Они прошли уже почти полдороги, когда Всеволод вдруг остановился, прислушиваясь.
— Разбойники? — спросил отец. — Сколько?
Волчонок тихонько тявкнул два раза.
— Идут в эту сторону?
Утвердительный кивок большелобой головой.
Не глядя, отец протянул руку назад. Мать так же, без слов, сняла с шеи шелковый платок и подала ему. Мстислав взял синюю косынку Яры, скрутил ее в жгут и, пару раз обернув вокруг кистей, проверил на прочность. Пока он это проделывал, женщины спрятали детей поглубже в малиннике и скрылись сами. Куда делись отец и дядя Мстислав, Всеволод увидеть не успел. Были — и вот уже нет. И ведь ни одна веточка не шевелится. Сам волчонок пока что так не умел. Поэтому он просто залег в траву, туда, где тень от кустарника была гуще.
Негромкие голоса становились все ближе. Стало понятно, что разбойники идут с причала. Говорили они как-то не слишком ясно. Вроде бы язык тот же, а слова и похожие, а чуточку иные. А некоторые и вовсе незнакомые. Выходит, у татей какой-то свой язык, честным людям непонятный? Всеволод разобрал лишь то, что эти двое только что выполнили какой-то важный приказ и были страшно довольны, что остались живы. Чем они могли заниматься, таким опасным, если все враги здесь? И что такое «громкий горшочек»? Волчонок не понял, решив спросить потом у отца. Хотя откуда его отцу, берегшему честь пуще жизни, знать уловки татей?
Разбойники прошли мимо куста, под которым укрылся Всеволод, и едва миновали его, как откуда ни возьмись, возникли две стремительные тени — из земли выросли? Два взмаха шелковыми платочками, два одинаковых коротких всхлипа — и два неподвижных тела улеглись рядом на теплую землю.
Волчонок только башкой тряхнул. Эх, далеко ему еще до настоящей воинской сноровки.
Отец и дядька Мстислав быстро освободили татей от оружия. У обоих на поясе имелись иглометы.
* * *
Катера покачивались в небольшой волне, накрепко пришвартованные к маленькой, но основательной деревянной пристани. Навскидку Всеволод сказал бы, что построили ее совсем недавно, весной или, может, в начале лета. Значит, разбойники «завелись» у них под носом тоже недавно. Неудивительно, что об этом еще никто не знал.
— Надо уходить, Святослав… — едва слышно прошептал Мстислав.
— Нужно сообщить в Сыскной приказ, — так же шепотом ответил отец.
— Вот-вот! И воеводе нашему, — согласился Мстислав. — Куда сначала?
— А зачем выбирать? Катеров-то два? Вряд ли они сильно отличаются друг от друга. Мы на своем пойдем прямо к воеводе и будем спешить. А ты возьмешь трофейный…
— Обокрасть воров? — просек Мстислав. — Доброе дело. Но у них наверняка охрана там…
— Тяф… — вставил свою медную полушку Всеволод.
— Что, тяфкало, знаешь, сколько их? — спросил отец.
Волчонок повел носом и лапой на песке довольно коряво, но понятно изобразил четыре черточки.
— Одолеем, — решил отец и, тоном, не терпящим возражения, приказал Всеволоду: — Останешься здесь. Будешь баб и брата охранять. Если что — уводи в глубь острова, понял?
Понял, чего не понять. В самый раз для собаки занятие — охранять. Но он-то не собака! Однако ослушаться отца Всеволод не осмелился и послушно улегся у ног матери, уже привычно настраивая уши-радары на прослушивание окрестностей.
Яра сидела, закусив губу, и напряженно смотрела в сторону катеров, куда ушли мужчины. Она очень боялась, Всеволод чуял ее страх, как чуют дым, воду или пищу. Страх пахнул нехорошо, от этого шерсть на загривке сама собой поднималась дыбом и подергивалась верхняя губа, обнажая клыки. Волчонок старался держать себя «в лапах», но получалось плохо. Страхом пахло не только от Яры, мать тоже боялась, хотя по ней сказать этого было нельзя. Она вела себя так, словно пикник все еще продолжается, просто в другом месте. И без еды…
Вспомнив про мясную похлебку, которую так и не довелось попробовать, Всеволод сглотнул слюну. И тут же насторожился. Приближались шаги.
— Что? — встрепенулась Яра. — Идут?
На небольшой полянке показались мужчины. Мстислав немного хромал. Отец как будто был цел и невредим.
— Идем скорее. Их тут больше, чем мы видели.
Всеволод вопросительно взглянул на отца — когда же ему наконец разрешат вернуть себе человечий облик? Быть щенком уже изрядно поднадоело.
