Озадаченный Добрынин несколько минут мысленно пережевывал новость.
Жалко ему было Марию Игнатьевну. Ну и что, думал он, что изменяла она? Она ведь не настоящей женой была, а служебной! Да и то - столько лет порознь! Сколько дней вместе пробыли - по пальцам пересчитать можно. И вдруг мысли его сами собой перескочили на настоящую его жену - Маняшу. Вспомнил он ее. Вспомнил, и поникла голова.
- Ты чего? - спросил друга Волчанов.
- Да так, - Добрынин вздохнул. - Ты не знаешь, что с моими? С Манящей, с детьми?
Теперь Волчанов о чем-то задумался.
- Пошли назад, в Кремль. У меня в кабинете переночуем, - сказал он. - Да и попробуем про твоих узнать. А?
Осенняя вечереющая Москва, украшенная еще больше золотом уличных фонарей и светом троллейбусных фар, шумела радостно, наполненная жизнью и верой в будущее. Москва еще не знала о смерти Тверина. Москва будто бы еще жила прошлым.
Вернувшись в кабинет, Волчанов стоя набрал телефонный номер. Потом присел.
Добрынин тоже присел и смотрел не мигая на черный аппарат.
- Да? Полковник Омельченко? Тут такое дело... нужна папка семьи Добрыниных... по индексу: Добрынин Павел Александрович, народный контролер с...
- Тысяча девятьсот двадцать восьмого, - подсказал Павел.
Волчанов повторил в трубку.
- Я у себя... - сказал он потом. - Да, и ночевать здесь буду. Кстати, ты сегодня домой идешь? Да? Можно будет У тебя на ночь матрац с одеялом взять, ко мне старинный друг приехал? Ну добро, не забуду?
Опустив трубку, Волчанов посмотрел на Добрынина, и взгляд его был чист и светел.
- Порядок, - сказал он. - Через полчасика узнаем, что там с твоими, где они там...
Чтобы не ждать без дела, сходили друзья на четвертый этаж в дежурный ночной буфет. Выпили по чаю с двойным сахаром, съели по бутерброду с докторской колбасой. Когда вернулись - увидели у кабинета ожидавшего их с папкой в руках молоденького офицера.
Когда подошли, офицер вытянулся в струну и отдал честь генералу Волчанову.
Тот похлопал его по плечу, взял папку, и зашли они с Добрыниным внутрь. Снова сели по разные стороны письменного стола.
Волчанов развязал тесемочки, раскрыл папку. Полистал документы, потом оживился, вытащил несколько скрепленных листков и стал внимательно их изучать.
Добрынин из-за любопытства приподнялся, хотел перегнуться и заглянуть в эти бумаги.
- Ты извини, Паша, - остановил его Волчанов. - Понимаешь, эти документы только для служебного пользования. Тут уж порядок такой, ничего не поделаешь. Но все, что надо, я тебе вслух прочитаю. Добро?
- Ну, раз порядок... - Добрынин развел руками.
Он сидел и терпеливо ждал. Минут через пятнадцать Волчанов отвлекся от бумаг.
Лицо его было серьезным.
- В общем, - заговорил он немного замедленно, словно подбирал слова, Маняша твоя умерла... От болезни. Похоронена там же, в Крошкино. Кавалер ордена Ленина, и вот медалей у нее много было... Петр, младший твой, в войну погиб... геройски. Ну а Дарья жива, живет в Киеве. Замужем, трое детей. Муж инженер-мостостроитель, а сама Дарья - учительницей в школе. Вот так...
- Слушай, Тимоха, - проговорил упавшим голосом Добрынин. - У тебя тут выпить есть?
- Нет, не разрешают здесь, - сказал Волчанов. - Нам не разрешают, военным...
- Жаль, - Добрынин прикусил губу. - У меня в вещмешке есть фляга, но вещмешок милиционер забрал утром... на входе...
- А-а, - выдохнул Волчанов, - это не проблема! Сейчас!
И он позвонил на милицейский пост, приказал срочно принести ему находящийся у них вещмешок товарища Добрынина.
Народный контролер оторопел- он никогда не слышал, чтобы Волчанов так громко и строго кричал на кого-нибудь, как он кричал в этот момент на дежурного милиционера.
Через минуту бледный милиционер занес вещмешок и тут же убежал как-то совершенно не по-военному. Не попрощавшись, не отдав чести.
- Ну, доставай! - Волчанов кивнул Добрынину на мешок.
Пока пили, поминая друзей, Ваплахова, товарища Тве-рина, зашел на минутку полковник Омельченко - принес скрученный и перевязанный бечевкой матрац и по-военному свернутое в "сосиску" зеленое одеяло.
На следующий день с шести утра тысячи репродукторов разносили по Москве тяжелую классическую музыку, прерываемую каждые десять минут официальным сообщением о смерти товарища Тверина.
Когда Добрынин проснулся, услышав эту музыку, Волчанова в кабинете не было. Его матрац и одеяло были уже скручены и лежали в углу.
Добрынин оделся, выпил воды из графина, стоявшего на подоконнике. Выглянул на улицу.
Окна кабинета выходили на Красную площадь. Добрынин увидел, как два десятка дворников под надзором милиционеров сметают с булыжника площади опавшие листья, собирают их в кучи и, полив бензином из канистр, поджигают.
Пришел Волчанов. Он выглядел свежим и бодрым. Одет был в штатское.
- Ну как, выспался? - спросил он Павла.
-Да.
- А я сходил венок нам выбрал. Знаешь, всегда в таких случаях лучше раньше прийти. А то я как-то задержался, кого-то из секретарей хоронили мы тогда, пришел за венком, а там уже только один оставался "От коллектива Второго московского мясокомбината". Так неприятно в душе было. Вот, думал, смотрят на меня люди на улице и думают - мясник идет! Форму ведь нельзя надевать.
- Почему? - спросил Добрынин, скручивая свой матрац.
- Это если закрытые похороны, если кто из наших умер, то можно, а если правительственные - черный костюм и галстук. Порядок такой...
Добрынин понимающе кивнул.
Завтракали они в дежурном буфете на четвертом этаже. Очереди там не было. Сонный буфетчик три раза переспрашивал Волчанова насчет заказанных яиц.
- Так в крутую или в мешочек? - голос его был сиплым.
- В мешочек! Сколько можно говорить! - рыкнул Волчанов.
Буфетчик кивнул и нырнул в подсобку, где стояла плита.
- Ну а какой ты венок выбрал? - спросил Добрынин, размешивая сахар в чае.
- "От рабочего класса Ленинского района Москвы". Красивый, еловые ветки и розы. Раньше таких не делали.
К одиннадцати часам Красная площадь была почищена и помыта. Дворники уже ушли, остались только милиционеры, стоявшие через каждые десять метров.
Печальная классическая музыка продолжала литься из репродукторов. Внутри Кремля сформировалась траурная колонна. В первых ее рядах стояли. Держа венок, Волчанов и Добрынин.
Подъехал военный тягач с орудийным лафетом, стал впереди колонны.
Какие-то люди в штатском суетились, бегали мимо. Венок показался Добрынину тяжеловатым. Суетливые люди подбежали к лафету, накрыли его красным ковром. Потом поднесли к лафету гроб, установили его ровненько на красном ковре.
Добрынин поднялся на цыпочки, пытаясь рассмотреть лицо лежавшего в гробу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
