– Да, но…
– Никаких «но». Подробно всё опишешь, понял? Можешь не подписывать, это нам наплевать… А? И думай, думай, за какое место его брать, чтобы наверняка!.. А поскольку ты парень деятельный, фуфло гнать не умеешь, сразу возьмёшь объект в оперативную разработку, а это дело не только нервов стоит, но и денег, то вот тебе конверт, а в нём штука долларей на всяки разны расходы.
– Ну… зачем это… – засмущался Валерий Павлович. – Не нужно этого совсем…
– Я же говорю – на оперативные расходы! – сердито сказал Серебряков. – А по завершении будет ещё два раза по столько. И не возражай, бери. Мы не в “Зарницу” тут играем. Серьёзным делом занимаемся. Родину спасаем.
Мещеряков повертел конверт в руках. Потом, придав жесту наивозможнейший максимум небрежности, уронил конверт во внутренний карман пиджака.
– Хрен с ним, – сказал он. – Раз родину, то и хрен с ним. Завтра, в два часа дня. Его машина серый “опель”, номер ты знаешь, будет проезжать по Идальго-дель-Парраль, в обеспечении – никого, кроме меня. Если удастся записать разговор или сфотографировать что-нибудь – копию мне. Такое мое условие.
– Сделаем, – пообещал Серебряков, весь собравшийся, как старый леопард перед прыжком на глупую лань.
– На девяносто пять процентов я уверен, что там будет кое-что… для нас.
– Марина! – крикнул Серебряков. – Мало водки, por favor!
– Она что – русская? – удивился сучонок.
– Какая в жопу русская! Маньянка. Только “мало водки” и понимает. Я научил. Нравится баба? Только скажи. Будет твоя. Хоть прямо здесь, под столом. Или на столе. Только скажи. Можно в два смычка… если ты уважаешь… всякие выверты и хохмы…
– Нет, – поспешил сказать Мещеряков. – Не сейчас. Делу – время, потехе – час.
Девица уже неслась к ним, расплескивая водку из больших бокалов, неслась со всех своих толстых ног…
Своего секретного барабашку Валерий Павлович просунул длинной спицей под кожу правого переднего сиденья. О том, чтобы приспособить его где-нибудь в резидентуре, и речи быть не могло: Финогентов каждый день со своей свиристелкой в руках обнюхивал трюм сверху донизу, залезая во все мыслимые углы и закоулки. Найдя барабашку, Мещерякова вычислили бы в два счёта. Чрезвычайная ситуация – и абзац, никаких сношений с внешним миром, чужие здесь не бродят, значит, кто-то из своих, а точнее, из двадцати трех ходоков, потому что остальные в трюме парятся безвылазно, света белого не видят, а шпионское оборудование – не таракан, само собой от жары и влажности не заводится.
Чрезвычайная ситуация, а дядя Петя далеко, и за то время, пока его рука волосатая дотянется через океан до далекой страны Маньяны, Бурлак тут замаринует всю легальную резидентуру, и расколет своего врага Мещерякова до самого пупа, как говорили во времена Котовского. В квартире же Бурлака устанавливать что-либо было попросту глупо. Никогда ни единого лишнего слова порядочный разведчик не скажет в помещении, которое свободно может взять на прослушивание любая из 1024 разведслужб мира. Да и не с кем Бурлаку дома разговаривать. Даже Мещерякова, своего заместителя, он дальше порога не пускал, когда тот по служебной надобности к нему заходил. Что уж про других говорить. Он там, как Штирлиц, картошку в камине пёк и пил в одиночестве, ослабив галстук. И если пел “Степь широкая”, то исключительно про себя. И на два тона выше, чтобы враг ни о чем не догадался.
Мещеряков сел на пассажирское сиденье, попрыгал, поёрзал задом. Ничего не чувствуется. Чай, не принцесса на горошине этот кобелидзе глубокого залегания 4F-056-012, не должен будет учувствовать передатчик. Что же всё-таки затевает Бурлак? Что бы ещё придумать, чтобы покрепче держать его за афедрон?.. На результативность барабашки надежда небольшая: наверняка они выйдут из машины и будут где-нибудь прогуливаться… На дядьков надежды побольше, но тоже никакой гарантии, что этот бандит сдержит своё слово и подарит ему копию съёмки конспиративной встречи, нет. Могут и кинуть. Что тогда Мещеряков дяде Пете представит? А?..
