. – Роза её зовут… «Белая роза Сталинграда»!
Индус блаженно улыбнулся, пошевелил губами, словно целуя только что услышанное имя, а затем спешно продолжил путь.
Подхватив зачитавшегося сверх меры Артюхова, они устремились к добытому Никольским транспорту, которым оказалась бронемашина на полугусеничном ходу. Стоило приблизиться к ней, как с лязгом отворилась боковая дверь и сиплый, словно у старого курильщика, голос произнёс:
– Динэр, чё вы там как беременные, а ну, залазь – прокачу с ветерком!
Это кричал молодой суетливый политрук, как оказалось, хороший знакомый Никольского. Звали политрука Васей Капустиным, и он служил в политотделе у Хрущёва[76].
Бронемашина предназначалась для ведения спецпропаганды, то есть внутри у неё находился приёмо-передатчик, а сверху – большие рупоры, через которые велось вещание на солдат противника. Васю посылали на тыловые склады ТСП[77] и теперь он возвращался в политотдел фронта с грузом «агитболванок». Поскольку именно на этих болванках пришлось разместиться пассажирам, Вася охотно пояснил, что оно за диковина. Оказалось, так в обиходе прозвали агитационные снаряды, у которых в выполненной из дерева головной части вместо взрывчатого вещества находились листовки.
Следует обмолвиться, что Вася жутко опаздывал – до встречи с Никольским ему пришлось долго тащиться позади длинной танковой колонны. Танки шли в бой, на помощь осаждённому городу, поэтому всех остальных участников движения останавливали и заставляли пропускать колонну. Съезжать в степь и срезать таким способом путь воспрещалось, за этим следили бдительные девушки-регулировщицы. По дороге политрук развлекал себя тем, что, высунувшись из люка, отпускал шуточки в адрес строгих регулировщиц (которые, впрочем, встречали Васины словесные изыски с таким видом, будто перед ними не человек вовсе, а какая-нибудь шавка породы «двортерьер»). Ещё он занимал себя тем, что строил в уме оправдательные аргументы для начальства. Выходило ещё плоше, чем с регулировщицами.
Таким образом, Никольский с его подписанным лично Берия «вездеходом[78]», где предписывалось всему рядовому и начальствующему составу РККА и НКВД оказывать содействие их группе, появился весьма кстати.
– Ну, чё – рванули?! – жизнерадостно возвестил о своём намерении Вася и велел водителю съехать с дороги.
– Куда прёшь, придурок?! – немедленно отозвалась на этот манёвр стоявшая неподалёку пригожая регулировщица и тотчас принялась дуть с неистовостью в свисток.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
