– И вас, – ответил я осторожно, будто ступая на тонкий лед. – Понимаете… Вы все воевали, строили, укрепляли… Жили и живете с убеждением, что все угрозы – вовне.
– А это не так? – прищурился Леонид Ильич, пошевеливая смоляными бровями.
– У нас хватает «вероятных противников», – дернул я губами в кривоватой усмешке, – но мы отобьемся. Да и не полезут буржуины, ответки забоятся. Настоящие враги растут и множатся здесь, рядом с нами, в границах СССР!
– Диссиденты? – нахмурились брови напротив.
– Диссиденты – плесень! – отмахнулся я небрежно, словно паутину налипшую стряхивал с руки. – Этим лишь бы драпануть на Запад, вот и пыжатся, рядятся в правозащитничков, чтобы где-нибудь в Госдепе заметили и оценили. В долларах. – Я смолк, подыскивая нужные слова, не нашел, и стал импровизировать: – Понимаете, ваше поколение твердо знало, за что борется, а нынешнее выросло в мире и благополучии, пусть и скромном. Вы говорите: «Жить стало хорошо!», а эти твердят: «Хотим жить лучше!» Как в Европе, где сто сортов колбасы, и тряпок от кутюр – навалом. Хотя… Нынешних-то как раз можно понять. Почему побежденные в войне благополучны, а победители терпят позорные лишения? Вон, выстоит счастливец очередину, повесит себе на шею гирлянду из рулончиков туалетной бумаги, и ходит гордый! «Венок» называется… И люди начинают сомневаться, верным ли курсом мы идем. Они задают вопросы, а ответов не слыхать. Почему насущные человеческие потребности – по остаточному принципу? Вот, подняли зарплаты чуть ли не вдвое. Вроде бы, «рост благосостояния трудящихся» налицо. А купить-то нечего! Не хватает ширпотреба! Что у нас, заводы перевелись? «А в ответ – тишина», – как Высоцкий поет… – взяв паузу, я завершил монолог вполголоса: – Вот и наводят суету цеховики, плодятся взяточники, торгаши кучкуются в советскую мафию, а творческая интеллигенция кладет с прибором на идеалы Октября… Как деды говорили: «Контра!»
Зависла неловкая тишина, сбитая влет ворчанием Брежнева:
– Читывал я документики, читывал… И «отдельных недостатков» у нас хватает, и откровенной антисоветчины. Юра всё норовит выискать «тлетворное влияние Запада» – так проще, но вы правы – всё на «агентов империализма» не спишешь. Полагаете, не будь дефицита, «контрики» угомонятся?
– Вряд ли, – покачал я головой, радуясь, что обошлось без обид. – «Контре» частную собственность подавай и прочую демократию. Тут главное, чтобы народ за ними не потянулся. А наши точно с места не двинутся, стоит только жизнь в стране устроить к лучшему. Еще и «контрикам» укорот дадут!
Брежнев заторможенно кивнул.
– «Пятая колонна»… М-да… Признаюсь, Антон, я ждал ваших сеансов с нетерпением. С вами интересно! Вы не просто вежливо поругиваете, а делаете логичный расклад, и мягко так, ненавязчиво подводите к решению, – он улыбнулся, будто помолодев, а я подивился очевидному – лицо у генсека немолодое, но подтянутое, без старческой обрюзглости. Рано ему в окаменелости! Две пятилетки продержится наверняка…
– Несу, несу! – торопливо зашлепали тапки Виктории Петровны, и к столу подплыла голубая утятница с подпаленным дном, стеля за собой умопомрачительный шлейф ароматов. Зря я сомневался, что в меня больше не влезет. Запихаю с удовольствием!
После третьей стопочки и пары пирожков-кнышей с луком, яйцом и укропчиком, мужчины удалились в кабинет. Прикрыв дверь и отворив форточку, генеральный втихушку закурил, щуря глаза не то от дымка, не то от удовольствия.
Лишь только я скромненько присел на креслице, как из-под стола, зевая, выбрался лохматый котяра. Прогнул спину, выпуская когти, и холодно глянул на меня.
– Свои, Лама, свои! – хохотнул Брежнев.
Кот задумчиво полизал лапу, а затем, коротко уркнув, запрыгнул ко мне на колени. Покрутился, устраиваясь, и разлегся, милостиво дозволяя гладить и ублажать. Я провел ладонью по шерстке, словно включая утробный моторчик – Лама басисто замурлыкал.
