В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Внезапно художник вскочил и спросил:
— Я могу уйти?
— Да, да, вы свободны и можете уйти, — ответил прокурор. — Необходима только еще одна небольшая формальность. Вы должны расписаться в том, что вам объявлено постановление Верховного суда.
— Может быть, отвезти вас на машине в Березовое? — спросил прокурор, когда Сосновский коряво, как первоклассник, вывел на документе свою подпись.
— Нет, нет! — вскричал художник. — Я не поеду туда! Никогда!
— Но ведь в городе у вас нет квартиры… Устроить вас в гостиницу?
Сосновский снова отрицательно покачал головой.
— Гостиница? Коридоры, коридоры… камеры… Нет, нет. У меня есть знакомые. Я устроюсь сам.
— Ну что ж. Вам виднее. Подвезти вас на машине?
— Я хочу пройтись пешком.
— Всего вам хорошего! — прокурор протянул руку художнику.
Сосновский торопливо пожал ее и вышел.
Вслед за Сосновским по знаку прокурора вышел и Коваль. Наблюдая за художником, он увидел, как тот сделал сперва несколько робких шагов, словно пробуя ногами прочность земли, оглянулся, а потом, дойдя до угла, свернул и уверенно зашагал через площадь. Проводив его взглядом, Коваль вернулся в прокуратуру.
39
За окнами маленького домика Коваля лежал снег, забор и кусты казались высокой белой насыпью вокруг двора.
От искрящегося на солнце снега в комнате было как-то особенно светло и уютно. Подполковник, вернувшийся в этот декабрьский день домой очень рано — начался его отпуск, — наслаждался покоем и теплым домашним уютом.
Была пятница — день, когда Наташа бывала дома, — и время от времени Дмитрий Иванович заглядывал в гостиную, где она занималась за большим круглым столом, заваленным книгами и тетрадями.
Он видел ее голову: подстриженную «под мальчика» и склоненную над столом, резко приподнятое левое плечо, и с сожалением думал, что напрасно в раннем детстве не приучил ее сидеть прямо.
В конце концов не выдержал, зашел в гостиную. Наташа продолжала писать.
Он остановился у открытой форточки, с наслаждением вдохнул терпкий морозный воздух.
В саду стучал дятел. Подполковник присмотрелся к заснеженным деревьям и обнаружил пернатого труженика на стволе высокой сосны.
У Коваля было сейчас редкое для него состояние умиротворенности, когда отдыхал он, совершенно отрешившись от тревожных будничных забот.
Думал обо всем и ни о чем. Видел все и не замечал ничего. Внимание его ни на чем подолгу не задерживалось: все, что видели его глаза, не требовало каких-либо конкретных выводов или неотложных решений.
— Папа, — услышал он за спиной, — можно тебя спросить?
Коваль обернулся.
— Пожалуйста! — он смотрел на Наташу, и показалась она ему прозрачным облачком с такими же, как у покойной матери, голубыми глазами.
— Пап, а суд уже был?
— Да.
— Какой приговор?
Коваль вгляделся в облачко, и оно все больше становилось похоже на Наташу.
— Расстрел. Обоим.
Это страшное слово прозвучало в уютном домике подполковника очень просто, буднично, как нечто само собой разумеющееся. Потому что приговор восстанавливал в их душах оскорбленное и поруганное убийцами чувство справедливости.
— Дик! — Наташа отложила в сторону ручку. — А что же тот обрывок фотографии? Ты выяснил, откуда он?
— Конечно. Это было фото старшего Семенова с женой. Он прислал его из Брянска. И когда муж Нины Андреевны решил убить свою жену, фотографию эту он порвал и выбросил.
— Тебе очень помог этот обрывок? Правда?
— В некотором смысле — да, — улыбнулся Коваль. — Без него было бы труднее. Но не будь его, нашлись бы другие улики. Нет преступления, которое не оставляло бы следов. Не было бы фото, я поехал бы на родину настоящего Петрова, в Вятскую область, с фотографией управляющего, и там выяснил бы у местных жителей, что он совсем не Петров. Ведь не может же быть, чтобы кто-нибудь из земляков не помнил Ваню Петрова. Возможно, и через шофера треста вышли бы на брата Петрова. Он заявил, что Нина Андреевна никогда не ездила с ним одна, а теперь известно, что однажды Костя заметил ее на улице и отвез в больницу, где лежал маляр. На рыбалке Петров рассказывал мне о выдуманном им Андрее, говорил, что всегда и во всем виноваты обстоятельства, которые толкают человека на преступление. Стоило нам случайно напасть на еще какую-нибудь, самую мелкую, но точную деталь, и она могла бы подсказать, что в рассказе Петрова, который как-то под настроение вырвался у него, речь шла о нем самом.