Дяде Пете, конечно, до какого-то задрипанного полковника Бурлака дела мало. Прошли те времена, когда страна Маньяна являлась сильным стратегическим объектом. Никому она на хер теперь не нужна и неинтересна, как и маньянский резидент. Точно так же пока – как ни прискорбно, но это так – и Валера Мещеряков неинтересен своему дядьке по отцу, своей, как раньше говорили – “лапе”, а теперь говорят – “крыше” в ГРУ, дяде Пете, генерал-лейтенанту из родного второго Главного управления Генштаба. И наблюдение за Бурлаком, разумеется, – нечто навроде домашнего задания, теста на преданность, на оперативность, на исполнительность. Не более того. Что бы Бурлак ни сделал – хоть пускай продаст Главную Военную Тайну проклятым маньянским буржуинам – никого это не взволнует во втором Главном управлении, продал – и продал. Тем более всем по хрен такая провинность резидента, как личная встреча с агентом глубокого залегания, за что в старые времена эвакуировали бы в три часа и агента, и резидента собственной персоной. И пятого шифровальщика с ними – за компанию. И дело Мещерякова – не предотвратить продажу этой Главной Военной Тайны. Дело его – вовремя об этом дядю Петю оповестить.
Потому что – дальше идут материи, о которых и думать-то возможно только шепотом – потому что о мощности денежных потоков, что протекают под настилами рутинной разведработы можно только догадываться, и окунают сильные мира сего, к которым без сомнения можно отнести и дядю Петю, в эти потоки только самых доверенных и приближённых, преданных и хитрожопых, а потом… тс-с-с…
Вот и рвал Мещеряков жопу, чтобы показать дядюшке, какой он для него подарок. Полнейшую информацию обо всём, что творилось в маньянской резидентуре, дядя Петя получал регулярно. А сейчас племянничек немедленно сядет писать рапорт о предложении Серебрякова, – тем более, завтра очень удачная оказия: улетает в Москву посольский шофёр с беременной женой; можно передать с ним конвертик «для мамы». А заодно отослать дяде Пете фотографию старика плешивого, с которым Бурлак, судя по всему, встречался в фешенебельном мотеле для голубых El Hermano Vespertino. Уж, наверное, не для плотских утех он с ним встречался… И погладят Валеру по головке за оперативную смекалку. Кстати, насчёт “по головке погладят”. Как только Бурлака ущучим, нужно будет все-таки Маринку Серебряковскую трахнуть. Уж больно хороша баба. Глаза чёрные, страстные, наглые. Небось, когда кончает, орёт, как Маша Распутина. Жопа – как футбольный мяч. Нет, как волейбольный: круглая и упругая, но при всем при том ещё и лёгкая. Сиськи…
Рот наполнился слюной.
А что делать? Тяжела военная служба, иной раз и женской ласки захочется. А у сучонка восемь месяцев не было с бабами никаких дел.
Не считая Дуньки Кулаковой, конечно, – верной подруги всякого военного человека.
Глава 19. Наследник Октября
Что и говорить, преувеличил, преувеличил полковник Бурлак в приватной беседе со старым другом Мишей Телешовым традиционные маньянские добродетели. Пропитавшийся за двадцать лет службы здесь – что греха таить! – любовью к этой бестолковой и необычной стране, он всё же выдал желаемое за действительное, безжалостно ограничив диапазон приложения сексуальных возможностей маньянских мужчин.
Ишаков, конечно, в начале 21 века в Маньяне, несмотря на жаркий климат, днём с огнём не сыщешь. Во всяком случае, севернее Маньяна-сити они все куда-то перевелись в последнее время. Но козы – те всё ещё водятся в изобилии.
В частности, в горной деревушке Эль-Хибаро, где родился и вырос Михелито, некогда правая рука покойного Октября Гальвеса Морене, а теперь кандидат в непосредственные его наследники, – там козье стадо имелось.
Знаете ли вы, что такое маньянская коза? Откуда вам знать. А вот Михелито мог бы многое порассказать про это восьмое чудо света. Влейте в Михелито ведро текилы, нарежьте на закуску сладкого лучка и полбанос, зажгите ему длинную “гавану”, сядьте и слушайте. Вы услышите о маньянской козе такое, о чём даже не догадываются учёные профессора с зоологической кафедры маньянского университета. Постарайтесь не обижаться на редкостное самодовольство, которым будет при этом лосниться его широкое лицо. Он заслужил на это право.
Шестнадцати лет Мигель бежал из родных пенатов, не выдержав экзамена на аттестат зрелости, который ежегодно устраивался по весне на дальнем козьем выгоне в присутствии доброй половины мужского населения деревни. Поняв после провала, что теперь друзья от него отвернутся, девушки станут показывать на него пальцем и хихикать, а папаша, старый Исидро, отправит его спать в коровник и пасти свиней вместо малыша Мамерто, юный неудачник той же ночью подломал сундук бабушки (которая единственная из всей семьи отнеслась с сочувствием к его первому жизненному поражению) и с восемнадцатью бабушкиными песо в кармане отбыл в Маньяна-сити.
