— Теперь шанс появился, — сказал я. — Но вы, уважаемые господа, под надуманными предлогами пытаетесь его отнять. Более того: я уверен, добрейший господин Дементьев знает, что намерен превратить существование шедми — и детей, и взрослых — в бесконечную пытку. Но легко на это идёт — это не вразрез с его полномочиями, а совесть тут и вовсе ни при чём. Ваша совесть тоже ни при чём, глубокоуважаемые господа полномочные представители? Или вы так боитесь мести шедми, что страх заглушил всё человеческое?
Наш почтенный представитель, конечно, не мог допустить, чтобы кто-то считал его именно тем, что он есть.
— Вы передёргиваете, — буркнул он. — Никто никого специально мучать не собирался.
— Превосходно! — восхитился я. — Вы груз с моей души сняли, дорогой Михаил Петрович! То есть Федерация не будет возражать против нашего проекта?
— Мне необходимо обсудить это с президентом, — мрачно ответил Дементьев, поглядывая на моих шедми с отвращением.
Потом они все связывались с администрациями, что-то писали в блокнотах, советовались с компьютерами — но в конце концов согласились. Тут были представители СМИ и камеры ВИДа: упираться дальше было бы просто опасно для репутации наших правительств. Совести у этой публики не было с детства, но тренированная ушлость подсказывала: иногда имитация совести может спасти и кресло, и зад на нём. Так что им, конечно, люто не нравилась идея, президентам она тоже не нравилась со страшной силой, но, скрепя сердце, после трёхчасового обсуждения, они отдали три базы, построенные шедми на Океане-2: мыс Ветров, полуостров Медузий и Скальную Обсерваторию.
Мы почти победили.
Мы получили базу, куда теперь можно было привезти детей со станции. Но мы так и не узнали, где и для чего штатники держат их ровесников. Это тяжким грузом лежало на моём сердце — и не только на моём, судя по виду моих тюленят.
А когда мы возвращались в гостиницу, уставшие, но ещё пытающиеся, вопреки всему, надеяться на всё самое прекрасное, к нам через полицейский кордон прорвался взъерошенный парень лет тридцати, в заношенном комбинезоне пилота Флота Обороны. Он был помят, небрит — и взгляд затравленный и больной.
— Постойте! — орал он. — Вы — Майоров?! Вы ведь — Майоров, да?!
Я остановился.
— Я-то Майоров, — сказал я. — А вот с кем имею честь говорить, юноша?
— Я — Бердин, Ярослав, — выдохнул он. — По ВИДу передали — вы на Океан-2 летите? Возьмите меня с собой, пожалуйста.
— А что вы умеете, молодой человек? — спросил я, слегка обалдев от такого напора.
— Ни черта! — с неожиданной искренностью признался Ярослав. — Ни черта хорошего. Но я научусь чему угодно, а если нет — буду сортиры драить. Только возьмите меня, пожалуйста, я буду работать хоть сутками, как угодно. А то я свихнусь.
А я вдруг вспомнил, где и когда слышал фамилию Бердин. И понял, что у этого парня, видимо, есть кое-какие серьёзные основания рваться работать в этакое сомнительное для добропорядочных граждан место — а сообразив, не стал спорить.
Часть вторая. Океан
…Спасибо, что конца урокам нет…
А. Дидуров
…Но небо уже самолётов не держит,
Оно уже стало, как море, солёным…
К. Арбенин
…«Не судите, да не судимы…»
Так, вот, значит, и не судить?!
А. Галич
7. Ярослав
Майоров меня спросил:
— Ты погрузчиком управлять умеешь?
Глупый вопрос!
— Я летал на всём, что летает в пределах атмосферы, — говорю. — Орнитоптер, боевой модуль, истребитель. А значит, заправлял, грузил, ракеты подвешивал… когда надо было. В общем, погрузчиком — как своими руками. А что?
