– Посланного ветер носит. А вам, боярам да житьим людям, доверия нет.
– Так иди и скажи Ядрею, что я и без его кощеев управлюсь.
Не следовало ему так говорить. Нет для ушкуйника худшего оскорбления, чем кощей. Такое смывается только кровью. Лицо Буслая побагровело, он потянулся к висящему на боку мечу, но рядом с Яковом уже выросли два дюжих хлопца. Брякнув кольчугами под кожухами, они тоже опустили ладони на рукояти мечей. Буслай, не оглядываясь, махнул рукой, подзывая к себе остальных бойцов. К Якову тоже подтянулось подкрепление в лице Сбыслава и Завида с вооружённой челядью.
А попович Моислав, тоже вышедший поглазеть на разбойничков, вдруг заголосил:
– Сказано: Царство, разделившееся в себе, погибнет. Так заповедал нам Господь. А боги-то древние иное рекут: око за око, зуб за зуб. Воздай каждому по делам его. И да прольётся кровь во имя святой мести!
Яков дёрнул щекой, не отводя взора от Буслая, произнёс:
– Ты что же, на смертоубийство пойдёшь ради прибытка?
– И пойду, – бесшабашно ответил сотник. – Твоя башка здесь не ценнее любой другой будет.
– Как был вором, так и остался, – презрительно молвил боярин.
Буслай выкатил в бешенстве глаза, попёр на Якова, вытаскивая меч. Боярин не уступил, тоже схватился за ножны. Смерды его выдвинулись вперёд, прикрылись щитами, а ушкуйники тут же обрушили на них удары цепов. Началась свалка.
Бояр и Сбыслава от верной смерти успели спасти их гриди, но налётчики всё равно были сильнее. Со всех сторон к месту побоища стекались ратники. Кое-кто был без кольчуг и поножей, другие – без щитов, зато все – в шлемах. Пошли в ход шестопёры и рогатины, зазвенели мечи, застучали копья.
– Воистину, явила ты силу свою! – ликовал Моислав, беспечно ходя меж сцепившихся воинов. – Так будет поражён всякий, усомнившийся в могуществе твоём. Хвала тебе, великая Лада! Да прольётся кровь во славу твою, да падут маловерные к стопам твоим, да задымятся воскурения в капищах твоих! Чада твои, сбитые с пути истинного, вновь обращают лики к тебе. Слава, слава древним богам!..
Тем временем в избе югорского князька происходили вещи не менее страшные. Стоило отцу Иванку ступить в сени, как в живот ему вонзился нож, и чья-то жёсткая ладонь заткнула ему рот. Священник выпучил глаза, захрипел, оседая на дощатый пол. Из горницы показался Унху, державший за волосы отрубленную голову Ядрея.
– Вот и нет русского шамана, – довольно произнёс он, глядя на умирающего священника.
– Ты отдал новгородцам Сорни-Най, – укорил его Кулькатли, появляясь вслед за каном. – Богиня не стерпит такого надругательства.
– Я стараюсь ради её народа. Соблазнённые добычей, русичи снимут засаду возле наших ворот и устремятся в свой стан делить хабар.
– Твои оправдания – ничто в сравнении со святотатством.
– Остынь, старик. Я тружусь ради блага своей земли.
Кан с громким стуком кинул отрубленную голову на пол и устало опустился на лавку. В сени вошли два воя, охранявшие горницу, подняли тело священника и унесли его во внутренние покои. Затем один из воев вернулся за головой Ядрея.
– Смой кровь, – велел ему кан. – И побыстрее.
Спустя мгновение в сени прибежало несколько служанок с тряпками. Опустившись на колени, они принялись драить полы, а одна из женщин выскочила во двор и скоро вернулась с ведром ледяной воды.
– Золотая Сорни-Най не должна попадать в руки чужеземцев, – промолвил пам. – А гостей нельзя убивать в своём доме. Таковы законы. Ты нарушил их и будешь сурово наказан богами.
– Главное – я спас народ от порабощения.
– Ещё не спас. Новгородцы гуляют по твоей площади, а под городом разбит русский стан.
– Верно. Потому нет времени на споры. Надо действовать.
Кан поднялся и решительно вышел во двор. Там его уже ждали ратники, державшие под уздцы лошадей и оленей. Они были вооружены луками и копьями, пешцы держали в руках топоры.
– Ну вот и настал час расплаты! – провозгласил кан. – Я поведу вас в бой, и горе тому, кто струсит.
– Гай! – взревели бойцы.
Унху подали выскобленный череп лося, подвели оленя. Кан вскарабкался на него, нахлобучил на голову череп, устремил взгляд поверх заплота. Ноздри его раздулись, лицо словно осветилось изнутри. Он поднял копьё и повторил вслед за воями:
– Гай!
