Михаил Осипович Коялович
Триединство русского народа западнорусисты обосновывали этнокультурной связанностью Великой, Малой и Белой Руси, заложенной ещё в древнерусский период. «Если отправиться в западную Россию из русского средоточия, – писал М.О. Коялович, – то придётся неизбежно и самым наглядным образом убедиться, что западная Россия, несомненно, русская страна и связана с восточной Россией неразрывными узами, именно придётся чаще всего самым нечувствительным образом переходить от великорусов к белорусам или малороссам; часто даже нелегко будет заметить, что уже кончилось великорусское население и началось белорусское или малорусское, но во всяком случае придётся признать, что всё это – один русский народ, от дальнего востока внутри России до отдалённого запада в пределах Польши и Австрии»[172].
Теоретики западнорусизма видели будущее белорусов в государственном единстве с Россией и выступали резко против сепаратистских тенденций, свойственных местечковому национализму. «Белорусская народность – одна из основных народностей русского племени; следовательно, сама мысль о белорусском сепаратизме, по меньшей мере, неуместна. Напротив, упрочение национального самосознания среди белорусской массы несомненно поведёт к теснейшему единению её с остальной Русью»[173], – отмечал А.П. Сапунов.
Белорусское наречие воспринималось западнорусистами как региональный вариант общерусского языка, литературным общенациональным стандартом которого считался язык Пушкина и Достоевского. Необходимость в создании белорусского литературного языка, по мнению сторонников западнорусизма, отсутствовала. Приведём мнение народного учителя из Виленской губернии Терентия Божелко, высказанное им на страницах общерусской газеты «Окраины России»: «В настоящее время вышло в свет несколько разных брошюр и книг на «белорусском» языке. Некоторые из белорусской интеллигенции, желая заслужить лестное название передовых людей и потому любя всё новое, польза от которого хотя бы была весьма сомнительной, являются горячими защитниками новосоздаваемого поляками и русскими ренегатами литературного белорусского языка, несмотря на то, что сами они в общении между собою всячески избегают этого языка, как признака малообразованности; если же иногда и употребляют его, то с таким тоном в голосе, который ясно показывает, что говорящий копирует мужика, показывая этим своё насмешливое отношение к нему и к его мужицким оборотам речи… По моему глубокому убеждению, нужды в особом книжном языке для белорусов нет. Прослужив восемь лет учителем в начальных церковных школах, по опыту знаю, что всякому белорусскому мальчику вполне достаточно пройти хорошую начальную школу, чтобы вполне понимать разговорную и, в значительной степени, литературную русскую речь, говорить и писать по-русски»[174].
Характерное отношение сторонников западнорусизма к белорусскому националистическому движению выразил Е.Ф. Карский: ««Белорусское движение» с самого своего зарождения (Богушевич)… в известном круге своих представителей (обыкновенно католиков) питало сепаратистские тенденции. Для того чтобы отвлечь внимание недальновидных читателей от главной цели своих стремлений, более умные вожаки движения прибегали к импонирующим средствам, могущим льстить местному патриотизму: пытались создать из белорусов особую славянскую, отличную от русских нацию; старались подчёркивать «славное прошлое» белорусского народа; выдвигали своеобразные особенности языка белорусского, избегая и преследуя название его наречием и видя в нём также не русскую разновидность. Не прочь были опереться на католическую религию и вспомнили унию, – словом, привлекали к делу всё, чем, по их мнению, белорус мог отличаться от великоруса. Но этого было мало. В белорусах сильно заложены основы общерусской культуры: необходимо было их как-нибудь вытравить; средство для этого придумано настоящее – нужно было приняться за уничтожение русской школы… Поступая таким образом, [белорусские националисты] старались убедить всех, что стремятся к «незалежносте», которая одна может, по их мнению, спасти Белоруссию от поглощения соседями; на самом же деле всё мобилизовалось затем, чтобы скрыть истинный облик белорусской народности, убить в ней сознание принадлежности к русскому племени, а затем уже при помощи разных захватчиков-предателей, соблазнённых польскими марками (и своевременно бежавших в Польшу), потопить умственно приниженную и нравственно подавленную страну в польском море»[175].