– Значит, деньгами не возьмете за живопись? – деловито поинтересовался хозяин, стряхивая пепел на щербатое блюдце. – У меня их полно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Нет, Леонид Ильич, – закачал я головой. – Считайте, что заплатили мне впечатлениями. Я ведь первый раз был в Кремле и на Старой площади. Люблю новые места, новые встречи…
– Понимаю… – Брежнев покивал, затягиваясь, и выпустил дым в сторону форточки. – В июне у меня встреча с Никсоном. Не составите компанию? Новые места, новые встречи, хе-хе…
Удивление мое было не сильным – роились в голове разные предположения…
– С делегацией, что ли? – уточнил я. – А в качестве кого?
Генеральный гулко рассмеялся, пыхая дымом.
– Вот что мне в вас нравится, Антон, так это чувство собственного достоинства! Другой бы возликовал – о, Америка! – а вас статус интересует… Поедете, как художник. Покажете в Штатах свои работы… Может, и президента ихнего нарисуете? М-м?
– А почему бы и нет? – прикинул я, и почесал за ухом, соображая. – Плохо, что Никсон попался… Уотергейт ему не простят – снимут и опозорят. Не сразу, конечно, жернова юстиции мелят медленно. Год, может, и продержится. А потом импичмент, и – гуляй, Дикуша!
Брежнев энергично кивнул, резким тычком затушив сигарету и помахал рукою, разгоняя дым.
– Точно такое мнение и у Громыко, а «Мистер Нет» в этих делах знает толк! Мы тут с товарищами посоветовались… – он остро глянул на меня. – Ну, чтобы миру-мир, это мы с президентом обговорим обязательно, начнем хотя бы процесс. Но… вы же понимаете, Антон, не все решается в Белом доме, за Никсоном стоят оч-чень богатые люди…
– Кто платит, – кивнул я, – тот и заказывает музыку.
– Именно! И вот этим-то буржуинам мы и хотим подсунуть идею ОЭЗ, – сокращение генсек выговорил особенно четко, лукаво щурясь на меня. – С Владивостоком малость повременим, а вот Находку откроем. Новороссийск, Одессу, Архангельск… Даже Севастополь с Калининградом. И пусть капиталисты строят заводы! Ширпотреб нам, действительно, не помешает. Ну, как? – хмыкнул Брежнев. – Уговорил?
– Уговорили, Леонид Ильич! – я с легкой душой пожал протянутую руку.
* * *
Возвращался уже затемно. Солнце село, лишь легкое облачко румянилось в зоревых лучах, а тени слились в сумрак, утаивая реал, смазывая видимое. «Волга» миновала арки, толкая перед собой свет фар, и подкатила к «теремку». Долгий был день…
Заглушив мотор, я сидел, бездумно слушая, как дозванивает что-то под капотом. Вздохнул, будто по привычке. Всё же хорошо, чего негативничать? Всё очень хорошо! И Лида меня похвалит обязательно за ОЭЗ…
Черт его знает… Может, и впрямь удастся хоть что-то изменить в тутошней жизни – нормальной жизни, здоровой, правильной, но не слишком устроенной. А пока…
Я поморщился, выуживая «Тотошу» из бардачка. Рискованно таскать оружие с собой, могут и привлечь. А что делать?
Покряхтывая, я нацепил кобуру за спину, под пиджак, и выбрался наружу. Городские шумы не стихали, рано им стихать, но тонких ребячьих криков не слыхать уже. Небось, загнали пацанву домой, уроки делать. Да и ужинать пора…
Пешочком я выбрался в узкий проулок, зажатый брандмауэрами. Между высоких глухих стен даже днем остывала тень, а нынче сгустилась прозрачная темнота. Мои шаги по колотому асфальту пускали отгулы рикошетом, а за спиной, на пределе слышимости, урчал мотор.
Всё изменилось за пару ударов сердца. Движок позади взвыл, и слабые фары вытянули мою трепетавшую тень. С угрожающим ревом малолитражка ринулась за мной.
Помню глупую гордость – я не испугался. Догадываясь, кто меня настигает, чтобы сбить, изувечить, убрать, я даже не подумал улизнуть. Попытка к бегству ничего не даст, колеса легко обгонят ноги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Поворачиваясь и отступая к стене, я отмахнул рукою полу пиджака. Расстегнул кобуру, ухватился пальцами за рубчатую рукоятку… Глаза работали, как дальномер, высчитывая, сколько шагов до бледно-оранжевого «Москвича». И стрелять я буду не по колесам…
Свет фар слепил, черная фигура за рулем виднелась размытым силуэтом. Ладно, не в голову… В грудь…
