О ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ НОВОЙ ПОЕЗДКИ
«Нечестивец бежит, даже когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев».
«Погибели предшествует гордость, а падению надменность».
«Благоразумный видит беду и остерегается, а глупые идут вперед и наказываются».
«Рассудительность сбережет тебя, разум охранит тебя, дабы спасти от пути злодеев и от лжецов».
«В полу твою бросается жребий, но все решение его — от Господа».
О ПОЕЗДКЕ К ФАМАРИ, ДОЧЕРИ ДАВИДА,
И О ПРОДОЛЖЕНИИ ПОИСКОВ ИСТИНЫ
«Подумай, прежде чем сделать шаг, тогда безопасно пойдешь по пути твоему и нога твоя не споткнется».
«Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом». «Господь не оставит праведника в беде».
— Боже мой, — удивился начальник стражи у городских ворот, — никак наш историк? Сюда приехал с целым ослиным караваном, а уезжаешь на одном-единственном осле, стало быть, либо твоя История пришлась не ко двору, либо иерусалимская мостовая горит у тебя под ногами, а?
Похвалив офицера за столь удивительную памятливость, я сказал:
— Да, с тех пор, как я проехал через эти ворота с семьей и архивом, а потом поселился в государственном доме — No54 по переулку Царицы Савской,
— прошло действительно немало времени; теперь вот еду кое-куда по царскому поручению.
С этими словами я подал ему мои документы.
Между тем вокруг меня столпились нищие и прочий сброд, что обычно толчется у городских ворот; посыпались шуточки насчет крыс, бегущих из чумного дома, кто-то крикнул, что кровь Адонии, дескать, лишь начало, скоро на холмах иерусалимских повырастают виселицы и на каждой заболтается паразит, сосавший кровь из народа, из простого труженика.
Взмахнув многохвостной плеткой, офицер гаркнул:
— А ну молчать, чертово отродье, нечисть поганая. Видать, зады без розги зачесались; вот языки-то вам повырвут. Слишком много воли дал вам Господь, избаловал царь своими милостями. Мозги у вас ссохлись, не больше горошины стали. Или вы забыли, кто правит страной — мудрейший из царей Соломон, его верная опора Ванея с хелефеями и фелефеями, они каждого видят насквозь и умеют заткнуть рот болтуну. Мне же он сказал:
— Убирайся отсюда поскорее. Сам видишь, вы, книжники, только возбуждаете народ, да и царским слугам от вас одни хлопоты.
И я отправился на север, к Беф-Сану, по ведущей мимо храма в Номве дороге, которой некогда воспользовался Давид, бежавший от Саула.
Меня печалила мысль об Есфири, моей оставленной дома больной жене, о моей наложнице Лилит, которая почему-то не проводила меня, и о моем собственном будущем, представлявшемся мне весьма ненадежным: допустим, покинув Иерусалим, я увернулся на сей раз от прямого удара, но я уже слишком стар и чересчур привязан к определенному жизненному укладу, чтобы привыкать теперь, скажем, к длительному прозябанию в горных пещерах или в пустыне.
Доехав до большого камня, из-под которого тек пограничный ручей, названный так потому, что когда-то он служил границей земли иевуссеев, до того как Давид разбил их и завоевал Иерусалим, я вдруг увидел тонкую женскую фигурку, закутанную в белое одеяние; в руках женщина держала узелок.
Сердце мое радостно подпрыгнуло, ибо я узнал Лилит; горло мое неожиданно пересохло, поэтому, сойдя с осла, я некоторое время не мог вымолвить ни слова.
Открыв лицо, Лилит подошла ко мне, взяла за руку и сказала:
— Не гони меня, любимый. Я пойду за тобой; когда ты будешь есть, мне хватит крошек, а когда ты ляжешь спать, я согрею тебя, ибо люблю больше жизни. Я обнял ее, крепко прижал к себе и подумал, что не переживу, если придется отдать ее царю Соломону, невыносимо представить себе, как он тискает ее своими жирными лапами; я понимал, сколь небезопасно одинокому путнику странствовать по дорогам Израиля с красивой женщиной; ведь всюду нас поджидают разбойники, солдатня и прочий сброд, готовый надругаться над Лилит, как это бывало во времена Судей, когда развратные жители города Гивы взяли наложницу одного молодого левита, промучили ее всю ночь и отпустили лишь на заре; весь Израиль поднялся, чтобы покарать жителей Гивы, после того как левит разрезал свою наложницу на двенадцать частей и разослал их по всем пределам Израиля. Однако это было во времена Судей, ныне режь свою невесту хоть на тысячу кусков, рассылай их блюстителям по стране, никто даже пальцем не шевельнет.
