Вот такой у нее получился светильник на подставке…
Юля, посидев несколько минут при горящей свечке, хотела уж было ее затушить, как вдруг вспомнила о тех отксеренных ею записях, которые она нечаянно захватила с собой в это треклятое путешествие.
Идиш ей дался сравнительно легко. Может, дело здесь в том, что этот полузабытый нынче язык восточноевропейских евреев очень похож на немецкий (при том, что графически они рознятся), а у нее немецкий служит вторым иностранным наряду с безупречным английским. А может, причина в другом: когда они еще все жили вместе, одной семьей, в их домашней библиотеке имелось несколько томов на языке идиш, как еще довоенного времени, так и тех, что были изданы уже не в Польше или Литве, а в Советском Союзе. И ее, тогда еще маленькую, но крайне любознательную девочку, очень интересовало, что же именно написано в этих книжках со столь диковинным шрифтом?..
По ее прикидкам, свечи должно было хватить на два часа. Поскольку у нее нет здесь развлечений и каких-то важных занятий, то минут двадцать или тридцать она может потратить на дальнейшее знакомство с этими записями.
Она отложила ксерокопии первых трех страниц. В тетрадке они были пронумерованы цифрами от единицы до тройки в верхнем правом углу, причем это дело либо сотрудника МГБ СССР, который, судя по отметке от 19 октября 1949 года, сдал этот «документ» в архив, либо уже позже надписано работниками областного архива, в чьи закрытые фонды попала данная «Ед. хран. II/302-б». Записи были сделаны карандашом, а нумерация страниц и еще короткое примечание в конце тетрадки - красными чернилами (которые, впрочем, тоже успели выцвести и приобрести коричневатый оттенок).
Еще прежде, когда она знакомилась с этой тетрадкой в архиве, Юля обратила внимание, что в ней не хватает выдранных кем-то либо выпавших из-за проржавевших скрепок листов (прошнурована тетрадь была уже здесь, в архиве). Их, этих листов, как она сообразила, не было уже в ту пору, когда с записями, которые неизвестно какими путями приплыли к ним в руки, знакомились чекисты из вновь созданного УМГБ СССР по Калининграду и области. Поэтому можно сказать, что данный исторический документ, попавший на хранение в облархив, неполон… Его начальные страницы, по-видимому, безвозвратно потеряны.
Что же касается жанра этих записок, то Юлия Поплавская, прочтя первые страницы, определила его так: «Из нашего проклятого далека…»
Страницы 1, 2 и 3, которые Юля просмотрела еще в облархиве, содержали записи, сделанные убористым мужским почерком. Человек этот, никак не обозначивший себя даже инициалами, явно экономил бумагу и карандаш. В архиве Юля пользовалась увеличительной лупой, но смогла разобрать написанное лишь потому, что факты и сведения, которые решил записать неизвестный ей очевидец, ей в основном уже были известны по многочисленным публикациям, отражающим тему холокоста в целом и драматическую историю еврейского гетто в Вильнюсе в частности…
Здесь на этих трех страничках были перечислены изуверские приказы немецких оккупационных властей, касающиеся восьмидесятитысячного еврейского населения города Вильно (Вильнюса) в период с начала оккупации, то есть с конца июня 1941 года и по май 1943-го включительно: вероятнее всего, записи эти как раз и делались где-то в конце мая или начале июня сорок третьего года. Во всяком случае, не позднее начала августа, когда часть трудоспособного мужского населения из вильнюсского гетто — из числа уцелевших к тому времени — была вывезена вагонами в эстонские лагеря. И уж точно, что до сентября, когда в гетто стали возводить баррикады и ожесточилось сопротивление немцам и их местным пособникам, потому что эти события непременно нашли бы свое отражение в записях очевидца.
Евреям запрещалось ходить по городу до шести вечера — как будто днем им позволялось ходить по большинству улиц Вильно или любого другого города, — запрещалось пользоваться тротуаром, а передвигаться можно было лишь по мостовой, поодиночке, гуськом, запрещалось разговаривать по телефону и слушать радио, вообще запрещалось разговаривать с неевреями, запрещалось появляться даже в гетто без «латок», размеры и порядок размещения которых менялся очень часто, так что не уследишь, запрещалось отмечать религиозные праздники, вообще что-либо «отмечать», а еврейским женщинам было запрещено в гетто рожать.
За нарушение любого из этих изуверских приказов полагался расстрел.
А если кто-то и не нарушает приказов «сверхчеловеков» или же попросту пытается пересидеть бурю в подполах, убежищах, ямах, в так называемых «малинах», то и таких ничто не спасет: их ждет массовая акция в Понарах или убийство на месте, в самом гетто или за его пределами.
