момент могла оказаться в пропасти. И Фёдор Абрамов это понимал.
В марте 1952 года Крутикова прямо писала Абрамову: «Нужна ли тебе семья так же, как труд? Кажется, нет – и в этом, вероятно, наше различие, и, может быть, потому ты иногда не понимаешь меня и сердишься на меня».
Абрамов в письме от 19 июня 1952 года, признаваясь в путаности своего характера, отвечал: «…Почему у нас так получается? Что я за человек? Живём – тяготимся друг другом, расстаёмся – плачем… Не знаю, как это случилось, но в вагоне я вдруг почувствовал, что тебя опять люблю. Путаник я, да и только. Права ты: мне прежде всего надо познать себя. Это я пытаюсь делать давно, но пока безрезультатно…»
И в марте 1952 года случилось то, что, наверное, и должно было случиться – они вновь расстались: Людмила уехала на преподавательскую работу сначала в Карелию, в Петрозаводск, а затем устроилась в Кировоградском педагогическом институте.
Не будем утверждать, но и не ошибёмся, если скажем, что эти разлуки, которых могло и не быть, сохраняли их союз и, как тогда, в конце 1940-х, давали им возможность разобраться в себе, в своих чувствах.
И словно нервничая, пытаясь не то чтобы убедить её, но больше себя, в Кировоград 14 июля полетит абрамовское письмо, наполненное всё тем же двусмыслием, но по сути ультимативное: «Ты спрашиваешь меня, оставаться ли тебе тут. Решай сама. Если тебя это устраивает – оставайся. Но если ты не хочешь расстаться со мной даже на год, подумай хорошенько о необходимости вести себя в дальнейшем как жена. Откровенно говоря, мне надоело твоё вокзальное настроение. Семья требует жертв. Но я тебя на это не уговариваю».
И ещё строки из абрамовского письма от 29 июня: «…Что тебе сказать?.. Ей-богу, я к тебе очень хорошо отношусь, хотя за последний год и почти разлюбил тебя. Но в этом немало виновата и ты, и именно потому, что я к тебе очень хорошо отношусь. Мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Независимо, где, в чём и с кем». В них любовь и безразличие, желание быть вместе и прямое отталкивание, обвинение и признание собственной вины… Как должна была поступить Людмила по отношению к Абрамову, прочитав это?! Чуть более чем через месяц она вернётся к нему в Ленинград…
Часть 4. «На чём стою, на том и стоять буду»: 1952–1957
Первый год после защиты диссертации был для Фёдора Абрамова в его университетской деятельности особенно напряжённым, так как ко всей преподавательской нагрузке с окончанием учебного года добавилась работа в приёмной комиссии филфака – в ней его утвердили в должности заместителя ответственного секретаря. Будни и выходные дни на весь летний период смешались воедино. Абрамов практически ночевал в университете. Мог ли он тогда, в далёком 1938-м, подумать, что спустя время сам будет зачислять на факультет тех, кто приедет попытать счастья при поступлении? Наверное, нет.
Из-за нахлынувшей работы он даже не мог поехать в Верколу и разделить радость со старшим братом Михаилом по поводу рождения у него двойни – сына Владимира и дочери Надежды, появившихся на свет 25 мая 1952 года. К этому времени в семье Михаила уже подрастали дочь Галина четырнадцати лет, и сын Валентин, родившийся 16 января 1940 года.
Фёдор Абрамов не скрывал, что преподавание в университете, где он читал курс лекций по советской литературе, его тяготило, требовало «научности», отнимало массу времени. В какой-то момент он едва не ушёл с кафедры на должность научного секретаря Пушкинского Дома, соблазнившись возможностью иметь больше личного времени.
Ну а свободное время, которого было очень мало, и то в ночные часы, Абрамов посвящал работе над романом. Его структура, главные герои, смысл были им уже мысленно отработаны. «Роман мне сейчас почти совершенно ясен. Надо только время – 6–7 незанятых месяцев», – признается он в одном из писем Людмиле. Вот только этих самых месяцев ему и будет недоставать. Да и по-прежнему не покидало чувство неуверенности, одолевали всякого рода сомнения в нужности этой затеи.
В родную Верколу Фёдор Абрамов вырвется лишь на несколько дней в конце августа на крестины Владимира и Надежды, а в первых числах сентября вместе с вернувшейся в Ленинград Людмилой уедет в Сочи. Это будет их вторая совместная поездка, если считать путешествия в Верколу в июле 1951 года, и первое знакомство Абрамова с Чёрным морем. Он не мог упустить возможности прочувствовать яркий контраст южной и северной природы. Царство жаркого солнца, ласкового моря всколыхнуло в его душе ещё бо́льшие чувства к родному Пинежью – краю суровому, но освещённому белыми ночами, северным сиянием и нисколькому в красках природы, что даруют времена года. Любовь к северу не единожды будет звучать в строках его дневников, произведений, выступлений. А тогда, в Сочи, впервые увидев юг, он очень точно сравнит благодатное южное солнце… с любовью близкого человека. И в этом сравнении будет чувствоваться глубина абрамовской натуры, в которой жили два человека – взрослый, прошедший тяжкие испытания, и наивный ребёнок, ещё не познавший мира, но такой требовательный к теплу и ласкам ближних, позволяющих полюбить этот мир во всей полноте.
В 1953 году Фёдор Абрамов заговорит как взыскательный критик. Его ёмкие по содержанию, чётко «отработанные» критические статьи были опубликованы в журнале «Звезда», газетах «Ленинградская правда», «Вечерний Ленинград». Его имя станет на слуху в литературных кругах не только города на Неве, но и Москвы, куда он станет довольно часто наезжать.
И одной из таких первых критических заметок, написанных Фёдором Абрамовым в соавторстве с Людмилой Крутиковой, станет статья «Роман о мужественных и сильных людях», опубликованная в журнале «Звезда» № 5 и посвящённая роману Константина Симонова «Товарищи по оружию», увидевшему свет в 1952 году.
И если роман, в основу которого были положены военные события на Халхин-Голе, участником которых являлся сам автор, был весьма восторженно встречен читающей публикой, то критика на него была весьма сдержанной. Да и Симонов, невысоко оценивая своё творение, спустя годы признавался, что роман, «…впоследствии сжатый мною с тридцати двух до девятнадцати печатных листов, всё-таки и сейчас оставляет желать лучшего. А в ту пору, когда я в первоначальном виде принёс его в “Новый мир”, был вещью растянутой, рыхлой, а местами просто-напросто неумело написанной»{37}.
Конечно, статья «Роман о мужественных и сильных людях» не произвела такого взрыва эмоций в литературных и общественных кругах, какой в своё время вызовет публикация «Люди колхозной деревни…», но всё же она была яркой и цепкой, органичной, созданной в духе «разборчивого читателя», наполненной личностными восприятиями произведения. Для Фёдора Абрамова как критика
