Тогда я помолился Господу, отчего Дух Господень опять сошел на меня и молвил Давиду: «Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь. Но как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын».
С этим Дух Господень отошел от меня. Царь же ничего больше не сказал; он сидел, глубоко задумавшись, поэтому я потихоньку удалился от него и пошел в дом свой.
(Глубоко вздохнув, Нафан отложил последнюю табличку. Я тут же вскочил, схватил его за руку и воскликнул:
— Великолепно! Поистине великолепно! Потрясающе!)
Благословенно будь имя Господа, Бога нашего, сотворившего человека по образу Своему, образу весьма многоцветному.
Прочитав документы из архива Иоава, я отнес их Ванее, который завел со мною беседу, чтобы узнать, удовлетворился ли я прочитанным. Я сказал, что документы очень важны для Книги царя Давида, ибо существенно восполняют трогательную и прекрасную историю любви царя Давида и госпожи Вирсавии, изложенную в Книге воспоминаний пророка Нафана.
— Любопытно, что он там понаписал? — сказал Ванея.
Я вкратце пересказал услышанное.
— А ты и поверил? — Ванея ухмыльнулся, показав свои зубы. — Не правда ли, смерть хеттеянина пришлась как нельзя кстати?
— Если отвлечься от некоторого преувеличения своей значимости, — сказал я, — то, похоже, господин Нафан весьма достоверно и подробно повествует о том, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами.
— Это говорит лишь о том, — заметил Ванея, — что, кроме глаз и ушей, человеку хорошо бы употреблять на дело и мозг, которым наградил его Господь. Разве поведение Урии тебе не кажется странным? Сам посуди, он возвращается с войны. Долгое время он жил по-походному, позади четыре дня скачки, он устал, весь в пыли, зато полон жизненных соков — и тем не менее к жене не спешит, хотя она и вызвала письмом, которое ты видел сам. Диковинно, а?
— Да простит мой господин, но, думаю, имеется достаточно свидетелей тому, что Урия действительно ночевал у офицеров дворцовой стражи и не ходил домой.
— Какова же названная причина столь незаурядного воздержания?
— Она прозвучала довольно выспренно.
— А если Урия все-таки навестил Вирсавию?
— Когда же?
— До того, как предстал пред Давидом, являя свое благородство.
— Мой господин, видно, запамятовал, что Вирсавия посылала Давиду раба сказать, мол, согрела воды омыть ноги мужу и так далее, но тот далее не заглянул домой.
— Это еще ничего не доказывает, Тут Ванея, конечно, прав.
— Итак, допустим, Урия все-таки был дома, узнал от Вирсавии, что она беременна и кто виновник. Что бы он, по-твоему, сделал, Ефан? — Убил бы ее!
— Ой ли?
— Во всяком случае, отверг бы.
— Поставь себя на его место.
Я сразу же вспомнил о моем страхе потерять Лилит, которую царь хочет сделать наперсницей своей жены-египтянки.
— Мой господин намекает, что Урия решил смолчать и стерпеть обиду?
— Предположим, Вирсавия сказала мужу примерно так: «Урия, дорогой, сам понимаешь, мне не оставалось ничего другого, как покориться царю. Но теперь этот старый развратник отказывается от своего слова, он задумал представить дело так, будто дитя, которое я ношу, появится на свет от тебя, тогда мы ничего не сможем потребовать от царя. Однако если ты, любимый, будешь благоразумен и не придешь вечером домой, не ляжешь на супружеское ложе, то никто не усомнится, что дитя родится от Давида; тогда тебя возвысят на царской службе, станешь вельможей, будешь есть за царским столом, а маленький принц, который зреет во чреве моем, сделается со временем царем Израиля».
Пусть неохотно, но я не мог не отдать должное проницательности Ваней, тем более, что у него были свои уши в каждом уголке страны и сам он плел хитроумную сеть из бесчисленных нитей, а потому я сказал:
— Подобное предположение вполне объяснило бы высокопарные речи Урии и его столь подчеркнутую перед царем самоотверженность. Но неужели Вирсавия не предвидела, что, если Давида загнать в угол, он просто уберет Урию?
— А если она это предвидела? У меня пересохло горло.
Ванея усмехнулся.
— Остается вопрос, почему Урия четверо суток вез при себе то письмецо, но так и не заглянул в него. Ты бы удержался, Ефан?
— Полагаю, — ответил я, — что ничем не давал повода усомниться в моей преданности царю или его приближенным.
— Допустим, Урия все-таки прочитал ПИСЬМО.
— Тогда он уничтожил бы его.
— Но Иоав получил бы точно такое же со следующим гонцом.
— Значит, Урии надо скакать во весь опор за сирийскую границу или в страну своих отцов. Да куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда.
