Но мне было уже не вырваться. Моя оборона трещала, Диана крушила меня уже изнутри. Уже не я гасил ее наведенные желания, а она обрывала ниточки моей воли, чтобы не мешали доламывать оборону. Чтобы потом…
Ты убил и ее, звереныш! Ты убил и Харона и ее!
Удавить этого звереныша. Уничтожить! Разворошить его сбивчивые мысли, раскидать, раздавить! Всего целиком! Да, наконец-то! Ах, с каким наслаждением! Как долго близился этот миг… Разодрать! Всего! Но не сразу. Удержаться от этого сладкого мига – еще чуть-чуть, так надо, прежде нужно…
Мне стало страшно, мне хотелось кричать, звать на помощь, чтобы почувствовать, что кому-то я нужен, кто-то за меня, кто-то поможет мне – ну хоть кто-то! И я судорожно искал – кто?
Кто придет на помощь? Кто приедет сюда, чтобы остановить чернолунную?
Сколько приедут сюда?
Как быстро они приедут?
Я взбух изнутри, вспыхнул образом – ярко, как наяву: черный плащ мягкой кожи, длинный, до каблуков; тяжелые ботинки на мягчайшей резине и ее белое лицо, густые брови вразлет, как чайка, черные глаза, иссиня-черные волосы – и…
Рывок!
Нет, это не меня. Это ее. Волна, тащившая меня, налетела на скалу и разбилась. Отпустила.
Какой-то миг я еще чувствовал касание ее жерновов.
Кто это? Кто она? Как так изменила себя, что я не могу ее узнать? Или совсем не знаю?.. Какая она? И, сплетаясь с одной из моих ниточек, за которые она дергала: какого… привкуса… ее… холод?..
Но уже на излете, уже сдерживая себя – опомнившись. Сама напуганная тем, что наделала, – это я еще успел почувствовать…
Я лежал на полу, твердом как камень, но не таком холодном. В темноте красновато светился проем дверей столовой, белел потолок холла.
В голове было пусто-пусто, Дианы совершенно не чувствовалось. И рядом ее не было. Ах да, она споткнулась… Не о цепь, как я надеялся. О Катю споткнулась.
В висках стреляло, затылок ломило, но я беззвучно рассмеялся. О Катю… За кого она ее приняла? За одну из себе подобных? За паучиху?
Всего на миг, должно быть. Быстро разобралась бы, что к чему, выкинула бы эту бредовую догадку, пришедшую ей лишь от испуга, от многодневного страха не выбраться из плена, и потом вытрясла бы из меня – кто же это на самом деле, но опомнилась. Опомнилась и остановилась.
Выходит, мой черный ангел спас меня дважды…
Я перевернулся на живот, осторожно стал на колени, ощупывая затылок, шею. Плечо болело, на затылке справа вздувалось что-то, но без крови. Жить буду. Только опять натягивалось в правой руке, в глубине ладони, между большим пальцем и остальными…
Разминая руку, стараясь унять подступающий приступ, я поднялся. Медленно двинулся через холл, прислушиваясь. Висками, где еще ломило от лавандового холода, словно ободрали изнутри шершавым настом… Но Дианы не чувствовалось. Совершенно.
Я заглянул в столовую.
Она сидела опять на своем месте во главе стола. Выпрямившись, сложив руки на столе.
Пахло горелым жиром. В огне камина между обгорелыми поленьями скукоживались птичьи лапы, уже больше похожие на две обуглившиеся веточки…
– Изверг.
– Я?
– Ты. Убийца.
– Санитар леса.
– Ты убил ее. Это был единственный человек, который был мне по-настоящему дорог. Она…
Я не опускал глаз, я держал ее взгляд – ее глаза словно потемнели, вместо светло-ореховых стали почти черными. Потяжелели. Но я держал ее взгляд.
И чуть-чуть открылся. Разрешая и давая ей забраться в краешек меня… Пусть полюбуется на свою любимую подружку. Как она вылезала из машины, улыбалась своему усатому – и потом он, обняв, помогал выбраться из машины ребенку. Худой, в длинной ночнушке, редкие волосы прилипли ко лбу, будто нарисованные.
Пошатнулся, но усатый тут же удержал его. Повел к крыльцу, придерживая за плечи, а ребенок шаркал, как старик. Втащился под свет фонаря – серый, испещренный пятнышками и морщинами. И лицо – сморщенная физиономия высохшего старика, только в глазах еще было что-то живое, звереныш, скребущийся в клетке, пока его везут на бойню…
В голове стало пусто. Диана выползла из моей головы.
– Что, не нравится?
– Это ничего не значит. Ты ведь не упрекаешь себя за то, что ешь телятину? А знаешь, какие они красивые – телята? Какие у них совершенно человеческие глаза? О-очи…
– Это не теленок.
– Для тебя.
Даже так…
– Да! – с неожиданным вызовом сказала Диана. – Всего лишь животное, пусть и умное. Как для тебя кошка. А ее я любила! Понимаешь? Любила! Я знала ее, когда тебя еще не было! Мы… – Она осеклась, и ее глаза опять были почти черные. – Ты убиваешь всех, кто дорог мне. Харона, теперь ее…
– А те двое? Не в счет?