— Лилит, милая, — сказал я. — Бог — свидетель, больше всего на свете мне хочется взять тебя с собой. Все тяготы пути вмиг превратились бы в сплошные удовольствия, каждый день стал бы для нас днем медового месяца. Но в стране весьма неспокойно, именно поэтому мне приходится уезжать из столицы, а на большой дороге еще опасней.
Она взглянула на меня своими огромными глазами и сказала: — Ведь я спала у ног твоих, мой любимый; я ласкала и нежила тебя. Когда ты купил меня у моего отца за дюжину хороших овец, четыре козы и дойную корову, то вначале ты показался мне стариком, брюзгой, мне даже чудилось, что от тебя должно пахнуть плесенью; но ты научил меня твоим песням, был добр ко мне и постепенно стал для меня возлюбленным, супругом и отцом в едином лице. Перед тем как прийти сюда, я все хорошенько обдумала, не сомневайся; я прекрасно знаю, каково молодой женщине путешествовать в такие времена с мужчиной, который учен, мягок характером, но не умеет обращаться с кинжалом. Однако даже если ты прогонишь меня, я все равно не вернусь домой, а пойду за тобой словно тень; не дано человеку уйти от своей тени, так и тебе не избавиться от меня, если только не скажешь, что разлюбил и хочешь по дороге позабавиться с другими, с деревенскими потаскушками и городскими шлюхами, тогда я стану молить Господа, чтобы он покарал тебя язвами на чреслах, геморроем и мужской немочью.
Признаюсь, была у меня мыслишка попробовать в пути чего-нибудь свеженького, хотя бы и девку деревенскую. Мужчина в дороге вроде птицы в полете — все зыркает по сторонам, нету ли где мышки полевой. Но любовь моей Лилит покорила меня; устыдившись своей мыслишки, я сказал:
— Лилит, милая, почему это мужчины устроены так, что они редко понимают всю силу любви, на какую способна женщина, и потому сами отказываются от ее чудесных даров? Пусть то и то сделает со мною Бог, если я забуду преподанный тобою урок и обману твою любовь. Нет, ты не пойдешь за мною пешком, мы по очереди поедем на осле, будем делить хлеб, на ночь укрываться одним одеялом, и согревать друг друга, и ласкать, а потом станем глядеть в небо и слушать вздохи ветра.
С тем мы и тронулись в путь от большого камня пограничного ручья, лицо у Лилит сияло, будто отражало свет сотен звезд.
На седьмой день пути, в час, когда подобное огромному красному шару солнце уже садилось, вдали показались стены Беф-Сана, низкие, местами полуразвалившиеся, как, впрочем, и дозорные башни; мудрейший из парей Соломон предпочитал расходовать деньги на строительство Храма и расширение своего дворца, а также на крепость Милло, на стены Иерусалимские, на Гадор, Межддо, на царские склады для зерновых запасов, помещения для колесниц, конюшни и на прочее царское строительство в Иерусалиме и Ливане; все остальное приходило в упадок и запустение.
Нам повстречался человек, тянувший за собою на веревке старого упрямого козла; человек бранился, клял день своего рождения и тот день, когда на свет появился злополучный козел, но пуще всего он ругал священников Беф-Сана.
— Послушай, любезный, — обратился я к нему, — чего ты мучаешься с этой дохлятиной? Мяса-то у козла почти нет, одни кожа да кости, рога крошатся, шерсть облезла; не будет тебе от твоей скотины никакого проку, так пожалей ее ради Бога, дай спокойно околеть.
— Никакого проку? — Человек проклял мою мать за то, что родила меня на свет, и мать Лилит, а заодно ослицу, родившую осла, который меня вез. Затем он слегка успокоился и сказал: — Козел мой вполне еще в соку и силе, а пылу у него побольше, чем у тебя, чужак. Что же до его погибели, то она близка, ибо я веду его к священникам, чтобы принести в жертву Господу у храмового алтаря.
Я похвалил незнакомца за благочестие, после чего тот снова закричал, пнул козла, а мне объяснил, что первого числа каждого месяца должен жертвовать священникам Беф-Сана козу, барана или теленка на содержание своего сына, придурка от рождения; жертвы эти так разорительны, что ни жене, ни остальным детям, ни ему самому уже есть нечего. Оставив город Беф-Сан слева, мы двинулись вслед за хозяином козла вверх по склону холма и добрались до храма уже после вечерней молитвы, когда там зажигали светильники. Неподалеку от храма мы разыскали гостиницу, где нас встретил священник, с лица и рук которого грязь отслаивалась прямо-таки кусками. Он протянул руку, чтобы получить с нас плату за ночлег вперед, сказав при этом:
— Господь зрит прямо в сердце, а для нас душа человеческая — потемки, начнешь доверяться, сразу разоришься.
