— По всей вероятности, Салли это тоже волновало.
— Видно, у Салли Оуэн не было заказчиков, ее продукция так и осталась невостребованной.
— Может, после твоего выступления по телевидению от них отбоя не будет. Между прочим, я договорился, ты должен быть у них в половине шестого. Знаешь, где студия?
Телецентр, из которого велись передачи для Калузы, находился где-то на Юго-Западной магистрали. Я ответил Блуму, что не знаю точного адреса. Мне все еще было не по себе: головокружение, правда, исчезло, но чувствовал я себя неважно.
— Телестудия находится на Оулд-Редфорд, — объяснил Блум, — сразу по левой стороне увидишь белое здание с антенной-отражателем на крыше. Закончишь здесь и отправишься в Тампу. Я организую, чтобы тебя отвезли в обе студии и дождались, пока не освободишься, тебя это устроит?
— Вполне, — ответил я.
— Ты сегодня не в своей тарелке.
— Так оно и есть.
— Мне тоже не по себе. Честно говоря, Мэттью, мне очень многое не нравится в этом деле. И мне позарез надо задать Харперу еще несколько вопросов. Спросил бы его, например, как же он так свалял дурака? Понимаешь, один раз — куда ни шло. Можно объяснить. Убил человека, забыл стереть отпечатки пальцев с орудия убийства, ладно. Но дважды? Даже дрессированные блохи знают, что отпечатки пальцев следует уничтожать. Тебе не кажется все это странным, Мэттью?
— Кажется.
— Мне — тоже.
— Мы по разные стороны баррикады, Мори.
— Почему же? Я должен быть уверен, что арестован именно тот, кто нам нужен. Никогда не ловил рыбку в мутной воде, и мне совсем не хочется отправлять на электрический стул невинного человека.
— Так теперь ты думаешь, что Харпер невиновен?
— Я не говорю этого. По имеющимся у нас уликам мы должны были арестовать его и предъявить ему обвинение. Но он невиновен до тех пор, пока суд не скажет свое слово. Ведь именно так полагается по закону, Мэттью?
— В теории именно так, ты прав.
— Хотелось бы, чтобы именно так было и на практике, — сказал Блум. — А иначе получится, что я работал из рук вон плохо. Не горю желанием украсить розой петлицу фрака твоего подзащитного, если он в самом деле убил тех двух женщин. Но я тебе уже сказал: кое-что меня беспокоит. Мне надо получить от Харпера ответы на кой-какие вопросы. Постарайся сегодня вечером добиться успеха, Мэттью. Уговори его добровольно сдаться полиции.
— Попытаюсь.
— Договорились. Так ты хочешь осмотреть этот гараж?
Мы направились к дому Харпера, который как две капли воды был похож на дом Салли, расположенный неподалеку. Оба дома, наверное, строил один подрядчик, только дом Харпера был скорее серого, чем белого цвета, и участок огорожен не забором, а низкорослым кустарником, обозначавшим границы владения. Блум вытащил из кармана связку ключей.
— Пришлось писать расписку в получении, можешь представить? И это — офицеру полиции, — добавил он, покачав головой. — Забрал всю связку, потому что не знаю, какой из этих ключей от дома. У этого парня ключей больше, чем у тюремного надзирателя.
Блум перепробовал несколько ключей, пока наконец не нашел подходящего, отпер замок и потянул ручку вниз. Дверь гаража с грохотом поднялась.
Этот гараж ничем не напоминал гараж Ллойда Дэвиса в Майами, хотя они с Харпером занимались фактически одним делом. Гараж Харпера поражал царившим в нем порядком, хотя ни на полу, ни на стенах не было и дюйма свободного пространства. Все лежало на своих местах, весь товар, предназначенный для продажи. В гараже Дэвиса и на лужайке около дома в полном беспорядке валялись кучи всякого хлама. Гараж Харпера напоминал склад, в котором каждой вещи отведено свое место. На одной полке стояли радиоприемники, на другой — рамы для картин, на третьей — слесарно-водопроводная арматура, — все разложено по полочкам, не гараж, а Ноев ковчег. У одной стены — вешалки с женским платьем и верхней одеждой, каждая вещь — на своей вешалке. Рядом, у той же стены, поношенные мужские костюмы и куртки. Старые журналы сложены в картонные коробки, на которых рукой Харпера (частенько с ошибками) написаны их названия: «Нью-Йоркер», «Нэшенел график», «Ледиз хоум джорнал», «Харперз базар», «Тайм», «Плейбой». Даже личные инструменты Харпера были развешаны на доске, прибитой к стене, каждый инструмент в своем гнезде, — чтобы всем было ясно: это личные вещи хозяина, не продаются. Сразу бросалось в глаза пустое гнездо, предназначавшееся для молотка.
