И тут он заговорил. От его слов она промерзла до костей. «Когда у нас появятся дети, — сказал он, — тебе не нужно будет заботиться об именах. Имена для них уже выбраны».
Сначала она не поняла, о чем речь, но щебетать перестала и спросила: «Что?»
Он повторил. А когда она обескураженно уставилась на него, он обыденным тоном проговорил: «Я просто хочу, чтобы ты знала, что все уже решено. Сегодня, завтра, через два года. Все сделано. Ты понимаешь, о чем я говорю?»
Она поняла. Еще как поняла. Он говорил: «Ты принадлежишь мне». Именно это говорил его взгляд на свадьбе, это он говорил там, у моря, когда они лежали обнаженные. Теперь его глаза всегда будут говорить только это, и она знала, что это правда.
Она действительно принадлежала ему. И это было ей ненавистно.
Она возненавидела его из-за этого.
Первый роман на стороне у нее появился за день до первой годовщины свадьбы.
Поначалу это было не так-то легко. Она не могла просто сидеть дома. Она стала учиться, вернулась в колледж и там, в Нью-Йоркском университете, на послевузовских курсах по бизнесу, соблазнила профессора. Он не знал, кто такая она, кто такой Джо, роман длился всего месяц, а через месяц профессор все узнал. Она не возражала, когда он объявил, что не может с ней больше видеться. Он ей уже надоел. Тем более что она знала, что получит высший балл.
Роман был не такой уж яркий, бывают и похлеще, но ее взволновал сам факт. Она испытала невероятное чувство свободы. Закончился этот месяц, и она с легким сердцем вернулась к Джо, предалась исполнению роли жены, понимая, что потеряла маленький кусочек себя, но при этом не меньший кусочек себя вернула.
Восемнадцать лет спустя она была старше, чем был Джо в день их знакомства. Ей исполнилось сорок четыре, а она все еще крутила романы. По одному в год.
Она до сих пор выглядела потрясающе. Пожалуй, стала даже красивее, чем была в двадцать шесть. Джо постоянно твердил ей об этом. «Посмотри на меня, — говорил бывало он. — Я потолстел на тридцать фунтов, и волосы у меня седые, как у Санта-Клауса. А ты… — Потом он улыбался своей обычной уверенной улыбкой. — Ты совсем не изменилась. Стала еще красивее».
И его глаза сверкали гордостью.
Гордостью собственника.
Конечно, красота требовала от нее усилий. Уже шесть лет она занималась с личным тренером. Последний из них приходил к ней на дом три раза в неделю — иногда являлся даже в дом на Лонг-Айленде. Правда, чаще это происходило, когда Джо куда-то уезжал. Работал тренер сурово, у нее постоянно ныло все тело. Но результаты были потрясающие. Фигура у нее стала такая же, какая была еще до встречи с Джо, до рождения детей. Восемнадцать лет словно куда-то испарились.
Она сходила с ума по тренеру. Он был довольно мил. И восхитительно молод.
Когда он впервые не смог прийти и провести с ней тренировку — позвонил рано утром и отменил занятия, — она расклеилась. Весь день она по нему тосковала. Грустила. Прошло несколько недель, и он снова отменил занятия в пятницу. Она разозлилась. Впала в отчаяние. Не спала ночь, и даже Джо заметил, что что-то не так. Злость не покинула ее ни в субботу, ни в воскресенье. Она психовала до тех пор, пока не увидела его в понедельник. Кид Деметр переступил порог, и она снова стала счастлива. У нее будто гора с плеч упала.
Потом она стала часто думать о нем. Бывало, она лежала в постели, рядом с ней спал, уютно свернувшись калачиком, Джо, а она думала о молодом тренере. В нем было нечто особенное. Казалось, в нем кроется что-то такое, чего ей не позволено видеть. И вскоре ей удалось кое-что узнать.
Большинство ее романов не затягивались дольше чем на месяц. Ей этого вполне хватало. Продлись интрижка дольше — и возникли бы осложнения, проблемы, а она не желала иметь их в своей жизни. Но ее роман с тренером продолжался на данный момент уже почти год. И она, как говорится, на него «подсела». Когда его не было, она жаждала его. Когда он был рядом, она страшилась расставания. Она покупала ему подарки, водила его в разные места, старалась угодить ему, и единственным запретом было будущее, потому что он был молод, а она нет, и как бы роскошно она ни выглядела, она не могла стать частью его будущего.
Для них двоих будущего не существовало.
А это означало, что будущего не существовало для нее.
Иногда посреди ночи она заставляла себя задуматься об этом. Заставляла себя сосредоточиться на том, что она будет делать, если он ее бросит.