– Какие двое?
Я всматривался в нее… и, черт возьми, она не притворялась. Она в самом деле уже забыла о том огромном кавказце и беленьком красавчике, который ублажал ее на алтаре, перепачканную кровью мальчишки.
– Ах вы об этих… О моих бывших слугах… – Диана нахмурилась, уставилась в стол. Пожала плечами. – Живые вещи… Как он. – Она повела рукой на камин, где дотлевал ворон. – А их я любила. И они любили меня. Понимаешь? Любили… А ты их убил. И Харона и Карину.
– Выходит, я твое проклятие.
Диана медленно подняла голову. Поглядела на меня.
– Харон, Карина… – проговорил я. – Подумайте, кто может быть следующим. Это последнее предупреждение, Диана.
Она долго смотрела на меня, но так и не решилась дотронуться. Наконец сказала:
– Я знаю. – Поджав губы, тихо проговорила, как выплюнула: – Маленькое чудовище…
Я не обиделся. Я молча глядел на нее. Ждал.
– Я знаю! – повторила она. – Но просить прощения за то, что случилось, не собираюсь. Если я и жалею о чем-то, то лишь о том, что не довершила. Возможно, иногда лучше кинуться в омут с головой, и будь что будет…
Но я знал, что это пустая бравада.
Миг, когда это могло быть правдой, ушел.
Глава 6
ТАВРО
Впервые за последние ночи я спал без снов. И действительно выспался. Только, может быть, лучше бы не высыпался…
В свежей голове, в ясных, будто хрустальных мыслях, страх проснулся с новыми силами.
Там же не только паучиха и слуги, но и те две молоденькие жабы. У них были явные следы приручения, – значит, они постоянно при ней. И спать должны вместе с ней, если Диана не ошибается. Рядом.
Прорва слуг, паучиха и две жабы. Полный набор. Куда я лезу?.. Один?..
Есть не было никакого желания, но я заставил себя проглотить банку тунца и пару галет.
Потом принялся за пули. С проточенным крестом у меня осталась всего одна. А вокруг той паучихи вьются две жабы. Как минимум две…
Мне захотелось схватить со стола тяжелый канделябр и зашвырнуть его в темноту. Изо всех сил, от души.
На что я надеюсь?.. Если поднимется тревога, мне и распиленные пули не помогут. Ведь там не только те две жабки будут, но и толпа слуг. И сама паучиха…
Но по крайней мере я смогу продать свою жизнь подороже. И если на меня пойдут те жабки, то и им не поздоровится.
Я снова взялся за тонюсенькую пилочку для металла. Возил ею по свинцовым головкам пуль. Неохотно, но свинец уступал, тяжелые и жирные пылинки чернили пальцы, проступали канавки, деля пулю на две, потом на четыре части. Бутоны смерти. Пока закрытые и, дай бог, пусть такими и останутся – сегодня.
Готовые патроны один рядышком с другим выстраивались на столе в плотную, надежную шеренгу. Я взялся за очередной…
Сталь пилки проткнула руку иглой.
Я охнул, пилка и патрон зазвенели по столешнице. Я прихлопнул пилку и еле успел поймать патрон, прежде чем он слетел со стола. Левой рукой. Правую я держал на весу и даже опустить на стол боялся. Укус боли затих, но я слишком отчетливо помнил его. Из-под большого пальца, до самого запястья и обратно, до кончиков пальцев. Его тень еще сидела в руке, готовая ожить в любой миг, от любого касания.
Несколько секунд я боялся шевельнуть рукой. Потом осторожно согнул – и тут же разогнул пальцы, зашипев. В руке шевельнулась боль. Не такая острая, как была, но…
Я чувствовал, что тонкая плотина, удерживавшая приступ, вот-вот лопнет. От любой мелочи.
Только ведь пулю надо допилить. И еще штук пять. Хотя бы на одну запасную «снежинку».
Касание к пилке отозвалось новой волной боли, но, если взять между мизинцем и безымянным и не сжимать сильно, терпеть можно. И лучше пилить пули, чтобы не думать о том, что эти волны боли значат…
Раньше уколы, бывало, отдавали до запястья, до локтя, но именно отдавали эхом. А тут словно спицу вогнали. От кончика пальца до запястья, в самое предплечье…
К черту! Не думать! Просто пилкой туда… сюда… Туда-сюда. Свинцовые пылинки падают вниз, тонкая канавка углубляется. Туда-сюда…
Такой ослепительной боли больше не было, но зато в руке натягивалось. Подступал приступ. Из знакомых маленьких жал, но их будут сотни, тысячи, тьмы… Первые уже нетерпеливо покусывали меня. Словно между мышцами и кожей попали крупинки стекла и с каждым движением пальцев катались по костям, вонзаясь острыми кромками, вырывая кусочки кости, как пилка вырывала из свинца жирные пылинки…
