Прибыв на заходе солнца, когда мрак уже достаточно сгустился, инсургенты не могли составить себе понятия о состоянии крепости и о мерах, принятых для ее защиты. С рассветом они поспешили насколько возможно точно ознакомиться с врагом, с которым им придется иметь дело.
Утро принесло им неутешительные вести. Они должны были признаться, что взялись почти за невозможное для их сил, что укрепления, которыми они намереваются овладеть, неприступны. Это разочарование уже готово было перейти в отчаяние, когда на башне гордо взвилось мексиканское знамя и несколько пушечных выстрелов прогремели, салютуя ему. Несколько ядер упали в середину лагеря инсургентов и убили и ранили человек пятнадцать.
Но колебание и слабость длились недолго, и с криками радости инсургенты развернули знамя независимости Техаса. Они не подкрепили появление его пушечными выстрелами за неимением пушек, но приветствовали его таким метким залпом из карабинов, что вполне отомстили осажденным за смерть, принесенную в их лагерь ядрами.
Ягуар, внимательно осмотрев укрепления, решил действовать по всем правилам и сначала потребовать сдачи крепости, а потом перейти к правильной осаде.
Вследствие этого он приказал водрузить на валу белый флаг и стал ждать ответа.
Через несколько минут белый флаг появился на одном из наружных укреплений.
Ягуар, предшествуемый трубачом и в сопровождении трех командиров квадриллос 19, вышел из лагеря и стал подниматься на холм, увенчанный стенами асиенды.
Из ворот тотчас вышли четыре офицера и направились ему навстречу. Ягуар стал ждать их посередине между обеими вражескими линиями. Через несколько минут мексиканские парламентеры подошли. Во главе их находился дон Фелисио Пас.
После первых приветствий, которыми изысканно вежливо обменялись обе стороны, дон Фелисио начал:
— С кем имею честь говорить?
— С главнокомандующим техасской армии, — отвечал Ягуар.
— Мы не знаем никакой техасской армии, — сухо отвечал мажордом. — Техас составляет нераздельную часть Мексики и армия его, если только можно говорить о его армии, есть единая мексиканская армия.
— Если вы и не слыхали до сих пор о той армии, которой я имею честь командовать, — с улыбкой и гордой иронией отвечал Ягуар, — то, по милости Божьей, в последнее время она столько заставила говорить о себе, что едва ли вы не знаете о ней теперь.
— Очень может быть, но в настоящее время мы все-таки не признаем ее.
— Стало быть, вы не желаете вступать и в переговоры?
— С кем?
— Senor caballero, так мы никогда не выйдем из замкнутого круга. Будем откровенны, откроем карты. Угодно вам?
— Именно этого я и хочу.
— Вы не хуже меня знаете, что мы боремся за свою независимость.
— Отлично; следовательно, вы восстаете против правительства.
— Да, и мы гордимся этим.
— Гм! Мы не можем вступать в переговоры с возмутившимися против закона и потому не имеющими возможности дать нам гарантию твердости и святости договора.
— Senor caballero! — воскликнул Ягуар с плохо сдерживаемым негодованием. — Я должен указать вам, что вы наносите мне оскорбление.
— К сожалению, может быть и так, но скажите, какой другой ответ я могу дать вам?
С минуту царило молчание. Сопротивление, которое очевидно решили оказать Ягуару, волновало его.
— Вы командуете крепостью?
— Нет.
— Зачем же вы явились?
— Потому что мне было приказано.
— Гм! А кто же командует крепостью?
— Полковник.
— Почему же он сам не вышел ко мне?
— Вероятно потому, что он считал это несовместимым со своим положением.
— Гм! Такой способ действия я считаю неприличным. Война имеет свои законы, которые обязаны соблюдать все.
— Совершенно верно. Но то, что переживаем мы в настоящее время, — вовсе не война, не следует забывать этого.
— А что же это такое, по вашему мнению?
— Возмущение против законного порядка.
— Во всяком случае, я желаю говорить с вашем начальником, с ним только я могу оговорить определенные условия. Угодно вам дать мне возможность видеть его?
— Это зависит не от меня.
— А от кого же?
— От него самого.
— Могу я попросить вас передать ему мою просьбу?
— Передать вашу просьбу я считаю вполне возможным.
— Будьте так добры вернуться теперь в крепость. Я буду ждать вас на этом месте — если только вы не дозволите войти туда мне.
— Это невозможно.
— Как вам будет угодно, я подожду вашего ответа здесь.
— Я буду тотчас же к вашим услугам.
Оба они опять обменялись вежливейшими приветствиями и расстались. Дон Фелисио Пас возвратился в крепость, тогда как Ягуар присел на пень срубленного дерева и стал внимательно рассматривать укрепления асиенды, которые с этого места были видны гораздо лучше.
Затем молодой вождь техасцев оперся локтями о колени, положил на руки голову и стал бесцельно блуждать грустным взглядом по окрестностям. Мало-помалу им овладела глубокая тоска, он перестал обращать внимания на внешние предметы, весь ушел в себя и отдался наплыву горьких воспоминаний, далеко унесших его от его настоящего положения.
Долго он находился в состоянии такого оцепенения, из которого его вывел знакомый голос. Ягуар быстро очнулся, поднял голову и с крайним удивлением увидал перед собою дона Хуана Мелендеса.
Так вот о каком полковнике говорил первый парламентер!
Ягуар поднялся и, обращаясь к сопровождавшим его капитанам, сказал:
— Господа, прошу вас отойти, никто не должен слышать того, о чем мы будем говорить с полковником.
Техасцы удалились на почтительное расстояние.
Полковник был один. Узнав Ягуара, он оставил свой конвой у укреплений.
— Так это я вас должен был встретить здесь, друг мой? — сказал Ягуар печально.
— Да, судьба, кажется, непременно хочет, чтобы мы встречались друг с другом на поле брани.
— Я уже составил себе понятие о силе вашей крепости, — начал Ягуар, — и, признаюсь, вполне оценил трудность выпавшего на мою долю предприятия. Я почти готов признать сейчас, что оно не только трудно, но и невозможно.
— Увы! Мой друг, так распорядилась судьба. Мы не можем не подчиняться всем ее капризам. С болью в сердце, но я решился исполнить долг мой, как следует честному человеку, и умереть, если будет надо, на развалинах крепости, лицом к вам.
— Брат мой! Я знаю это, но не могу желать вам этого. Я тоже хочу до конца исполнить то дело, которое предстоит мне.
— Да, таково ужасное положение, создаваемое междоусобной войной, что два человека, любящие друг друга, расположенные один к другому и взаимно уважающие один Другого, вынуждены быть врагами.
