Когда же на всю мощь загудел вечевой колокол, зажигая звоном колокола других городов, а вслед ему затрубили на башнях караульные трубы и боевые кони заржали в стойлах – пробудились и встали арвары.
– Кто звонил?!
– Кто поднял нас до срока?!
– Коль напрасно потревожили – не сдобровать!
Шуршат повсюду кольчуги, гремят латы, и уж мечи, топоры да копья навострены, булавы и шестоперы подняты в яростных руках.
– Я звонил в колокол! – сказал Космомысл с башни. – Обрище на росов напало, в полуденную сторону идет, к Нерею!
– Быть не может сего! – закричали дружинники в сотни глоток. – Зачем разбудил нас?
– Не верите мне – внемлите Кладовесту! Стоны да крики по всем землям росов!
– Не верим тебе, исполин! Ты пленницу отпустил! Ты привез ворону, от которой беда нам будет! Ты свободу нечисти даровал! Ныне зловещая птица по домам летает, нас в голову клюет!... Зови отца! С Сувором будем говорить! Ты нам не власть ныне!
Власть Космомысла над дружиной кончилась в ту минуту, когда на курган вознесли чашу и зажгли вечный огонь.
Между тем со всех сторон к княжеской крепости уже мчались пешие и конные со светочами на копьях – тревога поднялась нешуточная. Исполин пошел ко дворцу, но двери были малы, потому он согнулся в три погибели, кое-как протиснулся в сени и лишь в княжеских палатах немного распрямился. Глядь, а отец не спит, сидит за столом с братом своим Сивером и каликами перехожими – говорили о чем-то, но тут умолкли, взирая на Космомысла.
– Что за шум на улице? – спросил Князь и Закон.
– Тревога, отец! – сказал Космомысл. – Обры зорят города росов!
Сувор остался невозмутимым.
– То-то приснилось мне, будто ворона прилетела, – промолвил он. – И давай в темя клевать...
– Прости меня, отец. Не сон это был, – повинился исполин. – Я наложницу императора убил.
Государь лишь молча взглянул на сына, кольчугу надел, шлем боевой с соколиными крыльями и мечом опоясался.
– Как же убил, коль она бессмертна?
– Не убил до смерти. Из ее головы ворона вылетела...
Сивер поднялся из-за стола и на племянника даже не взглянул.
– Что же нам делать? – спросил у брата Сувора. – С тобою в поход собираться?
– Собирайся, брат. Не обойтись мне без твоей мудрости. Да попрощайся с женой, сыновей же с собой возьми...
Сивер тотчас же удалился, а Сувор осмотрел исполина с головы до ног и задумался.
– А что мне делать, отец? – поторопил его Космомысл.
– Тебе?.. Тебе след новые сапоги тачать. Погляди, как износились и запятники изрезаны...
– В походах износились, в битвах изрезались ромейскими ножами, – заспешил исполин, пряча взор. – Справимся с обрами, новые стачаю. Ты скажи, отец, что в сей час нам делать? Может, прежде ворону сыскать?
– Да она-то сама отыщется и не раз еще прилетит. Со злой птицей мы справимся. А с чудовищем что сотворим, сын?
Не успел ответить исполин, ибо в тот час прибежал Горислав, в кольчуге и латах, в деснице же меч обнаженный.
– Отец! Дай мне дружину! Я поведу варягов на обрище!
– Постой, воин ретивый, – ответил ему Сувор. – Меч в ножны вложи да скажи, что ты с обрами мыслишь сотворить, коли дам дружину?
– Ты же знаешь, отец, обрище только силы боится! В прошлый раз с малой дружиной ходил, силы не достало. А ныне с большой пройду по обринскому озеру и всему паросью, очищу земли от мерзкой твари!
Князь и Закон шлем снял и сел на лавку.
– Да нет более обров на озере. Они на Шелони сошлись и к Нерею приступили.
– Так идем на Шелонь!
– Не близкий путь...
– Конницу напереди пустим – достанет!
– Уймись, поддюжник. А лучше скажи, отчего это обрище места свои покинуло и в полуденную сторону устремилось?
– Безоким все одно, где поживы искать!
– А что же снялись они со своих мест, не оставив в норах ни стариков, ни чад своих?
– Полно гадать, отец! – взгорячился Горислав. – Настигнем обрище и прежде хвост ему отсечем!
Сувор плечи опустил.
– Тревога по варяжским берегам, супостат за воротами рыщет, а я впервые не знаю, как поступить с ним. Силою ли одолеть, как всегда, чтоб присмирели обры на десяток лет? Но за ними ныне всюду тянется ромейская тень. Воюя с обрищем, мы воюем с императором. Так чем возьмем Вария? Мудростью, чтоб не тревожили нас хотя бы век? Или силой неодолимой?
– Разве есть против ромеев мудрости? – усомнился исполин. – Коль они пропитаны коварством и хитростью словно конским потом?
– Силой, отец! – сверкнул очами старший брат. – Ибо и боги не ведают такой хитрости, дабы навечно смирить обрище.
Сувор встал, глянул на сыновей.
– Послушал я вас, и вот что скажу. Ты, поддюжник, как старший, дома останешься, судить да рядить. А ты, Космомысленный мой сын, возьми ватагу свою да ступай невесту себе искать. Калики укажут, где.
– А кто же поведет дружину? – в голос спросили сыновья.
– Ныне сам поведу...
11
Пробуженная до срока, не остывшая от крови, исполненная ярости, тяжелая конная дружина ускакала в паросье, а Космомысл стал собираться в дальний и неведомый путь. А был конец месяца Радогоща, когда все варяжские мореходы стремятся к материковым берегам, дабы на бескрайних ледяных просторах морей не захватила зима. Прежде всего исполин стал готовить свой хорс, на котором ходил на ромеев, и Горислав с охотой помогать вызвался. Самых лучших и опытных варягов в ватагу дал, а они вытащили корабль на берег, сделали железные обводы от носа до кормы, сам нос укрепили стальным ледорубом, по совету поддюжника новые паруса и снасти поставили. Все дал старший брат из собственных запасов, даже трех якорных канатов не пожалел, но и словом не обмолвился о мыслях своих. А Космомыслу еще невдомек было, поскольку снаряжая хорс, он все смотрел по сторонам и на ночь не покидал палубы, опасаясь, как бы ворона не прилетела да не спряталась на корабле.
Когда же спустили хорс на воду, Горислав, и вовсе расщедрившись, привез к причалу сорок больших бочек драгоценной живицы – живой и мертвой.
– Возьми, брат, – сказал и пожелал по обычаю. – Пусть же в корабле только плещется, да гонит его по волнам и не застывает в камень яр-тар.
– Много мне сорок бочек, – ничего не подозревая, молвил Космомысл. – В пору весь свет по кругу пройти!
– А корабль у тебя исполинский! – засмеялся поддюжник. – Да и путь впереди неведомый и нелегкий!
Залил Космомысл живицу в корабль, загрузили припасами и пошел к брату за поручным походным колоколом – знаком власти над корабельной ватагой. Горислав же свел его в глубокое подземелье, где глух был Кладовест к человеческому слову.
– Все ли дал тебе, брат?
– С лихвой снарядил. Осталась толика малая – корабельный колокол.
– Получишь колокол. Но только если слово дашь – назад не возвращаться, покуда отец наш не уйдет в мир иной.
– Ты что же, брат, прогоняешь меня? – изумившись, спросил исполин.
– Не прогоняю, а удаляю до срока, – ответил он, будто государь.
– В чем же я провинился перед тобой, Горислав? Или думаешь, отцу поведаю, как ты обезножить меня вздумал? Коль сразу не сказал, так ныне уж не скажу.
– Да сего я не боюсь. Поделом тебе было ослабленным жить, чтоб не ходил за море и не возил воронье на нашу землю. Понадобится, сам отцу признаюсь.
– За что же гонишь?
– Не лежать двум медведям в одной берлоге.
– Я не ищу власти и не стану тебе преградой ко княжению! Мне след невесту искать...
– Вот и ступай ищи! Изберут меня государем, назад приму.
– Трудно будет мне на чужбине, и чтоб вернуться, я должен отцовской смерти ждать. А это все одно, что солнце похоронить...
– Найдешь себе поленицу и живи с ней, где хочешь, только вне арварских пределов. хорс я тебе снарядил, самых верных варягов собрал и колокол дам взамен на слово.
Пригорюнился Космомысл: супротив воли брата пойти – не даст знака власти, а без него не сладить с вольной варяжской ватагой, не пойдет она в опасный океан. Послушаться – обратного пути домой не будет, скитать придется по чужим землям. И так и сяк думал, но все мысли сходились, что все равно надобно плыть в океан и искать остров Молчания, где живет Краснозора, а потом будь что будет!
– Даю слово, – сказал. – Ибо нет у меня иного пути.
– Добро, вот тебе колокол! – обрадовался поддюжник. – Да спеши, не то настигнет в море
Студень, не видать тебе ныне океана. А там невеста ждет, бессмертная поленица!
Взял исполин колокол, повесил его на носу хорса и ударил трижды. В тот час же вскинулись и наполнились солнечным ветром белые паруса, расправился образ лучистого Хорса, взор коего устремился вдаль и потянул за собой корабль. Родной берег стал отдаляться вместе с крепостными стенами городов вдоль моря и скоро вытянулся в долгую нитку, после чего покрылся туманом и, когда превратился в окоем, Космомысл вытер слезы, выдутые ветром, и встал к рулю.
Море для руса было не менее родным, чем суша, но если осваивая после перселения новые места, они строили земные пути, расставляя на их перекрестках камни с надписями, прочесть которые могли только варяжские путники, то на бесконечных водных равнинных пространствах не было зримых дорог, путеводных вешек, затесей, камней и прочих указателей. Однако при этом всякий рус, появившийся на свет в варяжских пределах под звездным полунощным небом, от рождения знал земные и морские пути, и в какие бы неведомые края он ни плыл, всегда знал дорогу домой. Многие любопытные варяги, надолго оставив земные дела, отправлялись в самое заманчивое плавание вокруг света, не имея никакой корысти, а только для того, чтобы позреть иные материки и острова. Уходя за солнцем на запад, они возвращались с востока, и не было в этом ничего удивительного, ибо все варяжские народы обладали возможностью позреть на Землю с той высоты, с какой взирает на нее бог Ра. Происходило это в момент рождения и младенческий крик означал крик восторженного страха, ибо никогда более в жизни его воля не поднималась так высоко. За несколько минут новорожденный озирал все земли, моря и океаны, и его еще не замутненное, чистое сознание навечно запечатлевало увиденное. Этот взор сверху назывался Зрак, и варяг, испытавший, познавший его, уже более никогда не мог заплутать на суше и на море, так что куда бы он потом ни пошел, ни поехал и ни поплыл, всегда знал, где находится. Если же младенец рождался молча и его воля не вздымалась к звездам, то возмужав, не ведающий Зрака, варяг мог ходить лишь по земным проторенным и речным путям, более смерти опасаясь безбрежного морского пространства. Поэтому среди полунощных народов, ждущих Варяжа, были морские, речные и сухопутные, соответственно селившиеся у морей, рек и в глубине материка.
