А у нее два верных заступника: этот могучий лев и тот скромный кудрявый ягненок, так почтительно преданный ей. «Хлопчик» тоже может пригодиться. В нужную минуту она использует его робкую привязанность. Ах да, очевидно, она в области увлечений пошла в своего милого отца, он передал ей свой нрав, да и склонность к вину, которым в последнее время она не только не брезгует, но даже порой злоупотребляет. Ах, этот милый отец! Обжегшись в расчетах и неудачно устроив судьбу дочери, он спокойно отвернулся от нее и удалился в свой Самборский замок, где среди пиров и веселья забыл о ней. Для нее у этого «несчастного отца», как он любит себя называть, остались одни милые шуточки. Вот и в последнем, недавно присланном письме, лежащем теперь сверху шкатулки, он, «оплакивая» ее, пишет: «Дочка, побойся Бога! Ты стала настоящей Мессалиной[84]».
Да, она стала Мессалиной. Ну что ж! Вся жизнь исковеркана, Бог весть какие еще беды ждут ее впереди. Так по крайней мере она воспользуется своей молодостью и выпьет до дна чашу наслаждений.
Глава XII
Страшная весть
Письма были перечитаны, вся жизнь — пережита. Марина бережно собрала их и, повернув ключ в звонком замке, снова заперла в шкатулку свои воспоминания. «Вся старая жизнь — в шкатулке под замком, — мысленно улыбнулась она. — И нечего выпускать ее из-под запора. Бог с ней, радости было мало. Что-то ждет впереди?»
Думая об этом, она встала, подошла к скрыне и только собралась поставить на место шкатулку, как неожиданное обращение к ней заставило ее вздрогнуть и уронить шкатулку в выдвинутый ящик скрыни. У порога стояла Варва.
— Матерь Божия, как драгоценная пани испугалась!.. — растерянно улыбнулась она.
Взглянув на ее встревоженное лицо, Марина сама безотчетно заволновалась и побледнела.
— Что случилось? — громко спросила она.
— Бог мой, ничего, драгоценная государыня… — потупила Варва глаза. — Я пришла только доложить о приезде хлопчика, — так назвала она Аленина, которого Марина шутя так называла. — Хлопчик просит скорее его принять.
— Варва, ты от меня что-то скрываешь?
— Как Бога люблю, милостивая пани, — нет…
— Зови, и скорей…
Марина взволнованно прошлась по горнице. Она не могла сдержать безотчетного испуга. Сердце тревожно билось.
На шум быстрых шагов она обернулась: в дверях стоял Аленин. Он только что прискакал; лицо его было встревожено; глаза возбужденно горели.
Он торопливо подошел к Марине и поцеловал ее руку.
— Государыня… я…
— Езус Христус, что же, наконец, случилось? — спросила она и пугливо посмотрела на него.
— Государыня, не тревожься, — перехваченным от быстрой езды и волнения голосом начал он.
Но эта просьба уже сама пробуждала тревогу.
— О чем мне не тревожиться? — вскрикнула Марина. — Да не пугай же, говори, наконец… Несчастье?.. С государем?
Аленин отвернулся от пытливо устремленных на него глаз Марины, хотел «подготовить» ее к страшной вести, но, как это всегда бывает, понял в решительную минуту, что из тщательно продуманной заготовленной речи ничего не выйдет.
— Несчастье… — развел он руками.
— Ну?
— Государь… беда с ним…
— Убит?
— Не тревожься, государыня… Авось…
— Ах, да что тревога! Правду хочу…
Аленин мгновение поколебался. Делать было нечего.
— Убит… — решился он сказать и со страхом взглянул на Марину.
Она схватилась за грудь, облокотилась о стену, набрала широко открытым ртом воздуха, провела рукой по лицу. Боясь, что она упадет, потеряет сознание, Аленин, с тревогой смотревший на нее, протянул руки. Но она уже пересилила первый испуг.
— На прогулке? Кто?.. Урусов? — призывая на помощь все свое хладнокровие, быстро задавала она вопросы.
— Так, государыня, — подтвердил Аленин.
— Коней, живо! — приказала она. — Сама поеду… Дорогой расскажешь… Пошли Варву…
Аленин вышел. Марина, скрестив со страшной силой руки на груди, как-то вся подобралась и на мгновение замерла с зажмуренными глазами, переживая сообщение.
Вошла Варва с встревоженным лицом.
— Ни слова, Варва! Утешений не надо, — хладнокровно приказала Марина. — Одеваться… Скорей…
Она наскоро обулась в выходные зеленые сафьяновые башмаки, расшитые жемчугом, покрыла голову бархатной шапкой с собольей оторочкой и с золотой запоной впереди, накинула на плечи подбитую горностаем шубу и направилась к дверям.
