«А теперь у меня ни детей, ни мужа, а скоро не будет и отца», – снова вспомнила Трубецкая и вернулась в дом. Сборы были окончены, все вещи – собраны. До отъезда оставались считаные минуты.
Екатерина в последний раз обошла свой дом, заглянув в каждую комнату. На пороге кабинета князя она задержалась дольше всего, вспоминая ту оставшуюся глубоко в прошлом зимнюю ночь, когда они жгли в камине письма и просили друг у друга прощения. Ночь, когда она смогла удержать его дома и избавить от главной опасности, не дать ему быть убитым на Сенатской площади. Последняя ночь, когда они были вместе. «Пока, на сегодняшний день последняя, – поправила себя молодая женщина. – Только пока. Мы еще будем с тобой вдвоем, Серж!»
С улицы послышался стук копыт и скрип рессор экипажа. Трубецкая бросила последний взгляд на не разжигавшийся полгода и давно остывший камин, развернулась и поспешила на первый этаж. Она была уверена, что это, наконец, приехал отец, и ее предчувствие оказалось верным: Иван Лаваль уже шел ей навстречу от дверей. Екатерина остановилась в двух шагах от него, виновато развела руками и опустила голову.
– Я собиралась ехать уже сейчас, у меня все готово, – призналась она. – Мне даже нечем вас угостить…
– Не надо ничего, Катрин, я приехал, чтобы просто еще раз тебя увидеть, – тихо сказал ее отец. – И пожелать тебе удачи…
– Спасибо вам… – Екатерина по-прежнему стояла, глядя в пол и не решаясь посмотреть отцу в глаза. Тогда Лаваль вздохнул, подошел к дочери и обнял ее сам.
– Я тобой горжусь, – прошептал он еле слышно. – Из всей нашей семьи ты – самая смелая. Знаешь, я не мог и представить себе еще недавно, что ты решишься на такое! Хотя всегда знал, что ты способна на неожиданные поступки, знал, еще когда ты совсем маленькой девочкой была… Уже тогда в тебе что-то такое было… Необычное, непростое…
– Спасибо вам, папенька. – Екатерина, наконец, осмелилась тоже обнять отца. – Спасибо, что вы так говорите! Вот только… я ведь на самом деле не делаю ничего особенного! Я просто еду к своему мужу, потому что муж и жена должны быть рядом, что бы ни случилось, – разве это не так?
– Так, все так, моя девочка. – Иван Лаваль еще крепче прижал к себе дочь. – Но ведь это никому, кроме тебя, в голову не пришло. Я слышал, что среди осужденных, кроме князя Сергея, женаты еще двадцать два человека – и только ты одна решила ехать за своим мужем. Да еще и подала пример нескольким другим женам, которые сами до такого не додумались!
– Подала пример? – удивилась Трубецкая. – Это кому же? Кто-то еще тоже решил уехать? Неужели Волконская?..
О том, что юная жена князя Сергея Волконского, узнав, что Екатерина подавала императору прошение позволить ей ехать в Читу, обратилась к нему с такой же просьбой, Трубецкая слышала, но ей и в голову не могло прийти, что Мария получит на это разрешение. И даже если бы она его получила – Екатерина не сомневалась, что, трезво все обдумав, Волконская не решилась бы им воспользоваться. Не могла же она взять с собой в далекое и рискованное путешествие своего маленького ребенка или тем более уехать без него!
– Не только Волконская, еще жены Никиты Муравьева и Михаила Нарышкина. Ты их знаешь, – ответил Лаваль.
– У Волконской же ребенок! – повторила Трубецкая свою мысль вслух. – А у Муравьевой – вообще трое детей! Куда же они?.. Как же…
– Детей им, скорее всего, взять с собой не разрешат, – вздохнул ее отец. – Но сами они, как я слышал, готовятся ехать.
Екатерина, слегка отстранившись от него, недоуменно пожала плечами. Взгляд Ивана Степановича был полон одобрения – он считал, что другие жены ссыльных, собиравшиеся поступить так же, как его любимая дочь, поступают правильно, и восхищался ими. Трубецкая же, несмотря на радость от мысли, что в Чите она будет не одна, никак не могла полностью разделить его чувства.
– Если бы у нас с Сергеем был ребенок, я, наверное, не смогла бы… – пробормотала молодая дама с сомнением. И тут же ее охватила сначала радость, что между ней и ее мужем нет никаких препятствий в виде детей, а потом – чувство вины за эту радость. На глаза стали наворачиваться слезы, но теперь даже отец был не способен понять смятение дочери и утешить ее.
– Их дети остаются с родственниками, о них и без родителей есть кому позаботиться, – мягко возразил он Екатерине. – Хотя я тебя понимаю, конечно же…
Трубецкая в ответ только вздохнула. Понять, что именно она чувствовала, старый Лаваль, несмотря на всю свою любовь к дочери, все-таки не мог – он не был женщиной.
– Тебе пора? Торопишься? – спросил он, видя, что Екатерина совсем расстроилась и от той решительности, с которой она его встретила, уже почти ничего не осталось.
– Да… Мне действительно уже пора. Иначе мы не успеем до ночи доехать до станции, где можно будет остановиться, – виновато развела руками бывшая княгиня.
– Конечно, тогда поспеши! – Иван Степанович еще раз быстро обнял дочь и повел ее к входным дверям. Екатерина на ходу подхватила лежащие на маленьком столике возле выхода дорожный несессер и зонтик и, не оглядываясь, шагнула за порог. Ее путешествие в Сибирь началось.
Экипаж резво катился по улицам и набережным Петербурга, дома, мимо которых он ехал, постепенно становились все более простыми и скромными на вид, но Трубецкая почти не смотрела в окно. Пару раз у нее мелькнула мысль, что было бы неплохо попрощаться с городом так же, как до этого она прощалась со своим родным домом, но молодая женщина с удивлением поняла, что ей совсем не хочется этого делать. Думать о том, что она оставляла позади, ей было уже неинтересно.
Когда последнее каменное строение скрылось из виду и экипаж запрыгал по неровной мостовой городской окраины среди низких деревянных жилищ, Екатерина снова вспомнила слова отца о других женах отправленных в ссылку бунтовщиков, которые захотели взять с нее пример и уехать к ним на каторгу. Неужели они действительно решатся на это и оставят в столице детей? Неужели на это пойдет даже Мария Волконская, которая совсем недавно родила мальчика и так долго и тяжело болела после этого? Это было выше понимания Трубецкой. Она слишком долго предпринимала безуспешные попытки стать матерью, слишком много времени лечилась за границей, и даже после того, как потеряла всякую надежду подарить мужу наследника и смирилась с этим, мысли о детях все равно оставались для нее чересчур болезненными. Если бы ей после всех мучений, робких надежд и жестоких разочарований все-таки посчастливилось родить сына или дочь, она не смогла бы расстаться с ребенком ни при каких обстоятельствах. Даже зная, что в этом случае никогда не увидит отца этого ребенка и не сможет больше разговаривать с ним.
