– Люси Сноу, – сказала Этти.
– Ужасно… ужасно… – проговорил джентльмен, сидящий с другой стороны от её отца. – Её должны были повесить.
Этти осмотрела сидящих за столом. Они что, выглядели разочарованными? Не совсем. Дело было в другом: они выглядели явно довольными «жареной» темой разговора.
– Говорят, герцог узнал о ней что-то скандальное и был готов предать это огласке. Вот почему она его убила, – предположил Сэмюэль Эймс.
– Не знаю, – проговорил джентльмен. – Но это неподходящая тема для ужина.
Вот теперь все действительно выглядели разочарованными. Им предстояло дождаться конца ужина, когда мужчины пойдут в курительную пить бренди, а женщины отправятся в дамскую комнату, чтобы на собственной территории начать обсасывать сплетни, порождённые убийством.
К тому времени, когда официант принёс десерт – лебедей из безе с шариками мороженого, – Этти была готова взорваться. Она должна была найти Ханну – если кто и должен знать, что Люси сбежала из тюрьмы, так это Ханна.
– Что теперь, Этти? – спросила мама. – Кажется, ты готова убить этого лебедя, но никак не съесть.
– Не люблю необычную еду. Не люблю ягнятину в штанах и лебедей из безе, не люблю, когда вещи выглядят не тем, чем являются. – Хотя, конечно, она не была уверена, как должно выглядеть безе. – Когда я буду вести свой дом, еда в нём будет выглядеть так, как она есть.
– Если ты поступишь в Рэдклифф и превратишься в одну из этих зубрилок, то никогда не выйдешь замуж, и у тебя не будет своего дома, который можно было бы вести. – Материнский шёпот перешёл в шипение.
– Отлично. Буду питаться в простых ресторанах. Буду есть тушёные бобы с треской. И моллюсков. Обожаю моллюсков.
– Ох, Этти! – миссис Хоули нежно сжала плечо дочери, и Этти посмотрела в прекрасные глаза матери. Какая-то часть девочки хотела, чтобы она могла быть такой, какой хотела бы мама.
– Извини, мамочка, – тихо пробормотала она.
– Хочешь пойти спать?
– Да, мамочка, – ответила Этти, скрестив пальцы на коленях.
23. Возвращение домой
За морем, в Барра-Хэде, Авалония сжала осколок окаменелости, который хранила все эти годы. Перьевидный отпечаток морской лилии, выписанный эонами[11] времени. В памяти всплыли слова матери. Авалония открыла ладонь и посмотрела на осколок. Слюдяные вкрапления, столь же яркие, что и в тот день, когда она его нашла, сверкали, словно таинственные письмена с далёкого края времени. «Их называют морскими лилиями. Они очень древние – со времени до начала времён», – женщина вспомнила слова матери, сказанные в тот день, когда Авалония и её сестра Лаурентия обнаружили, вопреки всему, два осколка окаменелости на одном и том же берегу. Ещё удивительней, что, когда девочки сложили кусочки вместе, изгибы на них оказались идентичны направлению течения Авалар, в честь которого они были названы. Авалар был смертельно опасен для всех, кроме дочерей и сыновей моря. Для русалок он был главным источником силы. Даровал жизнь и связывал морской народ с загадочными нитями их происхождения и судьбами. Он был их кровью, через которую таинственные Законы Соли просачивались в их вены.
Авалония и Лаурентия были связаны этой мистической окаменелостью всю свою жизнь. Со смертью Лаурентии связь прервалась. Осколок, принадлежащий сестре, был потерян. Теперь, однако, держа свой фрагмент в руке, Авалония почувствовала, что близится знаменательное событие, грядёт великое объединение. Несколько месяцев назад она ощутила, что дочери Лаурентии нашлись. Она взяла свою арфу и, перебирая струны, запела:
Домой, домой, плывите домой – в тихий приют Барра-Хэд.
Здесь ждёт вас пещера – она ваш маяк.
Сёстры, плывите домой.
Она пела эту песню долгие месяцы, но до сегодняшнего дня ничего не происходило, женщина даже усомнилась в собственных ощущениях и вере, что три девочки – её племянницы – по-прежнему живы. Но теперь Авалония знала: они живы и возвращаются домой – плывут в Барра-Хэд.
