Отношения между собеседниками стали чрезвычайно натянутыми, каждый, видимо, готовился к борьбе, хотя на лицах царило полное спокойствие.
— Если, — отвечал Транкиль, не выдавая своего волнения, — мы расстанемся сейчас, вождь, то, Бог даст, уже более не увидимся никогда.
— Прежде чем расстаться, пусть великий охотник ответит на вопрос.
— Ни на один, это свидание и так уже продолжается очень долго. Прощайте. — И канадец отступил в глубину леса.
Сахем протянул руки вперед, как бы желая удержать его.
— Одно слово, — сказал он.
— Ни одного, — отвечал канадец.
— Так умри же, несчастная собака, бледнолицый! — воскликнул индейский вождь, сбросив, наконец, личину, и быстро поднял свой томагавк.
Но в этот самый момент сзади Голубой Лисицы поднялся человек, обхватил его туловище руками, приподнял, бросил оземь со страшной силой и придавил ему грудь коленом. Это был Черный Олень. Все это произошло так быстро, что апачский вождь не успел даже подумать о защите.
На крик Голубой Лисицы вдруг как из-под земли выросли пятьдесят апачских воинов. Но тотчас же и с той и с другой стороны канадца стали его товарищи, которые все время внимательно следили за этой сценой. Отец Антонио, от которого даже трудно было ожидать такой решимости, двумя выстрелами из пистолетов уложил двух апачей и перебежал к белым.
Непримиримые врага стали друг против друга. К несчастью, охотники были слишком малочисленны против теснившего их со всех сторон врага. Тем не менее их решительный вид и взоры, сверкавшие отвагой, говорили, что они скорее дадут перебить себя всех до последнего, чем сдадутся краснокожим. Эта кучка людей, окруженных со всех сторон неумолимым врагом, но сохранивших то же спокойствие, какое мы видели на их лицах, когда они сидели у костра на поляне, производила потрясающее впечатление.
Кармела и Поющая Птичка, охваченные ужасом, дрожа, прижимались к своим защитникам.
Голубая Лисица делал невероятные усилия, чтобы освободиться, но Черный Олень наседал на него, давил ему грудь, и все старания поверженного вождя были напрасны.
Апачи наставили на охотников свои луки и ждали лишь знака, чтобы начать нападение. Между тем на миг на лугу воцарилась мертвая тишина, как будто обе стороны прежде, чем броситься друг на друга, собирались с силами.
Первым нарушил молчание Черный Олень.
— О-о-а! — закричал он прерывающимся от гнева голосом, потрясая над головой своего врага блестевшим при свете луны ножом для снятия скальпов. — Наконец-то Черный Олень встретил собаку, вора, труса! Черный Олень отомстит теперь. Наконец-то скальп подлой собаки украсит гриву коня вождя пауни.
— Черный Олень — старая сплетница, баба, брань Черного Оленя не может коснуться Голубой Лисицы. Голубая Лисица смеется над Черным Оленем и не издаст ни одного крика боли или жалобы. Пусть Черный Олень попытается сделать что-нибудь другое.
— Черный Олень так и сделает, — воскликнул в сильнейшем раздражении вождь пауни и схватил своего врага за волосы.
— Стойте, я требую этого! — воскликнул взволнованным голосом канадец, удерживая мстящую руку индейца.
Черный Олень повиновался.
— Пусть этот человек встанет, — продолжал Транкиль.
Черный Олень бросил дикий взгляд и ничего не сказал.
— Это необходимо, — настаивал охотник.
Вождь пауни наклонил голову и, возвращая врагу свободу, отступил на несколько шагов. Голубая Лисица поднялся одним прыжком, но вместо того, чтобы бежать, скрестил на груди руки, напустил на себя обычный у индейцев бесстрастный вид и ждал.
Транкиль смотрел на него несколько секунд со странным выражением и затем начал:
— Я ошибся сейчас, пусть простит меня брат мой. Нет, воспоминания молодости не исчезают, как облака, гонимые ветром. Когда я увидал страшную опасность, угрожающую Голубой Лисице, сердце мое сжалось, я не выдержал, мне вспомнилось, как долгие годы мы были друзьями, и я затрепетал при мысли, что мне придется видеть, как кровь его прольется передо мной. Голубая Лисица — великий вождь, он должен умереть как воин, при свете солнца. Он свободен теперь, пусть он идет и присоединится к своим.
Вождь поднял голову и сухо спросил:
— На каких условиях?
— Ни на каких. Если воины апачей нападут на нас, мы сразимся с ними, если же нет — мы будем мирно продолжать наш путь. Пусть решит вождь, от его решения зависит, что будет дальше.
Транкиль, действуя таким образом, выказал глубокое знание характера индейцев, которые понимают и дают немедленно правильную оценку всякому геройскому поступку. Он сделал, правда, весьма опасный ход, но положение охотников, несмотря на всю их храбрость, было отчаянное. Если бы только схватка состоялась, то все они неизбежно были бы беспощадно перерезаны. Транкиль рассчитывал на великодушие Голубой Лисицы, который, выслушав обращенные к нему слова, оставался несколько мгновений без движения. Глухая борьба происходила в его душе. Он понял, что глупо попался в западню, которую сам же расставлял охотнику, напоминая ему о старой дружбе, но шепот удивления, который пробежал между воинами его отряда при виде великодушного поступка канадца, показал ему, что нужно притвориться и изобразить на лице своем признательность, которой он на самом деле вовсе не чувствовал.
Власть индейского вождя не всегда бывает абсолютна и прочна, часто он должен подчиняться требованиям своих подданных, если только он не желает, чтобы его свергли и заменили другим вождем.
Голубая Лисица вытащил из-за пояса свой нож для скальпирования, бросил его к ногам охотника и сказал:
— Великий бледнолицый охотник с братьями может продолжать путь, очи апачских воинов закрыты и не увидят их. Пусть бледнолицые идут, они никого не встретят на пути от сего часа и до второй луны. Но пусть знают бледнолицые: апачский вождь пойдет по следам их и потребует нож, когда придет время.
Канадец наклонился, поднял нож и заткнул его за пояс.
— Когда Голубая Лисица потребует его у меня, он найдет его вот здесь, — сказал он.
— О-о-а! Голубая Лисица знает, где взять нож. Теперь вождь и бледнолицый охотник сосчитались и могут расстаться.
Вождь вежливо поклонился своим врагам, затем одним чудовищным прыжком отпрянул назад и скрылся в высокой траве.
Апачи испустили два раза воинственный клич, и их черные силуэты исчезли в надвинувшемся мраке.
Транкиль постоял с минуту, потом обернулся к своим товарищам и сказал:
— Ну, теперь в путь, благо он открыт.
— А вы ловко воспользовались обстоятельствами, — заметил ему Чистое Сердце, — но все-таки рискованно.
Канадец улыбнулся, не сказав ни слова. Все собрались и пошли назад на поляну.
