по Миндалю. Она попросила Лилибет присматривать за щенком, и та кивала со слезами на глазах. Когда они уезжали, Миндаль рвался из её рук и плакал. Малефика пообещала себе вернуться, а до тех пор обмотала вокруг узкого запястья тканый ошейник с хитрым узором.
Изо дня в день: блеяние козочки, лезущая в лицо мордой овца, конская вонь, бурая трава, детский плач, скачка по камням, свист стрел – Джо преуспел в тренировках, и они каждый день ели жесткое заячье мясо, а Чонса – бобовые лепешки, – чавканье, дорога, скрип колес.
Вид изменился всего пару раз.
Первый – когда заболела мать младенца-малефика, резко и сильно. Чонса осмотрела её, но ничего не могла сделать, только усыпила прикосновением к виску. Нанна сварила несколько микстур, большая часть которых так или иначе была похожа на хул гил, и несла лишь забвение. Если бы не козочка, младенец бы умер от голода.
Когда аншурка пришла в себя, первое, что она сделала – попыталась свернуть шею своему дитя. Чонса чудом смогла вырвать ребенка из её рук. Убить младенца не вышло, и тогда мать выхватила из-за пояса возницы нож и тыкала лезвием себе в горло, пока не упала бездыханной. Нанна не успела помочь – останавливала разбушевавшихся от крика коней. Чонса прижимала ребенка, зачем-то закрывала ему ладонью лицо. Джо запрыгнул в обоз уже когда овечья шкура была запачкана красным.
Они похоронили её, вырыв неглубокую яму и заложив тело камнями. Джолант, присев у могилы на колено, читал молитву. Чонса прижимала ребенка к груди, где в черные кольца свивалась горечь. Она подумала, что проклята, и вовсе не из-за своего дара, это наказание было другого рода: спасать, обнимать и давать имена чужим детям, будучи лишенной радости делать это со своей безобразно визжащей кровью и плотью.
Этого, шестипалого, она бы назвала как-нибудь ласково, мягко. Например, Лазло. Хорошее имя. Хороший человек.
– Это чёрное безумие, верно? – тихо спросил Джо. – Это младенец… младенец сделал это?
Чонса не хотела думать над этим. И не хотела, но заглянула в черноту глаз Колючки. В них она прочитала дальнейшую судьбу этого шестипалого детеныша, что ждала его в протянутых мужских руках. Хруст шеи, вроде утреннего, когда стрела не убила зайца, и Джо быстрым движением избавил зверя от страданий.
Она недолго думала. Подала ему ребенка, но его перехватила Нанна. Горная ведьма зло зашипела, перекрывая плач:
– Проклятые брины! Жидкая, белая, слабая кровь! Трусы!
Болтливая Анна с тех пор стала молчаливой, будто чужой. Она и днем, и ночью не выпускала дитя, которое называла, мурлыкая песни своего народа, Хушем. Чонса часто слышала это слово на войне, и значило оно «Ярость». Странное имя для ребенка.
Второй раз вид разбавило яркое голубое сияние – на горизонте показалось море.
– Приехали, – процедила Анна. Их ждали.
Чайки и ласточки. Рыбацкая лодка с парусом, скорее даже маленький кораблик (малефика не слишком разбиралась в судоходстве).
Море, такое синее, такое огромное, что у Чонсы заслезились глаза. И мужчина в широкой шорской одежде, что радостно раскинул руки, едва завидев их обоз. Девушка вгляделась в незнакомца: молодое, бледное, худое и длинное лицо с огромными серыми глазами. Русые прямые волосы тяжело шевелились от налетающего на берег бриза.
– Гвидо! – Чонса слышала это имя в пьянящем тепле «Елового грога». Джолант улыбался, вспоминая его.
«Его звали Гвидо. Нам было весело вместе. Он просился со мной, но Брок забрал только меня».
Шестипалая перевела взгляд на Джоланта и впервые увидела на его лице счастливую, широкую улыбку. Он пустил лошадь галопом, выпрыгнул из седла и сцепил вокруг своего неродного брата объятья. Джо был на голову его выше и гораздо крупнее в плечах. Гвидо закашлялся от тесноты его рук, но тоже улыбнулся. Чонса смотрела на них из повозки: два счастливых человека на берегу. Сквозь небеса пробились рассеянные лучи солнца, вспыхнули на морской глади, на светлых волосах Джоланта, отразились в их улыбках. Красивая картинка, хотелось бы помнить побольше таких. Перед глазами правда все равно было другое: камни и молодая мать, чье симпатичное лицо Чонса не запомнила, только то, как из её горла брызжет кровь в ритме пульса.
Они подъехали к берегу. Нанна поцокала на лошадей, спрыгнула с облучка и кивнула парню, как знакомому. Когда Чонса выгоняла из обоза скот, коза боднула её, будто торопила на выход. От этого малефика ухмыльнулась и глубоко вдохнула свежий воздух. Выбравшись из объятий Джоланта, сероглазый с интересом оглядел прибывших:
– Странно. Самсон сказал, что дитя будет с матерью.
– Мы похоронить её по пути, – ответила Нанна и отдала младенца Гвидо. От перевязки её одежда помялась, и южанка была, кажется, рада лишиться своей ноши, тут же начала кряхтеть и потягиваться. – Это Хуш. Яростный мальчик.
Гвидо судьба несчастной не заботила. Он заглянул в сверток и улыбнулся, когда вокруг его указательного пальца сжалась розовая ладошка.
– Какой ты прекрасный! Такой милашка, только посмотри. – Он показал ребенка Джо, будто удивительной формы фрукт, и видно было, что ключник растерян – к младенцу его брат проявил интереса больше, чем к нему. – Шесть пальчиков… И тут шесть! Идеальная симметрия! Ба, и гетерохромия! Ты удивительный, удивительный малыш, Хуш!
Нанна приобняла медика и улыбнулась, кивая в такт словам. Чонса заметила: он щурится от рассеянного света, как человек, который редко бывает на свежем воздухе. Гвидо – брат Джоланта и тот, о котором говорил Самсон? Она полагала, он будет ждать их в Сантацио. Как он его презентовал? Медик, гораздо более одаренный, чем Самсон, оказался мальчишкой, длинноносым и с угрями на подбородке. Чонса бы ему и двадцати не дала. Медик заметил её внимание, бросил короткий взгляд и изогнул бровь. Он увидел татуировки на её лице и просиял. Чонсу так еще не встречали.
Симпатичный, пусть и мелкий.
– Значит, ты та самая Чонса Шестипалая? – Он сощурил один глаз, прижал Хуша и внезапно запел высоким голосом: – О, великая Тамту, Багряная женщина Небес! – Тут он фиглярски поклонился ей – Чонса отшатнулась от взмаха его свободной руки. – Да помогут твои дети донести это жалкое судно по влаге твоей до великого города Поющего Народа!
Чонса моргнула раз, другой. Все равно не поняла ничего, кроме своего шорского прозвища, успела только испытать жуткое чувство от самого смысла этого послания. Женщина небес? Дети? Её влага? Поющий народ?
Нанна, видя растерянность на её лице, рассмеялась:
– Шорцы – Поющий Народ, чон се. Так мы называть себя. Соленые воды – это соки Тамту.
Малефика устала выдохнула. Сначала великаны с их кровью,