— Обожди, — улыбнулся тот, — вот отойдем подальше от островов… Пока нам тут твои уши нужнее, чем руки.
* * *
На катере мать заметно расслабилась, выпустила из рук младшего, а сестренка вообще принялась бегать и лазать повсюду, будто на прогулке. А вот волчонка почему-то не отпускало. И спроси его, что так настораживает — ведь не ответил бы. Чужой запах — но это понятно, разбойники были здесь. Что-то еще, кроме запаха… Что-то похожее на…
Через мгновение его осенило — на палубе пахло чужим страхом. Не страхом Волковых, которых везли на разбойничий остров. Страхом самих разбойников!
Светлые боги, а им-то чего бояться?
Отец спустился по маленькой металлической лесенке вниз, и вскоре послышалось сытое урчание давно прирученного зверя — мотора. Всеволод вытянул морду в направлении, куда ушел второй катер. На нем уходила Яра. А колечко-то… Так и не спас. Потерял там же, где и нож. Эх, «тяфкало»…
Всеволод уже хотел было вцепиться в рукав отца, как получил ответ на все свои вопросы разом. И чего боялись разбойники, и что за опасную работу они выполняли на катере. И что такое «гремучий горшок». Страшный ответ! С оглушающим грохотом палуба раскололась, словно орех в огромных щипцах. Наружу вырвалось пламя, опалив морду волчонка. Еще секунда, наполненная огненным ужасом, и катер ушел в воду.
Волчья шкура, которая ему так не понравилась, сослужила отличную службу. Оборотень и в самом деле оказался практически неуязвим ни для огня, ни для падающих обломков. Когда спустя несколько минут к месту катастрофы подошел катер, которым управлял Мстислав, из воды достали лишь одного живого — волчонка.
Всеволод забился на руках дядьки Мстислава, он пытался вырваться… прыгнуть назад в воду, найти — спасти. Но крепкие ладони соседа сжали до боли ребра и не пускали.
— Тихо, Всеволод, тихо…
Волчонок смотрел на расходящиеся на воде круги, под которыми остались все, кого он любил. Вся семья, вся жизнь… И он завыл, жалобно, как могут только волки.
Мстислав опустил его на палубу, глазами приказав жене заняться обезумевшим от горя зверенышем, а сам до полного отжал ручку акселератора. Катер чуть приподнялся и устремился прочь.
Когда вой сорвался в глотке, Всеволод рухнул прямо на ноги тете Ладе и заскулил, провожая свою печаль. Яра тоже не выдержала, обняла вздрагивающего Всеволода и заревела в голос. Тетя Лада отвернулась и подставила лицо под ветер, который срывал ее слезы. А Мстислав жал на ручку, вдавливая ее в опору, до предела разгоняя катер. Лишь скулы на его лице ходили ходуном от плотно сжатых зубов.
Долгие годы Всеволод не мог себе простить, что ведь все почуял, все понял, обо всем догадался. И не успел предупредить отца. Совсем чуть-чуть не успел.
* * *
Перед глазами, словно дымок от затухающего костра, медленно таяли картинки из прошлого.
Кружилась голова. Тело заполнила слабость. Он помнил, что еще недавно сила бурлила в его жилах, но теперь от нее ничего не осталось.
Всеволод почувствовал дуновение сквозняка на лице и открыл глаза. Сперва он ничего не видел, кроме белого цвета. Только потом, когда глаза сфокусировались, разобрал, что смотрит в потолок. Интересно, где это он? Чуть повернуть голову стоило огромного труда. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. И теперь все прояснилось. Он находится в больнице. Повсюду стоят койки и прикрепленные к ним медицинские аппараты, полностью контролирующие состояние больного. Палата была переполнена. Между койками ходили медсестры в белых халатах и чепчиках с символом восходящего солнца, ознаменовывающего возрождение и выздоровление.
В памяти всплыли картины ночного сражения в княжеском детинце…
Волков обвел сухим языком потрескавшиеся губы. Хотелось пить. Он отвернулся, чтобы не видеть других больных, раненых. И в этот момент изголовье койки стало медленно подниматься вверх, пока не достигло угла в сорок пять градусов. Теперь ему было все видно, только вот смотреть не хотелось. Он закрыл глаза. И почти сразу же почувствовал горячую поверхность, коснувшуюся губ. Нежная ладонь скользнула ему под голову и приподняла его. Он открыл глаза и увидел кружку с чем-то теплым. Он припал к вареву с жадностью новорожденного волчонка. Пил и не мог напиться, пока у него не отобрали питье.
Сухой салфеткой ему промокнули губы и уложили на изголовье.
Волков перевел взгляд на заботливую медсестричку. Ее черты лица были смутно ему знакомы. Где-то он ее уже видел, только это было очень давно и в то же время недавно.
