Сергей Викторович Соболев
Абсолютный холод
All the polar-bears in the shop are alreadydead, please leave your weapon with the staff[1].
Надпись на табличке в одном из магазинов городка Лонгйир (Longyear), столицы архипелага ШпицбергенГЛАВА 1
28 февраля
По серовато-белой, с торосами, смахивающими на причудливые цветочные композиции из алебастра, поверхности Биллефьорда, с посвистом, прорываясь через перевал, второй день кряду метет мелкой острой крупой поземка. Иногда ветер ненадолго меняет направление, отбиваясь от слоистых скальных стен. Случается, сталкиваются два разнонаправленных потока, один из которых идет понизу, другой – по верхушкам гор и ледников, и тогда в северо-западной части фьорда сплетаются в тугие жгуты снежные вихри…
Бураны, конечно, не редкость на архипелаге. Но вихри, возникающие, казалось, спонтанно, представляют наибольшую опасность. Воздушные массы несутся с ревом, закручиваясь по спирали. Порывы шквалистого ветра столь сильны, что способны легко, играючи свалить с ног двуногих существ, если они вздумают сунуться на открытое место на своих странных приспособлениях на ногах, оставляющих за собой не цепочку следов, а параллельные полосы на снегу. И даже опрокинуть, перевернуть их шумные, кашляющие дымком машины, на которых большинство из них, из этих живущих в своих деревянных и каменных берлогах двуногих, предпочитают передвигаться вдоль накатанных санных путей…
По скованному льдом фьорду, держась ближе к пологому северному берегу, временами теряясь из виду в снежной пелене, нагнув низко голову, валкой походкой трусит полярный медведь. Урсус[2] – назовем его так – всю вторую половину длинной арктической ночи провел в трех переходах отсюда, в соседнем Саусфьорде. Некоторые его сородичи, даже взрослые самцы, не говоря уже о самках, вынашивающих ли потомство к весне, или уже имеющих при себе одного, двух, а то и трех медвежат, в эту глухую и голодную пору залегают в берлоги. Самцы, правда, укрываются ненадолго, проводя в спячке неделю или две, редко месяц. А вот медведицы устраиваются капитально, основательно – им с юным потомством предстоит провести на «зимней квартире» от четырех месяцев до полугода…
Урсус никогда не устраивал «лежек». И не давал себе поблажек или послаблений. Попросту не нуждался в этом. Он чрезвычайно силен и вынослив. Он крупнее любого из тех сородичей, с кем ему доводилось пересекаться прежде. Когда Урсус становится на дыбы, в полный рост, как это случается в дни весеннего гона, когда взрослые особи и подросший молодняк предъявляют права на приглянувшуюся самку, то сразу становится понятно, кто хозяин положения. И кто выиграет схватку – если до этого, конечно, дойдет дело.
Урсус на целую голову выше любого из местных самцов. И он, надо сказать, с того времени, когда встретил свою третью весну, не проиграл ни одной потасовки. Не уступил даже более опытным медведям ни приглянувшуюся самку, ни удобную для охоты полынью, где можно подкараулить тюлениху или полакомиться бельком[3]. Соперники шипели, разевали во всю ширь пасти, иногда – самые отважные – имитировали укус в плечо. Но стоило Урсусу самому разинуть пасть, показать клыки – клычищи! – и встать во весь свой громадный рост, как соперник, какой бы он ни был весь из себя задира и драчун, тут же терял весь запал и давал тягу, признавая тем самым силу и власть другого зверя.
Так что в действительности драться или кусать соперников ему приходится не часто: не видно желающих помериться с ним силенками…
Обычно, сколько он себя помнит (а это по меньшей мере уже десять зим и весен), Урсус подолгу не остается на одном месте. Он постоянно находится в движении, все время кочует. Если и задерживается где на день-другой, то лишь затем, чтобы доесть остатки добытой накануне жирной и вкусной нерпы или тюленя…
И вновь отправляется в путь, передвигаясь вдоль изрезанной фьордами береговой черты по крепкому, местами сторошенному льду; порой выбираясь на дрейфующие в густых то застывающих, то превращающихся в снежную кашу, в «сало» соленых морских водах ледовые поля. На небольших островках, к восходу от Большой земли, гористой, изрезанной фьордами и большую часть времени засыпанной снегом, скованной панцирями ледников, куда он перебирался где по льду, где вплавь, он охотился преимущественно на морских зайцев. И если удавалось подкараулить это осторожное, пугливое, но медлительное, грузное существо у присыпанной снегом лунки, то разделаться с ним уже не составляло труда… Он убивал тюленей одним мощным ударом лапы по голове, после чего вытаскивал, втягивал добычу на лед. Некоторое время, насыщаясь впрок, лакомился свежатиной. Но обыкновенно поедал лишь сало, а шкуру и тушу оставлял песцам, которые в таких случаях редко заставляют себя ждать.
