Но сейчас… В эту минуту Шарлотта вспоминала все слова, сказанные Люком, и ненавидела себя за то, что поверила им. И доверилась ему. И полюбила его.
— Шар, — позвала Люсинда, заглядывая в палатку Шарлотты. — Нора Вестроу говорит, что севернее лагеря есть прекрасная рощица ирги[3]. Хочешь пойти со мной за ягодами? Нора говорит, что испекла уже три пирога!
— Звучит прекрасно, — сказала Шарлотта голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций. Какая разница, пойдет ли она за иргой или нет? Ей казалось, что глубоко в сердце появилась дыра. Мысль о том, что когда-то она позволила себе испытать какие-то чувства к Люку Эшкрофту, приводила Шарлотту в ярость. Она поступила неправильно и теперь понесла наказание за свой грех, за то, что с первой встречи желала его.
За завтраком Шарлотта пожалела, что у нее не хватило смелости надеть сковороду с лепешками на голову Маркусу, который снова нарывался на ссору. Но, с обожанием глядя на маленького Джейкоба, она решила, что потеря утреннего завтрака не стоит того, чтобы услышать его плач.
Но позже, когда они с Люсиндой с корзинами и ребенком отправились в путь, Шарлотта сказала себе, что плохое настроение было ее собственной ошибкой. Она открыла свое сердце не тому человеку, и должна спокойно принять последствия своего опрометчивого шага.
Не имело значения, что она полюбила Люка Эшкрофта. Не имело значения, что он говорил ей то, что ни один мужчина до него не решался сказать. Не имело значения, что теперь ее мысли будут заняты им день и ночь и что в ее сердце будет кусочек, который вечно будет по нему тосковать.
Люк женат, а она согрешила. Она позволила себе быть эгоистичной и ветреной, смелой и страстной, тогда как должна была оставаться стойкой и хладнокровной. Она должна была быть глухой к словам Люка, к интересу, который он проявлял к ее жизни. Должна была быть непреклонной даже перед очарованием его силы и красоты, этих глаз цвета морской волны, полных чувств. Она никогда не должна была позволять себе познать вкус его губ или почувствовать его близость. И она никогда не должна была позволить ему прикоснуться к ней.
Она шла рука об руку с сестрой, думая, что она могла бы сделать, чтобы все изменить. Это было почти забавно — для большинства людей переход в тысячи миль становился испытанием на выносливость, ценой проигрыша в котором могла стать жизнь. Но Шарлотта не боялась грядущих трудностей, ведь для нее имело значение только то, что ее сердце жестоко разбито мужчиной. Мужчиной, который даже не был ее мужем.
Впереди Шарлотта увидела Бидди Ли, окруженную со всех сторон высокими травами прерий, блестевшими под жарким солнцем. И Шарлотта почувствовала приступ стыда. Она провела ночь и утро, жалея себя, хотя знала, что, по сравнению с жизнью Бидди Ли, ее жизнь казалась сплошным удовольствием.
— Давай догоним Бидди Ли, — сказала она Люсинде. Люсинда засмеялась.
— Ты беги к ней, Шар. А мы догоним. Нам с малышом за тобой не угнаться.
Через минуту Шарлотта уже поравнялась с Бидди Ли.
— У тебя все в порядке? — спросила она, подстраиваясь под ее шаг. — Я видела, ты ехала в фургоне Смитерсов. Я все время гадала, что бы это значило.
— Это значит, что я ушибла колено и Скит сказал мне ехать в фургоне. А потом миссис Карлин устроила страшный скандал, и я выпрыгнула и пошла пешком.
— Нога уже не болит?
— Бывало лучше, но бывало и хуже, — сказала Бидди Ли. — А теперь скажи мне, отчего ты выглядишь печальнее девочки, потерявшей лучшую подругу, куклу и маму в один день, или мне попробовать угадать самой?
Шарлотта улыбнулась.
— Я плохо выгляжу?
— Могло быть и хуже, — сказала Бидди Ли, когда они подошли к зарослям ирги.
Шарлотта покачала головой в нерешительности, потому что знала: если она расскажет Бидди Ли о Люке, то жалость к себе разгорится с новой силой, а ведь сердце ее и без того было разбито.
Бидди Ли вздохнула.
— Скажешь мне, когда будешь готова. Посмотри вокруг! Посмотри, какая красота!
Шарлотта сорвала ягоду, положила в рот и почувствовала ее сок на языке. Она была одновременно сладкой и кислой, горькой и ароматной, и Шарлотте действительно показалось, что она в жизни не пробовала ничего более вкусного.
— Прекрасные ягоды, — сказала она, сорвав другую. — Кажется, я не принесу ничего в лагерь, а вместо этого наемся их здесь и сейчас. Бог с ними, с джемом и с пирогами!
Бидди Ли засмеялась.
— Я тоже. Я скажу Карлин, Молли и миссис Смитерс, что их уже не было, — сказала она, засыпая горсть себе в рот.
Наконец появилась и Люсинда. Шарлотта попросила сестру закрыть глаза и открыть рот и положила ей на язык пару ягод.
— Ммм… вкусно, — сказала Люсинда. — Как давно я не пробовала такой вкуснятины! — Она удобнее устроила Джейкоба у себя на груди. — Так мне будет удобнее, и я стану есть намного быстрей, — сказала она, смеясь и вытирая сок с подбородка.
Шарлотта засмеялась и на миг снова почувствовала себя счастливой девчонкой. Совсем как в детстве, когда дома они с Люси рвали ягоды у ручья: немного для себя, немного для пирогов, которые испечет мама (она никогда не делала меньше четырех за один раз). Мама всегда говорила, что никогда не знаешь, кто может зайти в гости.
И потом она вспомнила встречу с Молли, омрачившую ее утро, и новость, которую та принесла. Эта новость была похожа на грозовую тучу, застилающую небо. Люк. И его жена. И ее собственное глупое сердце, эмоции, которые взяли верх над ее силой воли.
Но Шарлотта знала, что может быть сильной. Она была счастлива еще минуту назад, делясь ягодами со своей сестрой и подругой. В тот момент ей не нужен был Люк, и она заставит себя не нуждаться в нем больше никогда.
* * *
— У тебя встревоженный взгляд, — сказал Белый Лис, внимательно глядя на Люка и передавая ему трубку.
Люк засмеялся, втягивая дым, которого он давно уже не пробовал.
— Кажется, все мое тело встревожено, — сказал он. — Я старею, Белый Лис.
Индеец — сам уже пожилой мужчина, длинные волосы которого уже украсила седина, — в ответ не улыбнулся.
— Мужчина, который учит мальчика стрелять из лука, не может быть старым, — тихо произнес он.
На миг Люк углубился в воспоминания, пришедшие, кажется, из другой жизни, хотя речь шла о дне, который от дня сегодняшнего отделяло всего четыре года. Тогда он познакомился с несколькими индейцами-канза во время очередного привала. Пятилетний мальчик, внук Белого Лиса, которого звали Быстрое Перо, плакал, потому что братья дразнили его за то, что он не мог попасть в цель из лука. Рассерженный мальчик отказался принять помощь отца и Белого Лиса и ушел в прерии, утащив с собой свой лук и несколько потрепанных стрел.