В конце этого зловещего перечня, который здесь был далеко не полон — ни один современник тех драматичных событий не мог, конечно, знать всего, — приводится подслушанное кем-то из работавших при гестапо людей высказывание высших немецких чинов, каждый из которых был нацелен верхушкой рейха на «окончательное решение еврейского вопроса»: «Поскольку виленские евреи являются самыми опасными в мире, их следует уничтожить целиком, до единого человека… в противном случае конечная цель может оказаться недостигнутой…»
Четвертая же и все последующие страницы были написаны другой личностью, молодой женщиной, которая, впрочем, тоже не обозначила себя на страницах этого «дневника» полным именем или хотя бы инициалами.
И начиналась каждая из этих тетрадных страничек, копии которых сейчас Юля пыталась прочесть при свете свечи, всегда одинаково:
«ПУСТЬ ЭТА ЗЕМЛЯ АДА БУДЕТ ПРОКЛЯТА НАВСЕГДА!»
Глава 21
БЕЙ ДУРАКА, НЕ ЖАЛЕЙ КУЛАКА
Мажонас приехал на квартиру к Стасу в начале второго ночи.
Кажется, он был зол как черт.
Хотя Римас, судя по аромату, который он принес с собой в квартиру, истратил на себя не менее половины флакона одеколона, от него все равно ощутимо попахивало паленым. Нестеров уже в прихожей внимательно присмотрелся к напарнику. Ссадина на подбородке, чуть ниже левой скулы, которую тот заработал, прикрывая телом Мышку от игрушечной резиновой «лимонки», уже подзажила. Зато появилась другая царапина, на лбу, над правой бровью: это был результат уже нынешней акции, когда Слон бегал со своим «ППШ» в потемках по лесной чаще.
— Повезло еще, что глаз себе не выколол, — сказал Стас, отправляясь на кухню за аптечкой. — Пластырь чуток загрязнился, сейчас я тебе его поменяю…
— Брось, фигня это все, — закуривая, сказал Римас. — Вот ты мне не веришь, Стас, а я продолжаю утверждать, что в тачку ту, что увезла «гранатометчика», я попал!
— Ты место осмотрел?
— Будем считать, что осмотрел… Хотя хрена ли в темноте разглядишь?
Стас достал из аптечки бутылочку йода, ватку, упаковку лейкопластыря и ножницы.
— Труп ты там видел?
— Нет.
— Машину брошенную, с отверстиями от пуль, видел?
— Нет, тачку тоже не видел.
— Значит, тебе приблазнилось.
— А я говорю — попал! Я им в «задок» зафигачил! Эх… надо было «калаш» мне прихватить! А то эта «тарахтелка» «ППШ» бьет недостаточно кучно…
Обработав царапину и пришлепнув над бровью Римаса свежий пластырь, Стас с усмешкой сказал:
— Вот теперь ты у меня настоящий боевой слон: весь в шрамах и царапинах, но злой как черт.
— Да, я очень зол, — сказал Римас, проходя вслед за хозяином на кухню. — Трудно быть добреньким, когда по тебе шмальнули из «мухи»…
— Не по тебе, а в баньку, где парились девушки, — уточнил Нестеров. — Я, когда их выволок оттуда, впопыхах оставил дверь открытой… а в предбаннике было включено электричество. Может, это и сбило их с панталыку? Но оно и к лучшему, а то могли жахнуть из трубы не в баньку, а по дому!..
— Кто-то нам по-крупному гадит, Стас. Еще надо бы разобраться, чего это ради на хутор к Кястасу, когда мы там были, наведались трое братков.
Нестеров включил кофеварку: этой ночью им вряд ли придется спать, так что чашечка кофе для бодрости не повредит.
— Кстати, я когда развез девушек по домам, сразу же прозвонил Кястасу из таксофона.
— И что? — спросил Мажонас.
— А то, что тех троих уже выпустили из полицейского участка в Шилуте. Допросили, составили протокол и отпустили на все четыре стороны.
— Ну ни ф-фига себе!..
— А чему ты удивляешься? — Стас передал партнеру чашку со свежезаваренным кофе. — Они утверждают, что заплутали в той местности и заехали на хутор, чтобы спросить дорогу. На них внезапно набросилась псина, и один из этой компании вынужден был пальнуть по ней из своего ствола, кстати, легального…
— Но при них были еще два ствола!
— Утверждают, что это — не их, что они эти стволы, обрез и второй пистолет, в первый раз видят.
— Прикинь, Стас, что творится! — отпустив пару матюгов в адрес полиции, возмущенно произнес Мажонас. — Браткам, значит, все с рук сходит! А нам, честным и порядочным людям, ментяры, чуть что, начинают руки выкручивать, да еще и «дело» норовят на нас завести!..