— Бежать от такого будущего, которое обещано Вирсавией и вполне достижимо, если сберечь голову до той поры, когда родится ребенок?
— У покойника нет будущего.
— Сразу видать, не бывал ты на войне, Ефан, иначе знал бы то, что для Урии разумелось само собой: ни Иоав, ни царь Давид не могут послать его в «самое пекло» помимо его воли. Это рядовому солдату, вроде Авимелеха, сына Иероваалова, приходилось идти туда, где ему мог свалиться на голову обломок жернова, а уж тысячник всегда выберет место побезопаснее.
— Тем не менее Урия погиб, как и Авимелех.
Ванея хлопнул в ладоши, прибежал слуга и принес кувшин с ароматной водой, а также несколько глиняных табличек.
— Насчитай, — сказал Ванея. — Это показания Иоава. Его каждодневные чистосердечные признания. Он облегчает душу.
ПРИЗНАНИЯ ИОАВА, СЫНА САРУИНА, КАСАТЕЛЬНО СМЕРТИ ХЕТТЕЯНИНА УРИИ; ЗАПИСАНО НА ДОПРОСЕ, ПРОВЕДЕННОМ ВАНЕЕЙ, СЫНОМ ИОДАЯ
Вопрос: Урия передал тебе письмо от царя Давида? О т в е т: Да.
В о п р о с: И что ж ты предпринял? О т в е т: Исполнил приказ. Вопрос: Тебе не показалось странным, что царь жертвует одним из лучших тысячников? Ответ: Царь Давид был избранником Божьим. Вопрос: Итак, ты послал Урию в самое пекло? Ответ: Я послал его с отрядом к воротам No 5 выманить неприятеля на вылазку. Вопрос: И только? Ты уж во стольком признался, что договаривай до конца. Ответ: Я отправил в засаду лучников. Вопрос: И Урия умер со стрелою в спине? Ответ: Так точно.
Царица-мать Вирсавия сидела, вяло откинувшись на подушки, зато ее глаза зорко глядели из щели меж двумя покрывалами; она настороженно посматривала то на Нафана, то на меня. Я собирался исподволь подвести ее к самому важному для меня вопросу: была ли она беззащитной женой солдата, которую принудили утолить страсть царя, или же первопричиной и главной движущей силой всех преступлений, последовавших за пер вым грехом, и она сама телом своим и плодом лона своего побудила царя к тому, чтобы он возвел на престол ее сына, а не Амнона, не Авессалома, не Адонию или кого-либо из других более старших сыновей от более ранних браков; нет, царем стал именно Соломон, последыш, сын женщины совсем незнатной.
Я пробовал подступиться к ней и так и эдак. Посочувствовал постигшему ее горю — преждевременной кончине первого супруга; на это она ответила почти теми же словами, которые некогда сказал Давид, мол, меч поедает иногда одного, иногда другого. Тогда я заговорил о доброте Господа, сподобившего Урию перед смертью побывать дома и повидать жену; она лишь вздохнула: «Пути Господни неисследимы!» Только когда я завел речь о ребенке, умершем в наказание Давиду за то, что он дал своим грехом повод врагам Господа для злословия, ее веки дрогнули.
— Он был совсем крошечным, — прошептала она, — и таким беспомощным.
— Любил ли царь Давид это дитя?
— Давид молился Богу о младенце, и постился, и провел целую ночь, лежа на голой земле.
— Царь Давид любил всех своих детей, — вставил Нафан,
— Младенец умер из-за него и вместо него, почему бы Давиду его не любить? — вздохнула Вирсавия.
— Давид молил Бога оставить младенца в живых, — сказал Нафан. — Семь дней и семь ночей провел он в молитве. К нему приходили старейшины дома его, чтобы поднять с земли; но он не хотел и не ел с ними хлеба.
— Дитя было при смерти, — проговорила Вирсавии. — Давид не знал, как ему быть: то ли благодарить Бога за то, что он взял жизнь младенца взамен его жизни, то ли проклинать себя за подобную сделку; совесть мучила его безмерно.
— Это не сделка, — возразил Нафан. — Такова воля Господа, а Давид — Его избранник.
— А страдать должно невинное дитя? — спросила Вирсавия.
— Зато Бог даровал вам другого сына, моя госпожа, — сказал Нафан. — Этому сыну выпала великая честь, он воцарился над Израилем.
— В ту ночь Давид пришел ко мне, — Лицо Вирсавии посуровело. — Он уже вымылся, умастился и переменил одежды; видно, душа его обрела покой. Я спросила; «Как ты мог сидеть за столом, утирать жирные губы, будто ничего не произошло?» Он ответил; «Доколе дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне».
