Я тогда улыбнулся. Уже лет пятнадцать не было ни застав — погзов, ни погранотрядов — пого. Переименовали в отделения и управления. Но это не прижилось. В документах — да, а называли все равно по-старому. Особенно те, кто с детства на границе. Телефон записал, хотя использовать не собирался — зачем? И вот ведь правда пригодился.
«Кстати, я говорил, что Макс[1] тоже в Питере? — спросил Иван Сергеевич. — Нет? Ну так вот. Капитан медслужбы, хирург. В Военмеде оперирует. Дать телефон, пока записную книжку не закрыл? Помнишь, как он за тобой хвостом ходил везде?»
«Еще бы. Да только он меня вряд ли помнит. Когда мы уехали, ему года три было, вроде».
«Ну, может и не помнит. Но телефон все равно запиши. Хороший врач никогда лишним не будет. Если что, напомнишь, как ему сказки про Кощея рассказывал, а он потом по ночам не спал».
Максу я тоже так и не позвонил. Сказки про Кощея были очень уж хлипкой ниточкой, чтобы налаживать отношения через тридцать с лишним лет.
— Лактионов? — переспросил начальник отряда… то есть управления. — Это не тот, который в Калининграде? Который с Фокиным служил?
— Сын. А мой сын у вас служит. В Шимановске.
— И чего?
— Поговорить с ним надо.
— Ну ядрен батон, а чего мне-то звонишь, а не на заставу? Телефона нет, что ли? Хотя да, туда лучше без уважительной причины не соваться. Есть причина? Нет?
— Нет. Но есть. Очень надо.
— Ясно. Ладно, жди, все сделаем. Перезвонит.
Звонить на заставу, чтобы поговорить с рядовым, — для этого действительно нужна была очень важная причина. Врать и придумывать что-то не хотелось. Использовать личные связи тоже, но все лучше, чем дожидаться, пока Мишка сам соизволит объявиться. Звонил он обычно из увольнений, с переговорного пункта в городке.
Минут через сорок телефон ожил.
— Па, что случилось? Меня с занятий содрали, сказали: бегом к начальнику, позвонить отцу.
— Узнал интересную новость.
— Черт! — буркнул Мишка. — Так и знал. Не хотел никому говорить, пока не подпишу контракт. Но мать насела, когда звонил. Когда приеду, что буду делать. Ляпнул сдуру. Просил же молчать.
— Жаннетта у меня только что была. По пути из Москвы в Европу. Рассчитывала, что я постараюсь тебе переубедить.
— Понеслась п… по кочкам. Вот овца!
— Так, давай без мата в эфире, — попросил я. — Успеешь еще командный язык в совершенстве освоить. Отговаривать не собираюсь — с какой стати? А вот почему от меня это тайна, прям так зацепило, что ни спать, ни кушать. Понимаю, мы не близкие друзья, к сожалению, но все равно думал, мне первому сообщишь.
Мишка тяжело вздохнул.
— Пап… Ты сейчас звонил начальнику управления, он — начальнику заставы. Чтобы я перезвонил тебе. Вот поэтому я и не хотел, чтобы ты знал. Пока. Чтобы не пытался использовать свои личные связи. Ни для чего. Ни место потеплее, ни должность получше. Ничего не надо. Не обижайся, но я всего добьюсь сам. Или не добьюсь — но тоже сам. Скажи, ты деда просил помочь, когда институт заканчивал?
Предательски защипало в носу. Всплыло как наяву…
До распределения оставалось дней десять, меня отпустили в увал. Отец тогда был начальником Калининградского погранотряда, дослуживал последний год до пенсии. Когда я пришел домой, Полина, от которой остались одни глаза и грудь, кормила трехнедельную Жанну. Рядом, держась за стул, топтался и ныл годовалый Мишка. Поцеловав Полину в макушку, я подхватил его на руки, и в этот момент меня позвал отец.
«Ну что? — спросил он мрачно, когда я вышел на кухню. — Еще не сказали, куда зафигачат?»
«Нет пока, — насторожился я. — А что?»
«А то. Я узнал. В Борисоглебск поедешь».
«Подожди. Это же где-то под Ярославлем? Или под Воронежом? Что мне там делать?»
«Учи матчасть, чучело. Это погранпереход к норвегам. Заполярье».
Я ошарашенно молчал. Учитывая мой семейный статус и двоих детей, мне обещали какую-нибудь заставу поблизости. Рядом с домом, считай. И вот такой сюрприз.
«Ну и что теперь? С двумя малыми? Хрен на узел завязывай, если до такого возраста дожил и резинками пользоваться не научился».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сказать на это было нечего. Резинки мы с Полиной оба презирали. А ничего другого, пока кормила, врачи не рекомендовали.
