– Теперь это как-то надо потолочь, – задумчиво произнес Антон.
– А мой батька рассказывал, что в молодости мог сырую картошку раздавить руками! И она у него схлопывалась и становилась как вареная! Сейчас покажу, только я на сырой не умею… – Рома запустил руки в кастрюлю.
– Эй-эй! – запротестовал Антон. – Убери свои грязные руки от нашей дамы! Вон, дама вся покраснела!
Рома обиженно надул губы и убрал руки.
Мы облазили всю кухню сначала в поисках толкушки, а потом перерыли все еще раз, уже ища что-нибудь, что могло ее заменить. Но ничего не нашли. В конце концов для этой цели мы приспособили бутылку из-под пива. Как следует промыв, пустили ее в дело. И вскоре блюдо было готово. Мы с сомнением смотрели на буро-серую массу в кастрюле.
– Выглядит как-то не очень, – сморщилась я.
– Ну, как говорит мой батька, обед брюха не ищет, хлеб за брюхом не ходит! – сказал Рома и стал придвигать кастрюлю ближе к себе.
Мы сели за стол, навалив каждому в тарелку по кучке серой жижи. Все сначала подозрительно смотрели в тарелки, нюхали бесцветную массу и тыкали в нее вилкой. Но на вкус было очень даже ничего.
За едой я возобновила наш разговор, который мы прервали из-за готовки.
– О какой войне вы говорили? – спросила я. Серега серьезно посмотрел на меня.
– Рома рассказал нам про тебя. Что тебе тоже приходится… Убегать. От них. Как и нам. Так что мы все здесь в одной лодке. Война… Несладко нам приходится, запредельно несладко!
– Убегать… От кого? Какая война? – Мне нужно было услышать это от них. Я хотела убедиться. Неужели все здесь – как и я – стали жертвами садистских проделок Стаса?
Наступила неловкая пауза. А потом Серега громко воскликнул:
– Война с падальщиками!
– Койоты, – прошептала я. Стас и его стая. – Неужели их до сих пор так называют?
– Откуда знаешь, что до сих пор? – подозрительно покосился на меня Серега. – Цапа сказал, ты же вроде новенькая в этой школе?
– Я уезжала на три года. А с первого по пятый класс училась в ней.
– Но падальщики появились позже, – Серега стал загибать пальцы, считая года.
– Не имеет значения, – быстро сказала я. – Не хочу даже слышать о Стасе. На время каникул я хочу забыть его имя.
– Ха! Ты что, думаешь, они нападают только в школе? – усмехнулся Рома. – Улица – вот инструмент для воплощения их основных садистских фантазий. Школа ограничивает во многом. А на улице можно спокойно бить, резать, вешать, топить – и никто тебе и слова не скажет. Наш городок маленький, от них негде спрятаться. Они везде достанут.
– Меня пока никто не вешал, – покачала я головой. – Пока что только достают… На стороне. Расклеивают фотографии, распространяют грязные слухи, сплетни… Видео пересылают.
– Еще повесят! – успокоил меня Серега. – Они всегда начинают с этого. С Интернета и телефона. Знаешь зачем?
– Отделить овечку от стада, – вздохнула я.
– Ну, типа того. А нападут они позже. Так что жди.
– Ну, спасибо, успокоил, – усмехнулась я.
– Не переживай, – с жалостью посмотрел на меня Рома. – Сейчас – поздняя осень. Хищники впадают в спячку. На улице они тебя не тронут до самой весны. Пока не стает снег. Могут тронуть только в школе, но то, что они делают в школе, – это цветочки. Ты еще не представляешь, на что способен Стас Шутов.
Я сглотнула. От его слов по телу пробежали мурашки. Серега, услышав последние слова, комично затрясся всем телом, засунул руку за ворот футболки и зачесался.
– У-у-ух, у меня от этого имени и фамилии мурашки бегают и все тело чешется. Скажи это еще раз!
Рома выкрикнул:
– Стас! Стас Шутов!
– У-у-у-ух!! – Серега задрожал и зачесался с удвоенной силой. – Еще!!
– Стас Шутов! Стас Шутов! Стас Шутов!
– У-у-ух! У-у-ур-р-р!!!! – Серега с ожесточением чесал себя всего.
– А ну прекратите фигней страдать, долбокряки! – грубо прикрикнул на них Антон.
– А мой батька говорит, что чесаться полезно, – обиженно пробормотал Рома, – батька говорит, что, если много чесаться, можно не мыться!
Он зашипел Сереге на ухо:
– Стас-с-с Ш-шутоф-ф!!!
Серега запустил обе пятерни в волосы и стал яростно чесать голову. Антон хлопнул по столу. Мальчишки перестали дурачиться и занялись едой.
– Что же он может сделать такого кошмарного? Что может быть хуже того, что он уже настроил против меня всю школу?
Мальчишки задумались. Антон сказал:
– Ну, пока что не всю… Мы, например, даже не в курсе, что с тобой там происходит. А насчет того, что может быть хуже… Хм. Стас однажды так вывернул мне пальцы рогатиной, что они теперь не складываются. Смотри!
Он показал мне указательный и средний пальцы. Они и правда были странно вывернуты и не соприкасались.