Доводилось Урсусу уходить и далеко, очень далеко по ледовой пустыне, удаляясь на огромные расстояния от Большой земли – таким в его представлении был архипелаг тысячи островов. Любопытство и неуемная энергия не раз заставляли его отправляться в подобные путешествия. Он в одиночку забирался далеко на север, в ту сторону, где темное небо вспыхивает переливчатыми огнями, туда, где царит вечный холод. Туда, откуда на Большую землю когда-то пришла Медведица, чтобы найти на острове подходящую пару. А затем, выносив восемь месяцев плод, родила в уютной берлоге одного-единственного медвежонка – так появился на свет Урсус…
Он ненадолго задержался возле светло-серого, почти белого, под цвет фирна, существа. Каковое при его появлении попыталось заползти – укрыться – в небольшую ледяную расщелину, частично забитую снегом.
Урсус прекрасно знал повадки песцов, как белых, к которым относится эта особь, так и тех, что после линьки носят голубую шубку. Полярные волки являются частыми его спутниками. Случалось, небольшая стая сопровождала его неделями. Благо возле такого добытчика песцам всегда найдется чем поживиться.
Ну а этот мелкий хищник, кажется, сам попал в переплет. Он едва жив, поскуливая, слабо перебирает передними лапами. А вот задние конечности у него обездвижены…
Некоторые сородичи Урсуса не брезгуют в голодный предрассветный месяц, когда почти невозможно добыть нерпу, а тем более тюленя, даже песцом. И даже такой больной особью, как эта. Какая-никакая, но все же пища. Урсус же никогда не опускался до подобного. Он не питается падалью, не пожирает больных животных. И он не столуется там, где двуногие существа устраивают помойки, выбрасывая отходы пищи, как это встречается сплошь и рядом на других землях и островах, расположенных далеко в той стороне, где восходит солнце.
Урсус не тронул песца (тот уже вскоре станет добычей других мелких хищников). Валкой походкой, лишь изредка, чтобы поскорей проскочить торосистый участок, переходя на галоп, потрусил дальше – вдоль берега, в сторону мыса, за которым откроется другой фьорд, более широкий и вытянутый, но в целом похожий на этот. В четырех переходах отсюда, в скалистом распадке, занесенном снегом, в укромном месте, вдали от санных трасс, вдали также и от жилья двуногих, его подруга медведица Урса устроилась на зимовку.
Кстати, как и он сам, Урса некогда пришла на архипелаг откуда-то из дальних краев, из ледяных пустынь, находящихся в десятках переходов отсюда… Она еще молода, ей не более пяти вёсен. Крупная, сильная, она напомнила ему Медведицу, его собственную мать. Урсус минувшей весной бил и трепал всякого, кто пытался подойти поближе к приглянувшейся ему молоденькой самке. У них получилась прекрасная пара, и они славно провели лето на дальних северных островах.
А когда начались снегопады, вдвоем шли за волной холода, спускаясь вместе с полярной зимой на юг… Вместе же выбрали прекрасное место для зимнего жилища. Урса устроилась в удобной, с несколькими вентиляционными отверстиями снежной берлоге. Она пробудет там до весны. Там же, в берлоге, родит их первенца. Или первенцев, если медвежат будет двое…
Поначалу, когда его подруга укрылась в лежке и когда он оказался предоставлен самому себе, Урсус сильно скучал по ней. С ним, надо сказать, никогда прежде такого не случалось. Он не привязывался надолго к той или иной медведице, которых сам же выбирал в должное время и которые впоследствии, уже в пору первых тающих снегов, приносили потомство от Урсуса. Долгое время он бродил, как неприкаянный по льдам и прибрежным моренам Нордфьорда, держась неподалеку от берлоги Урсы. И лишь лютый голод заставил его уйти туда, где он мог прокормить себя. Туда, где много легче было добыть пропитание.
Вот почему он провел целиком всю полярную ночь на архипелаге. Вот почему на этот раз не стал уходить прочь от Большой земли, держась сравнительно недалеко от того места, где оставил на зимовку свою Урсу.
Еще вовсю метут снежные бури, лед и сам воздух, кажется, звенит, потрескивает от лютых морозов… Но инстинкт и чутье подсказывали Урсусу, что зима на исходе, что стужа и мгла уже вскоре отступят. Сначала медленно, а затем все быстрее будут видны перемены.
