Из всех трех судеб, которые рассматриваются в этой главе, жизнь Юнга в наибольшей степени была осознанно направлена и сформулирована как путь психологической трансформации. Рембрандт не оставил после себя никаких записей, которые свидетельствовали бы о его самосознании, а Пикассо избегал психологической интерпретации и самораскрытия в словесной форме. Из них троих только Юнг предложил подробное описание этого психологического процесса и лично продемонстрировал его сущность. Его собственная жизнь стала своего рода психологической лабораторией, и он тщательно наблюдал и записывал все, что в ней происходило.
Как трансформирующаяся личность, Юнг демонстрирует в психологии те же особенности, которые Рембрандт и Пикассо выражают в искусстве. Все трое выбирали себе профессию в уже заданном контексте, содержащем образцы, модели построения карьеры, методы работы с текущими задачами; все трое трансформировали эти заданные модели и паттерны в свои собственные, уникальные. Их можно отнести к бунтарям, которые, достигнув мастерства в своем деле, использовали огромный индивидуальный талант для сопротивления коллективным нормам и отправились дальше в одиночку. Но такой подход описал бы только первую половину их жизней, этап гусеницы. Зрелое имаго, которое следует за энергичной всеобъемлющей молодостью, определяет сущность личности и указывает на ее качество целостности. В тех случаях, которые мы рассматриваем здесь, зрелое имаго проявилось только после того, как был открыт путь для нового и относительно неограниченного индивидуального развития. Как Рембрандт и Пикассо не могли писать картины для продажи и следовать путем, типичным для художников их времени, так и Юнг разбил стереотипы психиатров и психоаналитиков, отказавшись от академической должности профессора психиатрии и начав поиск собственного пути развития как современного психолога. Рембрандт, в конечном счете, достиг имаго архетипического художника, соединенного с духовной просвещенностью Святого Павла. Пикассо нашел в образе Минотавра то сочетание противоположностей, которое позволило ему полностью выразить свою зрелую сущность в рамках классического имаго. Фактически, он принял на себя маску приходящей смерти современного человечества. Какова же была судьба Юнга, его окончательное имаго?
Необходимо отметить, что все три личности для поиска себя обращались к древним классическим образам, несущим в себе заряд архетипической психики. Во второй главе обсуждался рассказ Юнга о его превращении в мифический образ Айона во время акта активного воображения в 1913 г. Ему предшествовал образ распятия, посредством которого Юнг отождествился с Христом и смог исцелить Саломею от слепоты. Это самый драматический рассказ Юнга о процессе обожествления, то есть фактического союза с архетипическими образами и энергиями. Это необычное событие, которое произошло, когда Юнгу было тридцать девять лет, указывало на его вступление в процесс трансформации среднего возраста. Последующие метаморфозы изменят его личность и направят развитие в сторону, которую невозможно было предсказать на стадии личинки. Естественно, имагинальные диски присутствовали в нем с самого начала, они различимы на протяжении всей его биографии, но полностью сформированное имаго появится лишь к 1928 г., когда Юнгу будет пятьдесят три года. Это имаго позволит Юнгу превзойти свое время, выйти за рамки культурных ограничений и занять место одного из самых великих целителей души и духовных учителей этого столетия. Знатоки риторики могут заметить, как изменилась манера письма Юнга после 1928 г. Его ранние работы были написаны в 1900 г. и начались с публикаций докторской диссертации по так называемому медиумистическому феномену. Среди его дальнейших работ – книга по dementia praecox (шизофрении), исследования о словесных ассоциациях, множество публикаций по психиатрическим вопросам, дань идеям Фрейда. В 1912 г. Юнг пишет кульминационный труд раннего своего периода «Трансформации и символы либидо». За исключением этой последней книги все его работы сугубо рациональны, академичны и научны. «Трансформации…» же ближе к визионерству слегка перегружены деталями и экстравагантны в утверждениях и гипотезах; тем не менее, это работа чрезвычайной интеллектуальной мощи, tour de force[130]. Далее последовала эра относительного молчания в период кризиса среднего возраста и Первой мировой войны; эта тишина была нарушена в 1921 г. публикацией мощного, несколько педантичного труда «Психологические типы» – это был итог всей работы Юнга к тому времени и его основной вклад в изучение формирования характера и психодинамики. Явное изменение стиля стало заметно в 1928 г., после публикации «Комментариев к Тайне золотого цветка». В этой работе, приуроченной к публикации китайского шедевра в переводе Рихарда Вильгельма, Юнг впервые начал писать в стиле духовного учителя, и с этих пор его работы больше не изменятся. В пятьдесят три он нашел свой зрелый голос, который в последующие годы будет признан повсеместно как голос духовного учителя. Иногда он слегка меняет тон перед определенной аудиторией, но именно этот голос привлекает студентов со всего мира учиться у него, мудреца из Кюснахта.