— Драгоценная моя государыня, — остановила ее Варва, у которой глаза уже были полны слез. — Пусть милостивая пани дозволит мне вместе поехать… Не дай Бог, что случится…
— Варва, без глупостей! — строго остановила ее Марина. — Ты меня знаешь… Значит, за меня бояться нечего. Убили так убили. Днем раньше или позже — все равно. Мы не пропадем.
Она вышла в сени. У крыльца стояли уже запряженные кони. Прискакав во дворец, Аленин прежде всего отдал приказ заложить большие разложистые сани. Одновременно он предусмотрительно распорядился, чтобы вместо любимого Мариной обычно возившего ее лихого наездника татарина Тугайки, кучером ехал (верхом на коренной лошади из числа двух запряженных гусем) не менее лихой наездник, любимец «вора» Самсон по прозвищу Разбойник.
Около крыльца толпились встревоженные бояре. Марина молча села в сани, рядом с ней поместился Аленин. Самсон Разбойник гикнул, кони-вихри горячо подхватили сани и вынесли их за ворота. Впереди и сзади них поскакали отряды человек по двадцать казаков телохранителей Марины, разгоняя спешивших ко дворцу калужан, уже всполошенных страшной вестью, привезенной боярами и Кошелевым.
По дороге Марина приказала Аленину поведать все обстоятельства злодеяния, спокойно выслушала их, погрузилась в сосредоточенное молчание и за все время пути не проронила ни слова. Мысли вереницей проносились в голове. Приходили на память страшные далекие майские события, разыгравшиеся четыре года назад в Москве. Обоих Дмитриев постигла одинаковая участь насильственной смерти. Что ждет теперь ее? Тогда, после смерти первого, положение ее было не таким опасным. Уцелев случайно от первого взрыва народной мести, она могла быть спокойна по крайней мере за свою жизнь: как бы там ни было, бояре и народ не могли не считаться с ее положением недавно всенародно венчанной царицы. Теперь она просто — «воруха», так зовут ее в Москве. Со смертью мужа, который использовал царский титул, калужане, оказывавшие ей уважение, как «царской» супруге, теперь готовы будут от нее отвернуться. На что им царицей еретичка-полька, когда у всех одна мысль на уме, как бы избавиться от насилия поляков и против воли навязанного государем польского королевича! Им нужен русский царь, под видом которого они и терпели Дмитрия. Впрочем, если калужане изменят, при ней удальцы казаки во главе с Яном, а он со своим войском пойдет за нее в огонь и воду. Страшиться, значит, нечего. Надо лишь успеть вовремя воспользоваться минутой и сегодня же расположить в свою пользу казаков, навести с их помощью страх на калужан.
Мимо саней мелькали перекошенные от ужаса скуластые татарские лица. Узнав о гибели «царя» и о виновниках ее, они, застигнутые этой вестью в пути, во весь опор мчались теперь в город, для того чтобы спасать свой скарб и семью от возможной мести за преступление. «Почуяли, собаки! — злобно подумала Марина. — Постойте, дайте мне только вернуться в город!» Она покажет им себя и безжалостной казнью татар устрашит одновременно на всякий случай и калужан.
Кони, поводя ушами, храпя и пугливо скашивая глаза в сторону трупа, остановились возле горки, где недавно произошло преступление. Вид «вора» был ужасен. Обнаженный труп лежал лицом вниз. Кругом снег был густо залит кровью.
При виде этой страшной картины Марина, как ни была подготовлена к ней рассказом Аленина, содрогнулась и от ужаса, стыда и брезгливости закрыла глаза.
— Государыня, — тихо сказал Аленин, — не изволь утруждаться, побудь в санях. Я с казаками приберу покойника.
Но сильным напряжением воли она уже вернула себе самообладание… Нельзя отдаваться во власть женской чувствительности. Она готовится стать матерью: надо спокойно, без волнений пережить это испытание, хладнокровно перенести предстоящие впереди тревоги сегодняшнего дня.
— Оставь, — отрицательно качнула она головой. — Я сама.
Поддерживаемая под руки Алениным, она вышла из саней и, увязая в глубоком снегу, с трудом дошла до шеста с воткнутой на нем головой, схватила ее за волосы, сложила на убрус и быстро завязала концы его в узел. Потом, вся дрожа, с этой страшной ношей она бегом вернулась к саням, на которые казаки укладывали обернутый войлочной полостью и прикрытый сверху медвежьей труп покойника.
Испуганные кони с бешеной скоростью помчали сани домой. Прижавшись к плечу поддерживавшего ее Аленина, Марина, продолжая дрожать всем телом, впала в забытье.