* * *
Люси не просто набиралась сил, пока плыла, она чувствовала почти магическое покалывание, зародившееся в хвостовых чешуйках и бегущее вверх по коже. Девушка как будто бы сбрасывала мёртвые слои жизни, которыми обросла на суше, корку притворных социальных порядков, которые управляли её собственной жизнью и настолько подчинили жизнь её земной семьи, что мать подбросила яд в сумочку падчерицы.
Люси взрезала воду мощным хвостом и обогнала сестру. Девушка не знала, где сейчас Марджори Сноу, и её это не заботило. Она была такой свободной, какой её мачехе никогда не стать. Да, Марджори Сноу безнаказанно убила, но Люси собиралась безнаказанно жить. Настанет день, и Фин приплывёт к ней на Барра-Хэд, остров, как сказал дядя Натаниэль, где они появились на свет, и где их ждёт тётя. Сейчас же Люси упивалась открытым океаном. Она как будто родилась заново, словно была водяной бабочкой, собирающейся расправить крылышки. Кокон был соткан из самых шелковистых и эфемерных нитей – свиста и шёпота воды, шипения морской пены, каденции напирающих волн. Искрящееся бурление скорости, звука и натиска.
Вынырнув перед Мэй, Люси заметила след, оставленный китом. Не было ничего веселей, чем ловить волну такой громадины. След обладал любопытным эффектом увеличивать скорость пловца, если тому удавалось оседлать волну, порождённую огромным хвостовым плавником. Вскоре к ней присоединилась и Мэй. Они неслись, время от времени вырываясь на поверхность, чтобы поскользить по гребням упругих отвесных волн, поддерживаемые плавниками собственных сильных хвостов. Когда сёстры приподнялись, опираясь на хвосты, морской туман начал подниматься от океана к звёздам. Люси казалось, будто она попала на границу пересекающихся миров – миров воды и воздуха, света и сгущающейся тьмы, безмолвия неба над головой и всплесков неуёмно шуршащего океана. Она балансировала на хвосте, чувствуя напор пузырящегося потока, оставленного плывущим сквозь ночь китом.
Мэй откинула голову назад, её губы полуоткрылись, глаза расширились от ощущения чуда, когда она увидела звёзды, так много значившие для неё теперь. Люси обратила внимание, что поза сестры была полной противоположностью обычной позе молящегося, обращающегося к своему Богу, склонив голову. Вместо того, чтобы молиться в церкви, Мэй изучала самую душу ночи, боготворя каждую новую звезду, появлявшуюся в новорождённых созвездиях, мерцающих в густой тьме. По лицу Мэй скользнула улыбка:
– Люси, ты это видишь?
– Что?
– Посмотри налево. Вон там! Гляди, восходит Орион. Его легко найти по поясу из трёх ярких звёзд.
– Да… да, я вижу.
– Теперь посмотри к югу от пояса. Строго говоря, позади него… это туманность Конская голова.
– Расплывчатая, но пылающая.
– Да, это она… Хью говорит, это обломки скопления звёзд или, может, части галактики, сгоревшей на заре времён.
– Сгоревшей… хочешь сказать, уничтоженной…
– Или, возможно, что-то зарождается, даруя жизнь новым звёздам. Туманности могут становиться колыбелями новых звёзд, новых галактик.
– Звёзды взрываются и сгорают?
– Постоянно… непрерывно, – с томлением в голосе проговорила Мэй.
Ночь прояснялась, освещаясь звёздами. Морская дымка рассеялась, и океан стал зеркалом небес. Сёстры то плыли за китом, то усаживались кататься на разгоняемые им упругие волны. Очутившись между небом и подводным миром, они чувствовали, словно плывут через мерцающую шкатулку с драгоценностями Вселенной. Скопления звёзд венчали ночь, будто короны. Ветер и вода разорвали и унесли большую часть одежды сестёр, и они остались почти что нагими: лишь клочья юбок влажно цеплялись за тела, но девушки никогда ещё не чувствовали себя такими нарядными.
Какое-то время они катились на китовых вонах, потом, на рассвете нового дня, поймали первую струйку Водоворота Кори. Инстинкт говорил продолжать плыть на север, но внутри разгорался и другой зов, противоположный. Сперва они обе молча боролись с ним, но влечение только росло, и, наконец, Люси поняла, что больше не может сдерживаться:
