Метро гудит в мозгу, туннель под веками. Ворон машет, гоня вентиляционный ветр. Пунктирная линия сливается в сплошную, завихряется. На чёрном — слепящие кляксы станций. Эскалаторные ступени торопятся на поверхность. Рядом — ремонтируется. Каски, лампы, Неприятно видеть эти механические внутренности.
Троллейбусу нужен кондуктор. Требуется позарез. Рубль проплыл, влача за собой покорные печальные пальцы, а за ними и всего человека. Ресторан кивнул через улицу пивному бару.
Тротуар орёт дворником. Мешаю метле. Глаза — канализационные люки. Борода запуталась в проводах.
Жуют, слюна. Рот в бокале. Обувь, меха. Ювелирные камни. К фасаду склонилась гигантская лестница, расставив на тротуаре толстые ноги, и заглядывает в окно верхнего этажа. Что такое? Пожар?
— Беги, раззява! — кричат сзади.
Звон. Загородный. Зря.
ПИСТОЛЕТ
Клюв из воронёной стали.
— Встать! Живо!
Пытаюсь исполнить команду, но — никак, я не могу встать, я мёртв. Это не я.
Осечка: надо мной стоит врач. Надо же! Он такой! Он всё-таки попробует поставить меня на ноги. У него за щекой припасены восемь сильнодействующих целебных пилюль. Он требует, чтобы я пошире раскрыл рот и проглотил лекарство. Поднимет и мёртвого — уверяет врач. Воскресит молодца.
Я благодарен. Креплюсь, чтоб не разрыдаться, как дитя малое.
— Доктор, милый! Спасибо! Спасибо! Спасли. Вытащили из гроба. Теперь поправлюсь. Встану и пойду…
Личный номер на пистолете. Нет, не вспомнить. Цифры царапают. На стальной скуле буква пси.
Я не сдамся. Нельзя сдаваться. Я должен вспомнить, должен. Смерть многих…
— Встать! Вставай и вспоминай!..
Большой, бескровный. Спускаюсь по лестнице. Восстания. Метро. Толпа ворон. Когти ковшиком. Номер моего пистолета. Вижу: бежит по фризу огненными цифрами. Что? Вороньё взвилось, унося тайну четырех арабских закорючек.
Рано радуются. Цыц! Наверное, потерял. Четверка, девятка. На задворках…
Волк сидит на развилке дерева. Белый волк. Машина. Мотор работает. Пар вьётся в блеске фары. Булькает канистра. Рука без перчатки. Тонкая такая. Симпатичная рученька. Смычком водить. Страшно: вот-вот увижу лицо! Рыло! Глаза, брови, рот, нос. С ноздрями! Ужас! Это уж слишком. Бежать! Волк стоит на дороге, не пускает, смотрит.
— Автово там?
— Там, там, — отвечаю.
— Едешь в одно место, а попадаешь к чёрту на кулички.
— Бывает…
Не смотреть выше шеи. Людей я могу терпеть только в безголовом виде. А этот, как нарочно, с головой до неба. Карман оттопырен. Пистолет.
— Лучшие в мире врачи, — говорит человек скорбно. Голос заглушён шарфом, которым он обмотал себе лицо, чтобы я мог смотреть на него безвредно, как на безлицего, и выслушать его горе. Ну, не горе — трудности.
Хорошо, хорошо. Такая кротость. История произошла с ним! Надеюсь.
То же самое и со мной, в том же городе, на тех же улицах, под тем же, переплетённым проводами и утыканным трубами небом. Рассказ связан с лестницами, хирургическими инструментами, дворами, с улицы на улицу. Рассказ бессвязен. Номер, который я ищу… Бесспорно одно: четвёрка и девятка. Теперь и это… Предупреждаю: я боюсь высоты, верёвок, врачей, улицы Гороховой в отрезке от Мойки до Адмиралтейского проспекта — и всей моей прежней жизни…
Троллейбус…
Машина ушла. Волк на дереве. Что-то наподобие вторника. В стакане. Я просил не разматывать шарфа, я всего лишь просил не разматывать этого серого косматого шарфа, я убедительно просил не разматывать шарфа! Я просил не разматывать бинтов!..
Оружейная комната. Рот ощерен двумя рядами патронов. Разбирает смех. Сорвутся предохранители, взведутся курки, заразясь весельем, и всё оружие, какое тут есть, загрохочет гомерическим хохотом…
Хорошо ли я выспался на составленных стульях? Пистолет. Дело не в чистоте дула. Номер. Оружие старое, ветеран, послужило на своём веку. Сталь стёрта добела. Соль. Железный холодок дует в затылок. Гроза разразится. Рано ещё. За тобой должок. Ты ещё не всё тут. Час полновесной расплаты. Мы-то знаем. Потерпи суток трое, Ты у цели. Почти. Крыши, крыши, у нас заговор. Секрет. Молчок — до поры! Мумия-Петербург смотрит, смотрит…
Пистолет в кобуру и выхожу в коридор. Никого. Ни мерзавца, ни негодяя. Спускаюсь по лестнице. Ямы-котлованы, траншеи, окопы. Цемент, бетон.
Строения черны. Город падает. Двуногие колонны. Переполнены злобой. Рука в перчатке колючей проволоки. Под током. Окно на шестом.
— Стой тут и не спускай глаз! Он не тряпка.
Десятиэтажная горилла продаёт очки, диваны, меха, ноты, услуги нотариуса. Яркий враг, рубли-когти. Огрызок приличия в спортивных тапочках и штанах массажиста. Что ему? Штык в зубы? Манекены за стеклом построились в шеренгу и повернулись к улице — мини-юбочки, целлулоидные овалы, руки по швам, ступни врозь. Гильза на грязном асфальте. Кто стрелял?
На тротуаре чёрном, чёрном. Окно арестовано. Там прячется сволочь, с которой все, кому не лень, сводят счёты. Шкаф-фагот, стул-скрипка. Медная струна нерва, натянутая на меланхолический позвоночник. Стоит за шторой и целит в щёлку.
Благодарю. Вы чрезвычайно любезны. Я не войду. Моя фамилия — Невойдовский.
Спина уносится в толпе спин. Гонимые снежные хлопья спин. Эта — прожжённая окурками. Трус! Слякоть! Куда — интересно знать? Позвольте! Сегодня у нас что? Чайковский? Смычок в туннеле пилит бревно. Пилит, пилит. Старается. В-з-з, в-з-з. Да, этого следовало ожидать.
Галерная, 7. Угол крыши и полукруг луны в чёрном небе смотрит в правую сторону. Мерзавец. И Всадник, и звёздочка. Фонари-чайки. Купол Исакия — ком мрака. Огоньки, Астория, неотразимый удар. На Гороховую. Подворотня, кошки. Мрачная лампочка.
Как по нотам. Сделает решето через дверную цепочку. Чисто, без отпечатков и воплей, в упор. Незваный татарин. Жду, бестрепетен, сердце стальное, одетое в кору кобуры. Весело. Разбирает смех. На части. Дом 9, квартира 4. Вот он я — тут. Не чирикать!..
Грохнул о бетон. Лом? Селена? Сантехник? Топчусь, ничего похожего. Дворники жгут ящики из магазина. Смотрю на огонь, зачарованный. До конца дней моих стоял бы так и смотрел. Он — единственный человек, с которым у меня получается чепуха. У него открытое лицо. Как дверь в подвал. Отпетый головорез. Не забудь гильзу. О каждом истраченном патроне — отчёт.
О чём они тарабарят? О мордастях? О мужчинах и женщинах в этом колесе? Вермишель серая, шевелится. Почти невероятно услышать что-нибудь новенькое в таком, забытом богом месте. Тужурки лопаются у них на плечах. Не случайно. Ширман, шины. За крышами кровавый шар сжат клешнями. Зимний закат. Кто сказал: на канале?
— Пятьсот рублей — лимончики! По пятьсот! Налетай!
Торговки на Сенной.
На Каменном мосту метнулась белая шапка, ощерясь железными зубами. Плоский, прямоугольный предмет, обёрнутый в толстую бумагу, под мышкой. Картина? Не успею, нет, не успею. Мысли уже не те, не злые, раскисли. Вон той голубой подсветки не было ведь раньше. Трактир, трактат, бремя, брюхо, дребедень, бестолочь. Я запутался в собачьей жизни, в собственноязычно сотканной паутине лжи. Не палить же в воздух, как полоумному. Небо-баранка. Таксисты-жуки дежурят ночь напролёт — у таких клубничек.
Надеюсь, на этот раз повезёт. Да тот ли это дом! Искал усы, а нашел косу. Тахта, рухлядь. Лежит и ждёт. Нож в живот. Ева с дынями.
Длинные рюмки. Говорящий мужик на изогнутом стуле. Шляпа, вот такая же, плавала в чёрной полынье. За мостом, как всегда — 27. Красный, неизменно красный семафор. Кабинка с клавишным телефоном-автоматом. Снег, грязь. Грохочут фургоны. Движутся двуногие фигуры на ходулях, достигая гигантских размеров. Гирлянды лампочек качаются во мраке по всей улице, бьются о балконы. Троллейбус, рога. Галерная, подвальные окна, свечи на столах, голые ноги, пиявочный бантик фартука, золотой эполет. Снег между камней брусчатки и на ступенях, и на двух гранитных пеньках у подворотни. Снег-свидетель. И всё сначала. Я в круге. Переулок важничает манжетами с запонками канализационных люков. Мокро блестящий мрак. Провал, полный.
А ты кто такой? Звучное, здоровое сердце. Гравировка: от сослуживцев. Кручу головку завода до отказа. Восьмой, вечера. Мыльный пузырь.
Красный табурет с белыми ножками, такими тонкими, такими непрочными, как это они ещё не переломились, мушиные… Волчий счётчик. Включен. Долг растёт, не по часам — по секундам. Гора, Памир, Тянь-шань. Развязывается узелок жизни. Не выдержу! Должен выдержать! Должен, должен, должен!..
Рыбу, мясо. Ноги в лампасах, в рёве города…
Смена охраны. Поёт петух. В третий раз.
— Сержант Цепнов! В дежурку!
Чёрный чай Зимней канавки. Нефтяной. Вижу краешком вырезанного бритвой глаза; железные ворота на Неву распахнуты — и первые, и вторые, и третьи. Из них вылетает рой кокард и грубоголубой фургон.
С новой Невой. Всё ново. С кем, против кого? Тут нет выбора. На Выборг. Юг, север, запад, восток. Сухая извёстка. Видавший виды и медные воды, в трубах, в гробах. Мундир, музей. Сержант Цепнов в халате уборщицы сметает шваброй стреляные гильзы. Профессия у нас такая: разить из-под козырька закона.