Бойцы тоже вскочили в сёдла, ворота раскрылись, и отряд, заверещав, устремился за своим вождём. Старый же пам, стоя на крыльце, лишь скорбно произнёс им вслед:
– Богов-то не улестили. Плохо теперь придётся. Эх ты, кан…
Русичи не ждали нападения. Застигнутые врасплох и лишённые воеводы, они отбивались храбро, но разрозненно. Югорцы напирали отовсюду. С улиц подходили всё новые отряды, ведомые местными боярами. Вопреки обычаю, чудины не стали забрасывать врагов стрелами, а сразу пошли в рукопашную. Размахивая пальмами и дубинками с медными наконечниками, они врезались в смешавшуюся толпу русских ратников, принялись крушить им щиты и шлемы, теснили к нартам посреди площади. От полного уничтожения русичей спасла только крепость их доспехов, о которые ломались югорские копья и палицы. Но победа югорцев была лишь делом времени. Всё больше новгородских ратников падало на снег, всё плотнее смыкалась вокруг оставшихся толпа верещащих диких воев. Ужасный треск от разбиваемых нарт мешался с певучим звоном мечей. Над площадью разносилась русская и югорская брань. Чудины улюлюкали, доводя себя до исступления.
Новгородская полусотня пала вся до единого. Никто не просил пощады, не хотел сдаться в полон. Югорцы, ощетинясь копьями и пальмами, добивали последних воев. Над толпой чудинов покачивались лосиные рога – кан, сидя на олене, руководил сражением. Он появлялся то там, то здесь, кричал что-то, размахивал копьём. Один из русичей метнул в него сулицей, но оружие пролетело рядом, не причинив ему вреда.
Наконец, всё было кончено. Последний из русичей рухнул на нарты, обливаясь кровью, и югорцы принялись деловито сдирать с врагов скальпы. Площадь представляла собой жуткое зрелище: лежащие вповалку тела, отсечённые конечности, дымящаяся человеческая требуха, обломки саней и копий, сорванные и помятые латы. Снег превратился в кровавую жижу, слякотно хлюпавшую под ногами.
Унху опустил копьё и, тяжело дыша, обозрел поле боя. Затем поднял глаза к небу, прикрыл веки и вознёс благодарственную молитву Нум-Торуму. «Боги не оставили меня. Они здесь. Они помогают мне», – возликовал он. Открыв глаза, приказал всадникам:
– За мной.
С дробным топотом отряд поскакал к воротам. Люди, встречавшиеся по пути, радостно срывали перед каном шапки, кричали ему: «Вырежь всю русь подчистую!». Кан был не прочь. Но в сердце тлела тревога. А ну как славяне не поддались соблазну и по-прежнему сторожат подход к стене? Тогда ему придётся нелегко. Даже убив пятьдесят вражеских ратников и отрубив голову их воеводе, кан всё равно оставался слабее пришельцев. Новгородцы могли ещё долго держать его в осаде, но теперь они не пойдут на переговоры. А значит, придётся решать дело в чистом поле, где югорцы, увы, не так стойки, как русичи.
Унху подъехал к воротам, спрыгнул на землю и взбежал по деревянным ступенькам на стену. Стоявшие там вои расступились, дали вождю подойти к самому тыну. Кан глянул вдаль и сердце у него взыграло от радости. Всё вышло в точности так, как он задумывал. На пологой вершине заречной едомы копошился рыхлый клубок чёрных тел, издали смахивавший на тараканье гнездовище или упавший на землю пчелиный улей. Слышался несмолкаемый гул десятков голосов и звяканье металла. От клубка букашками отслаивались тёмные точки – падали убитые и раненые. Они катились вниз с холма, словно капли грязной воды, стекающей по глыбе известняка. Во все стороны летели какие-то ошмётки, сминались и исчезали под грудой тел шатры и чумы, а чуть в стороне спокойно бродили неосёдланные олени. Узрев всё это, Унху счастливо осклабился и, подойдя к лестнице, громко приказал собравшимся внизу:
– Все упряжки к воротам. Живо!
Люди бросились выполнять повеление. После разгрома русичей они прониклись благоговейным трепетом перед своим каном, коего так недавно бесчестили, и любое его желание воспринимали теперь как божий наказ.
Шагах в десяти от кана появился Савелий. Унху подошёл к нему, обнял, похлопал по плечу.
– Боги послали нам тебя. За это ты получишь много рабов и стадо оленей. Я умею ценить друзей.
Новгородец не понял ни слова, но сообразил, что его хвалят. Натянуто улыбнувшись, он почтительно склонил голову. Унху отошёл к краю заплота, опять устремил взгляд на русский стан. Пока он стоял так, размышляя, на стену поднялся Кулькатли.
– Ты – не человек, Унху, – сказал он со страхом. – Ты – дух, посланный тёмными силами, чтобы искушать нас.
Кан вздрогнул, повернул к нему лицо.
– Как говоришь? Дух? Но я ещё не умер.
– Плоть твоя живёт, а душа умерла. Ты отринул всё святое, что есть в человеке, и превратился в ходячего мертвеца. Такой как ты может достичь многого, ибо не стеснён обычаями, но все его свершения идут лишь во зло.