Ответ ее изумил. И встревожил. Потому что ответа не было.
Такое невозможно было представить.
«Это никогда не случится, — в конце концов решила она. — Это просто никогда и ни за что не случится».
Он принадлежал ей. Он был ее собственностью.
Наконец и у нее появилась своя собственность. А своей собственностью не разбрасываются. Ей не позволяют исчезать. Кто знал об этом лучше, чем она?
Нет, он не мог ее бросить. Это было бы слишком ужасно. Слишком болезненно.
Представить невозможно.
Затейница
Она была очень хорошенькая. Muy bonita.[21]
Чистая правда. Es verdad.[22]
Очень, очень хорошенькая. Muy, muy bonita.[23]
Она знала, что это так, и была готова этим пользоваться. А как же иначе? Она ведь замечала, как все оборачиваются, когда она идет по улице, особенно когда она надевает короткую черную юбку и маленький серый топ, удачно открывающий плечи и спину с красивыми крепкими мышцами. И она знала, что ее тело великолепно, лучше не бывает. А почему бы и нет? Теперь она занималась по два-три часа в день, ее руки и ноги стали стройными и сильными, живот крепким и плоским. Груди у нее были небольшие, но красивые. Все говорили ей, что надо бы их увеличить, сделать операцию, ведь все остальные девушки шли на это, но она не могла себя заставить. Ей нравились собственные груди, ее маленькие chi-chis, ей нравилось то, что они ее собственные. Она потеряла несколько клиентов из-за слишком маленьких грудей, но не больно-то переживала. Она не собиралась себя кромсать, изменять. Никогда и ни за что. По крайней мере пока.
Мужчины жаждали ее, уж это правда. Она могла заставить их дать ей почти все, чего бы она ни пожелала. Подарки. Ужин в дорогом ресторане. Или просто старые добрые денежки. Один мужчина, староватый, за сорок, а может быть, и под пятьдесят, с животиком и обвисшей куриной кожей на подбородке и шее, хотел подарить ей квартиру. Она думала, что он индус. А может, араб. Точно она не знала. Он был смуглый, гораздо смуглее ее, с акцентом и дряблой кожей. Но квартира у нее уже была, и притом славненькая, с видом на Ист-Ривер. Квартира — единственное, за что она платила сама. Ей нравилось платить за квартиру. Ну честное слово. Она чувствовала себя взрослой, защищенной, насколько это возможно. Поэтому она сказала смуглому старикану, что не хочет его квартиру. Единственный раз в жизни отказалась от такого шикарного подарка. Она подумала, что, если она откажется, ей это доставит удовольствие. Но не доставило. Ей только стало грустно.
Еще ей бывало грустно из-за того, что она могла заставить мужчин умолять и унижаться только ради того, чтобы притронуться к ней. Но это ее тоже заводило, заставляло чувствовать себя могущественной — по крайней мере на какое-то время. А когда все заканчивалось, она ощущала опустошенность. Такое с ней бывало в детстве, когда все засыпали, а к ней в комнату являлся ее отец. Она знала, что может с ним сделать. Она изводила его, и его взгляд становился тяжелым; он смотрел не на нее, а внутрь ее. Она обвивала его шею своей маленькой ручонкой и по-всякому обзывала его, чувствуя, как он напрягается, но нет, не только это, — она чувствовала, что он в ее власти. Она знала, что нравится ему, хотя он редко так говорил. Она знала, что он любит ее, по правде любит, хотя и этого он тоже никогда не говорил. Даже в нежном возрасте она уже понимала, что зачем-то очень-очень нужна ему. Об этом он тоже никогда не говорил, да и не надо было. Она видела это в его глазах, прожигавших ее насквозь. Он ничего не говорил, а его глаза умоляли: «Por favor».[24]
Но он никогда ее не трогал. У него ни за что не получилось бы. Ее мать тоже замечала этот взгляд и в один прекрасный день сказала ему об этом. Вскоре после этого отец ушел. Ей позволяли видеться с ним только в присутствии кого-то из взрослых. Сначала он приходил раз в неделю. Потом — раз в две или три недели. Потом стал приходить реже. В конце концов совсем перестал приходить. Мать говорила, что ей повезло. Особенно ей повезло, когда меньше чем через год после развода в их жизнь вошел новый мужчина и мать снова вышла замуж. Прекрасный мужчина. Столп общины. «Человек, преданный своей новой семье», — говорила о нем мать. Такой правильный. Добропорядочный.
И белый. Такой белый — вот почему ее милая madre[25] думала, что он идеальный. Такой чистенький.