– А мой зад, – пискнул Серега, – уже столько раз испытывал горечь столкновения с его тяжелыми ботинками, что уже стал тверже чугунной сковородки! Хочешь потрогать?
– Нет, спасибо, – быстро сказала я.
– А еще он мне бок поджег, – Серега задрал футболку и продемонстрировал здоровенный шрам на ребрах.
– А меня он однажды башкой в костер сунул, – сказал Рома. – У меня до сих пор брови не могут отрасти, видишь?
Он пошевелил своими половинчатыми бровями, на которых я разглядела маленькие шрамы.
– А с Антоном они знаешь что сделали однажды? – спросил Серега, давясь от смеха. – Затащили в туалет, нарисовали ручкой на лбу член и заставили на камеру говорить… Э-э-э… Тох, чего ты говорил? Меня зовут Антон Чернышев, и я хромой член. Так вроде?
Серега с Ромой засмеялись. Антон сидел чернее тучи.
– Это видео потом всем разослали.
– А что если бы он не согласился говорить? – спросила я. Антон криво усмехнулся.
– Они обещали сложить мне рогатиной еще два пальца. А мне и имеющихся двух хватило!
– А Ромку, – Серега продолжал давиться от смеха, – поймали как-то, сунули в руки табличку со словами: «Я дрочу на Нину Григорьевну» – и сказали улыбаться. Чем-то тоже пригрозили. Его пофоткали, а фотки потом расклеили по учительской. Вот такие дела.
– А Сереге, – подал голос Ромка, – Сереге на камеру труселя на башку натянули. А у него они такие смешные, с человеком-пауком. Красненькие. Было очень смешно.
– Больно, между прочим, – обиделся Серега. – Да, вот сейчас если рассуждать, дык все таким смешным кажется. Но в тот момент не до смеха, запредельно не до смеха. А иногда они вообще зверствуют, когда у них плохое настроение и им нужно на ком-нибудь оторваться.
Наступила неловкая пауза.
– А тебя-то он за что? – Серега с жалостью посмотрел на меня. – Он, конечно, с девчонками не церемонится, но так жестоко с ними не обращается.
Я пожала плечами и засунула в рот полную ложку картофельно-тушеночной массы.
– Цап, ну-ка улыбнись, – вдруг сказал Антон, посмотрев на своего друга.
Рома улыбнулся. А все засмеялись. Между зубов у него застряла картофельная кожура.
– Что? – обиженно оглядел он нас.
– У тебя в зубах застряла картошка, вот здесь, – Серега постучал пальцем по зубам.
Рома запустил пальцы в рот и стал ковыряться в зубах.
– Фу, противно! – сморщился Антон. – Иди зубы почисти!
– Я уже чистил сегодня, – пробормотал Рома, не выпуская пальца изо рта. – Мой батька говорит, если часто чистить зубы, они расшатаются и выпадут.
– Видно, твой батька очень любил чистить зубы, судя по его дырявому рту.
– Это ему в драке зубы выбили! – оскорбился Рома. – Он, между прочим, честь женщины защищал!
– Да? Не твоей ли мамашки?
– Именно моей!
– И где ж мамашка сейчас?
Рома замолчал. Серега посмотрел на меня и сказал:
– Укатила в Сочи жить с другим, бросив сынка и муженька! Эту историю мы выслушиваем каждый день по пять раз. Вот так и защищай честь женщин! Запредельная несправедливость!
Они засмеялись, даже Рома заулыбался.
Компания была мне непривычной. Я никогда не общалась с таким количеством странных мальчишек сразу.
– А знаете, что еще мой батька говорит?
– Слыхали уже про твоего батьку! – грубо отмахнулся Антон. Обиженно запыхтев, Рома замолчал.
Мы быстро опустошили целую кастрюлю и, довольные, откинулись на спинку дивана.
– Ну что, Тамар… – растерянно протянул Рома. – Тамара, Тома, Том… Томас. Тебе вроде как тоже сильно достается от падальщиков… Ты теперь вроде как парень вроде нас… – голос Ромы стал торжественным. – Добро пожаловать в нашу семью ущербных и убогих, но чертовски дружных ребят!
Я смотрела на мальчишек, они улыбались мне, и только Антон смотрел на меня хмуро – видно, не доверял девчонкам. С ними я чувствовала себя удивительно легко. Простые, как дедушкины галоши, веселые, добрые. Их объединяло одно горе. Одна война. Я считала раньше, что это только моя война. Но нет. Это наша война.
После обеда (или завтрака?) мы тщательно убрались, собрались и покинули дачу. Все это время я наблюдала за походкой Антона. Он то хромал, то шел нормально. Мне стало любопытно, но спросить я постеснялась. Обратно мы поехали на автобусе, хотя пешком дойти было недолго. Но с неба снова шел этот непонятный снежный дождь (или дождевой снег?), и нам не хотелось идти по мерзкой снежной каше. Мы все не выспались, были вялыми и сонными, поэтому разговаривать не хотелось. Так мы и ехали в автобусе, положив головы друг на друга, и молчали всю дорогу. Мы были похожи на кучу котят, спящих в коробке. Проехав одну остановку, мы распихали друг друга и вышли.