— Аккуратист, — сказал Блум.
— Верно, — согласился я.
— Так почему же он оставляет повсюду свои отпечатки пальцев?
На полке над верстаком выстроились в ряд разной величины банки, гвозди и шурупы, отличавшиеся по размеру и весу, разложены в разные банки, шайбы, гайки, болты, щеколды и дверные петли лежали в других банках. Отдельная полка для банок с краской и лаком, на ней же несколько банок скипидара, а дальше — пустое пространство, там, возможно, стояла канистра для бензина. Рядом с верстаком, у стены, газонокосилка, смазанная маслом и без единого пятнышка, ни единой травинки не зацепилось за ее режущие ножи. За ней, в самый угол было задвинуто что-то накрытое брезентом. Блум приподнял брезент.
Под ним оказалось несколько картин, написанных маслом. Относительно авторства одной из них не возникало ни малейших сомнений — это была работа Салли Оуэн. Нас поразил сюжет картины: на ней в страстном объятии сплелись тела черного мужчины и белой женщины. Мы с Блумом молча смотрели друг на друга. Следом за этой картиной стоял холст без рамы, плохая копия Рембрандта — «Мужчина с золотым шлемом». За ним — рыбачья лодка. И на последнем полотне художник пытался изобразить красочный закат. Кисти Салли принадлежало, очевидно, только первое полотно, другие работы были столь же беспомощны, но сильно отличались по манере письма и по сюжетам.
— Как, по-твоему, может, это Харпер с женой? — спросил Блум.
— Не похожи.
— Так они ни на кого не похожи, — возразил Блум, — просто какой-то черный целуется с белой женщиной.
— Может, Харпер хотел подарить эту картину своей жене? — предположил я.
— А может, это дар художника, — сказал Блум, вложив в слово «художник» всю силу своего критического анализа.
Блум опустил брезент, и мы, выйдя из гаража, отправились на задний двор. Там хранился лесоматериал, сложенный штабелями в полном соответствии с длиной и шириной каждой доски. Три выкрашенных зеленой краской стула расположились рядышком у задней стены гаража, возле них — еще два, ободранных. У той же стены в затылок друг другу выстроились четыре стремянки. Синяя ванна и рядом с ней — керамическая раковина того же цвета.
— Ты знаешь, — сказал Блум, — такие вот громилы, как твой Харпер, бывают страшными аккуратистами. Точно так же, если ты обращал внимание, у некоторых толстяков удивительно легкая походка. Мой дядя Макс, упокой, Господи, его душу, весил, наверное, фунтов триста, а порхал словно бабочка. Вот и твой из той же породы. Все у него на своем месте. Как в часах: для каждого винтика и пружинки свое место. И кроме того, он — тихоня. Очень тихий человек.
— Именно так мне и говорили о Харпере.
— Кто?
— Его друг. Бывший муж Салли Оуэн.
— Вот как?
— Он сказал, что Харпер переживал, если приходилось вытащить крючок из рыбы.
— Не то чтобы заживо сжечь женщину, — это ты хочешь сказать? А еще одной — размозжить череп?
— У тебя опять изменилось настроение, — заметил я.
— Просто пытаюсь понять все это, — мягко возразил Блум. — Ты закончил здесь?
— Еще одна просьба, — сказал я.
— Какая?
— Поручи своим ребятам поискать около дома тайник, где могли прятать запасные ключи.
— Сделаем завтра, — пообещал Блум.
* * *
Полицейская машина заехала за мной в нашу контору в 5.15, и мы отправились на местное телевидение. Ведущий программы новостей сказал, что до выхода в эфир меня надо загримировать. Я пытался воспротивиться, приведя в качестве аргумента слова Альфреда Хичкока из его интервью: «Как можно относиться с уважением к человеку, — говорил он, — который зарабатывает себе на жизнь, гримируя свое лицо?» Ведущий не счел достойным внимания мое высказывание, он объяснил, что мне придется загримироваться, иначе станет заметно, что загримированы все остальные участники программы. Я не очень понял его логику, но, тем не менее, послушно последовал за ним в маленькую комнатку, где пухленькая коротышка в синем перепачканном краской халате трудилась над прической блондинки, в которой я без труда узнал Предсказательницу погоды.
— Вы приглашены? — спросила меня коротышка.
— Да, — ответил я.
— Немного грима вокруг глаз и на подбородок, — вынесла она приговор, не покинув своего рабочего места.