— Папа, а почему он так разоткровенничался? Ты ведь мог догадаться!
— Трудно сказать, — ответил Коваль. — Возможно, после осуждения Сосновского он был абсолютно уверен в своей безнаказанности. Или же — наоборот. Иногда преступника тянет на место преступления или даже к людям, которые ведут розыск и следствие. Ему снова и снова хочется убедиться в своей безопасности, успокоиться. И тогда преступник вопреки здравому смыслу ходит по острию ножа. А может быть, у Петрова-Семенова появилась потребность к такому разговору именно с человеком, который раньше представлял для него опасность и которого он ловко одурачил. Захотелось выговориться, но так, чтобы и взгляды свои изложить, и тайну не раскрыть. Проверить мою реакцию. Внутренне восторжествовать надо мной. Все это психологически допустимо. Как видишь, Наташенька, ниточек было достаточно. Беда только — времени не хватало. Я мог докопаться до истины слишком поздно. Вот тут-то обрывок фотографии и сыграл свою роль. Каждая ниточка хороша тем, что помогает распутать клубок, и плоха тем, что часто уводит в сторону и тем самым исключает другие пути. А бывает и так, что совокупность улик создает свою версию, внешне очень убедительную, а на самом деле — ошибочную, ложную. Так вот и получилось с Сосновским.
— Пап, а почему Сосновский бежал из лесу и оглядывался?
— Дождя боялся. Хотел добежать до дому, пока не началась гроза.
Наташа задумалась. Потом, тряхнув головой и виновато улыбнувшись, сказала:
— Пап, меня интересует еще один вопрос. Но может быть, это профессиональная тайна…
— Не хитри, щучка, — прищурился Коваль. — Откуда ты знаешь, что тайна, а что нет?
— Я не могу забыть, как тогда ночью ты вскочил и поехал в Березовое. Помнишь, потом говорил, что нашел тетрадь Нины Петровой и арестовал ее мужа. А как ты сразу догадался, что тетрадь спрятана именно там?
Коваль ласково потрепал дочку по руке.
— Можешь отнести эту находку на свой счет.
— Я не понимаю тебя!
— Ты заговорила об отоплении в нашем доме. О том, что сейчас — хорошее, паровое, а раньше было плохое — платья в саже пачкались. Помнишь?
— Да. Ну и что?
— Так вот, ничего не делается «сразу» и «вдруг». Все, что кажется внезапным, в действительности приходит постепенно. По ассоциации я вспомнил о шелковом халате Нины Андреевны, который висел на даче. И задумался: почему рукав чистого летнего халата в саже? Когда я впервые увидел эту черную полоску, я почувствовал необъяснимое, смутное волнение. Но не понимал, что же именно меня волнует. Спросил управляющего, хорошей ли была хозяйкой его жена, аккуратной ли. Он даже обиделся. Я подумал: значит, она не могла хозяйничать у печи в таком халате. Но дальше этой мысли тогда не пошел. А сам по себе факт мне ничего не давал. Но, очевидно, где-то в подсознании все время жила мысль об этом шелковом халате и черной полоске сажи на нем. Жила и беспокоила меня. И вот во время нашего разговора ты случайно коснулась этой темы. И старая мысль повлекла за собой новые умозаключения. Когда Нина Андреевна могла иметь дело с печью, если учесть, что убита она была семнадцатого мая, уже после отопительного сезона? Может быть, зимой? Но зимой не носят такие легкие халаты. Кроме того, у аккуратной хозяйки халат не висел бы с зимы грязным. Значит, это было в мае. Когда уже не надо было топить. А она зачем-то полезла в печь. И что-то торопливо прятала, понимая, что до осени никто туда не заглянет. Почему торопливо? Потому что иначе, будучи женщиной аккуратной, она не запачкала бы свой халат. А чем вызвана была такая торопливость? Тем, что она нервничала и от кого-то что-то прятала. От кого же? Только от мужа! От кого же еще! А что же именно могла она прятать от мужа? Деньги? Вряд ли. Управляющий трестом не ограничивал ее в деньгах. Тогда, может быть, какую-нибудь записку для Сосновского или для кого-то еще, для какого-то неизвестного нам человека? А если то, что она прятала, связано и с убийством, которое произошло вскоре после этого?! Тогда у меня еще не было доказательств вины мужа Петровой и многое казалось непонятным, но во время нашего с тобой разговора меня осенило, и я понял, что в холодной печи в Березовом — разгадка трагедии, в которой, скорее всего, виноват муж Нины Андреевны.