Он заулыбался, покивал… чудной, на самом деле, мужик. Никогда я таких комконовцев не видел. Разгильдяистый какой-то. Толстый, лысый, клочки волос над ушами, физия этакого доброго дедушки — тяжело воспринимать всерьёз. Прямо не верится, что в ВИДтрансляции он всех этих чрезвычайных-полномочных сделал, как детей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это хорошо, — сказал. — Значит, полетишь туда, на станцию. Грузить анабиозные капсулы в наш грузовик. Нам, знаешь ли, нужны руки, чем больше — тем лучше. Детей много, а сделать надо быстро. Ты тогда отправишься с группой Алеся на станцию, а я за тюленятами на Эльбу — заодно и людей оттуда тоже прихвачу на Океан Второй. Встретимся уже там. Пообщайся с Алесем — он уточнит допуск.
Алесь смотрелся понормальнее, но вообще тут вся команда была очень странная. Как будто в КомКоне есть какие-то внутренние подразделения, и я видел совсем других комконовцев, и на Океане-2 работали — ну просто вот принципиально другие, вообще ничего общего. Шалыгин был суровый мужик, армейская косточка. Этот Сомов или Ромов — как его-то бишь? — офисный задрот, смотреть не на что. А Алесь…
Не могу сразу сказать. Только не особо мне понравился.
Впрочем, я ждал. Ждал, что будет худо.
До последнего момента думал, что духу не хватит крикнуть Майорову. Именно потому, что знал, насколько будет худо. Там же шедми.
Не только дети.
С Майоровым же были те шедми, которые с конференции по ВИДу. Спокойный мужик, который собирался авторучку в глаз воткнуть, и девушка. Красивая… волосы — как ртуть. Как у тех. И глазищи чёрные, невозможные.
И оказалось, что на их женщин мне тоже смотреть нестерпимо. Сразу вспоминается… и погано на душе.
Между тем в отеле этот Алесь у меня документы спросил. Я доступ ему открыл к личной базе — и он читал, как детектив. Там много интересного, факт. Особенно когда он до медицинской карты добрался и до допусков к полётам.
— О! — сказал. — Контуженный? В анамнезе — травма позвоночника, черепно-мозговая…
— Просто черепная, — говорю. — Будь там мозги — всё бы иначе вышло.
Он хмыкнул:
— Ну да, ещё бы! Контузия, депрессия, целый букет психических расстройств — ты просто бесценный кадр, что бы мы без тебя делали! Вдобавок это, значит, ты тот самый пилот, который на Океане-2 единственный выжил после первого удара шедми? Знаменитость, однако… И после такого вот тебя потянуло обратно? Чуден свет…
— Ну не лезь, — говорю, — ко мне в душу, контактёр, а?! Мне очень надо на Океан-2. Меня до полётов пока не допускают, но я могу что-нибудь другое. Твой шеф сказал, на погрузчике надо работать, помочь с детьми на станции — так хрен ли для погрузчика здоровая голова? Чем я там поврежу?
Алесь на меня посмотрел — в землю закопал и надпись написал:
— Повредить — просто элементарно. А вот исправить потом может оказаться невозможно. Их мало. И мы ни одним из них рисковать не можем. А что у тебя на уме, я не понимаю. Может, ты мстить решил. За павших товарищей — или как это называется.
А у меня в горле сразу ком, руки сами собой сжались в кулаки. После контузии и впрямь трудновато себя в руках держать, сука! Но я тут же понял: вот разорусь сейчас — и мне скажут, чтобы я валил закатывать истерики в другом месте.
И мне останется только пойти в ближайший скверик и повеситься на ближайшей берёзе.
Я вдохнул и сказал:
— Слушай, брат… вот про павших товарищей и про месть — это очень… Ну очень не в тему было. Совсем не правильно. Там же наши были взрослые все, а у шедми — бельки… Душа болит у меня. Если думаешь, что напортачу — поручи любую работу. Чип слежения поставь… не знаю… обыщи, убедись, что при мне взрывчатки нет! А насчёт товарищей… тамбовский волк нам всем товарищ, если положа руку на сердце.
Кажется, правильно сказал — у него выражение лица сильно изменилось. Он даже вроде усмехнулся слегка:
— Нам платить особо нечем, ты в курсе?
— Корми иногда, — говорю. — Я не за деньгами. Просто — душа болит.
Я бы ему всё рассказал, но с языка не шло. Такое чувство, будто знаешь ужасную тайну. Никто даже не приказывал её хранить, клятв не брал — но всё равно… Потому что последнее дело — когда перестаёшь верить своим, всем своим. И своих у тебя как будто больше и нет.