Евфимий Фёдорович Карский
В условиях существовавшей в императорской России конкуренции идей белорусский национализм существенно проигрывал западнорусизму. Об этом, в частности, свидетельствуют результаты выборов депутатов Государственной Думы Российской империи в белорусских губерниях, на них убедительную победу одерживали те политические силы, которые выступали за общерусское единство. Так, из 36 депутатов, избранных от пяти белорусских губерний (Виленской, Витебской, Гродненской, Минской, Могилёвской), в третьей Думе было 24 представителя русских национальных и правых партий, в четвёртой Думе их количество возросло до 27. При этом в российском парламенте не было ни одного представителя Белорусской социалистической громады (БСГ) – созданной в 1902 году организации местечковых националистов. На выборах во вторую Думу БСГ заключила соглашение с РСДРП, Бундом и эсерами, однако выборы леваки с треском проиграли. В 1907 году лидеры Громады, осознав политическую несостоятельность своего проекта, приняли решение о самороспуске.
В Западном крае России (Белоруссии, Малороссии и Новороссии) проживало более половины всех членов монархической организации Союз русского народа (СРН). В Белоруссии отделения СРН действовали в 36 населённых пунктах и насчитывали в своих рядах около 29,5 тысяч членов. В 1909–1912 годах во всех крупных белорусских городах возникли отделения умеренно-правой партии Всероссийский национальный союз, одним из лидеров которой был могилёвский дворянин Николай Николаевич Ладомирский. Во время выборов консервативные черносотенные организации (Союз русского народа, Союз Михаила Архангела и другие) вступали в коалицию с умеренно-правым Всероссийским национальным союзом. Так, перед выборами в четвёртую Государственную Думу газета «Окраины России» писала: «В Бресте на почве предвыборной кампании совершилось объединение всех русских организаций. Проникнувшись сознанием важности момента и того вреда, какой может принести русскому делу раскол, объединились следующие организации: два братства – Свято-Николаевское и Свято-Афанасьевское, отделение Всероссийского национального союза и отделение Союза Михаила Архангела»[176].
Придя к власти, большевики объявили западно-русский национальный проект вне закона (его сторонники стали шельмоваться как «великодержавные шовинисты»), а белорусский национализм – легитимировали. Об этом пойдёт речь в следующей главе.
После революции представления о принадлежности белорусов к большому русскому народу продолжали сохраняться в «белогвардейской» части белорусской эмиграции. Так, И.Л. Солоневич в книге «Россия в концлагере», написанной в 1935 году, сразу после побега из Белбалтлага, так описывал свои взаимоотношения с украинским профессором Бутько, оказавшимся в концлагере после окончания активной фазы большевистской «украинизации»: «Профессор Бутько, как и очень многие из самостийных малых сих, был твердо убеждён в том, что Украину разорили, а его выслали в концлагерь не большевики, а «кацапы». На эту тему мы с ним как-то спорили, и я сказал ему, что я прежде всего никак не кацап, а стопроцентный белорус, что я очень рад, что меня учили русскому языку, а не белорусской мове, что Пушкина не заменяли Янкой Купалой и просторов Империи – уездным патриотизмом «с сеймом у Вильни або у Минску» и что в результате всего этого я не вырос таким олухом Царя Небесного, как хотя бы тот же профессор Бутько.
Не люблю я, грешный человек, всех этих культур местечкового масштаба, всех этих попыток разодрать общерусскую культуру – какая она ни на есть – в клочки всяких кисло-капустенских сепаратизмові.
Вот у меня в Белоруссии живут мои родичи – крестьяне. Если я считаю, что вот лично мне русская культура, общерусская культура, включая сюда и Гоголя, открыла дорогу в широкий мир, почему я не имею права желать той же дороги и для моих родичей? Я часто и подолгу живал в белорусской деревне, и мне никогда и в голову не приходило, что мои родичи – не русские. И им тоже»[177].
Схожую с Солоневичем позицию занимал известный религиозный философ Николай Онуфриевич Лосский, высланный в 1922 году из России: «Сознание того, что белорус есть русский, мне хорошо знакомо, потому что я сам белорус, родившийся в Двинском уезде Витебской губернии, в местечке Креславка на берегу Западной Двины. Учась в Витебской гимназии, я в возрасте двенадцати лет читал только что появившуюся книгу «Витебская старина» (1883 г.). Из неё я узнал о нескольких веках борьбы белорусов за свою русскость и православие. С тех пор мне стало ясно, что называние себя белорусом имеет географическое значение, а этнографически для белоруса естественно сознавать себя русским, гражданином России»[178] (из статьи «Украинский и белорусский сепаратизм», опубликованной в 1958 году).