«Сейчас можно и так, — уверяла она. — Кормлю же».
Мне бы включить логику: откуда тогда на свете берутся погодки? Но какая, нафиг, логика, когда от желания в глазах темнеет?
«Короче… попробую что-нибудь сделать. Вони, конечно, будет — не оберешься. Пристроил Лактионов сыночка под крылышко. Но куда деваться? Город точно не обещаю, разве что Нестеров или наш Озерск. Поживет пока Поля у нас, потом приедет к тебе».
«Не надо, пап. Куда пошлют, туда и поеду».
Каким трудом мне дались эти слова! Не скажи я их, может, вся жизнь по-другому сложилась бы. Но… пользоваться его положением — это было мне поперек горла. Он всегда учил меня: добиваться всего своими силами, не выезжать на чужом горбу. Сам был таким, и отец его тоже.
Он обложил меня в три наката, яростно сверкая глазами и шевеля усами.
«Будь ты один, даже в голову не пришло бы хлопотать. Хоть бы на луну отправили, мать твою. Но у тебя жена — соплячка, которая не поняла еще, во что вляпалась, и двое младенцев».
«Мать была всего на год старше, когда к тебе в Грузию приехала, — упрямо возразил я. — И я был годовалый, как Мишка».
«Ты не ровняй Грузию и Заполярье, а одного ребенка с двумя. Короче, я узнаю, что можно сделать».
«Нет!»
«Ну, как знаешь, — он встал и махнул рукой. — Только когда она тебя бросит… если бросит, не жалуйся».
Сколько раз я вспоминал это, когда Полина действительно ушла. Какими словами крыл себя и свою дурацкую принципиальность. Пока не понял, что ничего бы не изменилось, даже если б отец тогда помог. Норвежская граница, польская — без разницы. Полина ушла не потому, что стало невмоготу жить в лесу без интернета и ресторанов. Ведь терпела же столько лет. Ушла потому, что разлюбила. И вот тогда-то и вылезло: что я делаю в этой глуши рядом с этим нищим уродом?
Почему разлюбила? Почему вообще любовь приходит и уходит? Вряд ли из-за того, что туалет на улице, а вода в колонке. Пока любовь есть, ничто не пугает, а когда уходит, любая мелочь становится невыносимой.
— Нет, не просил. Короче, Миш… я рад. Жму лапу. Если что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти.
— Спасибо, пап, — его голос дрогнул. — Да, знаю. И я рад, что ты рад. После дембеля будет месяц до начала контракта. Приеду к тебе — поговорим. А сейчас все, давай. Счастливо!
Уже отложив телефон, я сообразил, что не сказал ему о предстоящем разводе. Впрочем, это не имело никакого значения. Да и наш разговор с Полиной состоялся почти неделю назад, может, она ему и сказала. Я же не знал, когда Мишка ей звонил.
Пискнул Вайбер, и я привычно вздрогнул. Нет, корпоративная симка. Слава.
«Нашел интересный тендер. Посмотри ссыль. Завтра обсудим с Лисицыным, стоит ли подавать заявку».
Поморщившись от упоминания Лисицына, я открыл сайт и с головой зарылся в изучение. Почти до самого вечера. И только закончив, сообразил, что так и не написал Наде. Впрочем… вряд ли она огорчилась. Скорее всего, даже и не заметила.
Подержав телефон на ладони, словно взвешивая, я отложил его и пошел в душ.
[1] Максим Фокин — герой книги "Краш-тест"
=42
Она переплела свои пальцы с моими. Подняла руки, наклонившись надо мной так, что коснулась грудью моей груди. Губами едва ощутимо дотронулась до ямочки под горлом. Я почувствовал запах ее волос — запах дождя и мокрой травы. Каждый раз, оказавшись рядом, вдыхая тонкий горьковатый аромат ее духов, прохладный и свежий, я вспоминал, как она пришла ко мне тем вечером. С каплями дождя на волосах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Захотелось освободить руки, чтобы крепко обхватить ее за бедра. Почувствовать ее всю, без остатка. Заполнить собою до краев. Но она еще сильнее стиснула пальцы, прижалась грудью и замерла, глядя из-под ресниц мне в глаза. А потом начала медленно, мягко сжимать и расслаблять самые глубокие женские мышцы — то ли дразня, то ли лаская. И каждый раз по всему телу пробегала судорога мучительно-сладкого, почти невыносимого наслаждения, от которого темнело в глазах. Пока темнота эта не взорвалась ослепительным светом…