Мы можем изучить период трансформации в жизни Юнга с определенной точностью, поскольку в своей автобиографии он дает множество подробностей. Как описывается в автобиографии, период его окукливания делился на две основные фазы. Первая фаза (1912–1916 гг.) состояла в раскрытии навстречу бессознательной психике во всех ее страшных и многообразных вариантах и символическом богатстве; Юнг был затоплен психическим материалом и едва не сокрушен им. Вторая фаза (1916–1928 гг.) была более спокойной и характеризовалась центрированием процесса, что на первой стадии проявилось как серия образов мандалы, а в 1928 г. достигло своей кульминации во сне («Ливерпульский сон»[131]), в котором проявился полный и убедительный образ самости. Для Юнга это важное послание из сна означало, что он погрузился в глубины психического настолько далеко, насколько мог. Он достиг центра, не сводимого ни к чему иному. Так он пришел к своему определяющему мифу, концептуализированному как самость. Выражение этого мифа и проживание его следствий займет всю его долгую оставшуюся жизнь (он умрет в возрасте восьмидесяти шести лет). Образ и концепция самости определяют зрелого Юнга и составляют его взрослое имаго. Это имаго и приобретенный вследствие его появления взгляд на психологическую реальность позволили Юнгу углубить свой вклад в аналитическую психологию.
Самость стала главной темой трудов Юнга после 1928 г. Особое внимание уделяется ей в алхимических работах, датированных 1928–1955 гг., и в публикации «Mysterium Coniunctionis»; но наиболее полно и систематизировано эти концепции отражены в работе «Aion», опубликованной в 1951 г. В «Айоне» Юнг снова обращается к мифическому образу, личный опыт встречи с которым оказался для него таким ярким в 1913 г.
В этом, более позднем труде он использует его как особую вневременную точку обозрения всей истории западной культуры и христианской эпохи. Вспомним, что миф об Айоне помещает Юнга за пределы времени – он фактически является правителем времени. Затем мы становимся свидетелями того, как Юнг использует эту ассоциацию и трансцендентный принцип, находящийся вне пределов астрологического времени, для размышления над внутренней историей и значением христианства вплоть до настоящего времени, до эпохи Рыб. Он размышляет о наступающем Платоническом годе – Эре Водолея. Центральный момент его труда – попытка предложить обзор структуры и динамики самости как архетипического фактора, который, подобно Лиону пребывает вне мира Эго, существующего в пространстве-времени. Этот фактор формирует психологические структуры и процесс развертывания индивидуального развития, как и дух времени целых эпох. «Айон» – труд, в котором делается попытка рассмотреть личные и коллективные исторические измерения жизни как объединенные в значимом ряду ритмов и развертываний во времени.
То, чего ни Рембрандт, ни Пикассо как трансформированные личности не пытались сделать эксплицитно и сознательно, но то, что попытался сделать Юнг, было «пригрезить» коллективный религиозный миф будущего, перевести его из текущего дряхлого состояния через процесс трансформации в новую эру внутреннего развития[132]. Рембрандт принимал религиозный миф как данность; Пикассо жил мифом современного человека. Юнг попытался сделать шаг вперед. Возможно, это предприятие было выражением героической стороны личности Юнга; разумеется, оно было и попыткой завершить незаконченное дело его отца в отношении христианства. Ибо посредством книг, писем и лекций он и в самом деле привлек практически умершую (для него) библейскую традицию к интерактивному процессу диалога, который основывался на возникшей между ними структуре Ребиса. Он предложил Западу новый религиозный символ – Четверицу – для привлечения энергии и продвижения коллективного либидо во времени и внутреннем развитии по направлению к целостности и завершенности. Эти усилия по трансформации центрального религиозного образа христианства – образа Бога как Троицы – представлены в книге «Ответ Иову», несомненно, одной из самых противоречивых его работ, за которую он заплатил потерей ряда важных связей с христианским духовенством (и не в последнюю очередь – с высокочтимым бенедиктинским священником Виктором Уайтом).
