— Почему «писстетс»? — рассеянно поинтересовался Тэд, близоруко рассматривая восьмерых мужиков с автоматами, выбравшихся из двух «нив» и вслед за Рыжим направляющихся в нашу сторону. — Ты что, знаешь этих людей?
— Уффффф… Это не люди, — обреченно выдохнул я. — Это «духи». Всех их я не знаю, только одного — вот того, который рыжий. Но мне почему-то кажется, что этого будет вполне достаточно…
Рыжий приблизился к машине вплотную, некоторое время безмолвно сверлил меня жгучим взглядом, затем ухватил левый рукав моей рубашки и резко дернул его, обрывая пуговицу. Рукав расползся пополам, обнажая здоровенный рубец на предплечье — след пулевого ранения. Охнув, как женщина в момент первого мужского проникновения. Рыжий отшатнулся назад, упал на колени и, вздев руки к небу, набожно заорал дурным голосом…
Выше я обмолвился, что как-то пробовал противоборствовать чеченскому коварству отнюдь не самым цивилизованным способом. И это у меня получилось довольно сносно. Да, еще я обмолвился, что, возможно, как-нибудь пожалею об этом…
Дело было в ноябре прошлого года, примерно в этом же районе — неподалеку от Старого Мачкоя. Я со своими пацанами, как обычно, пас гипотетический караван с минами, который, по прогнозам аналитиков, непременно должен был просочиться где-то здесь, в направлении Мачкой-Артана.
Погода стояла мерзопакостнейшая — непрерывно моросил мелкий нудный дождь, периодически трансформирующийся во взвесь киселеподобного тягучего тумана. Такова уж середина ноября в Чечне. Было холодно — ночью температура опускалась до пяти градусов мороза, и мелкие лужи промерзали до дна.
Мы оборудовали лежку на заброшенной ферме, расположенной в небольшой балочке. Устроились вполне сносно: под задницей доски, с боков стены, потолок местами целый, практически не дует — можно палить костерок, греться, пить кипяток… Короче — кайф, не засада.
Из балочки вести наблюдение было весьма проблематично, а потому я выставил два парных поста на двух пригорках рядом с балкой — как раз на четыре сектора, с круговым визуальным охватом прилегающей территории.
Село располагалось в четырех километрах от нашей лежки, а за ним, в северо-западном секторе, мирно накапливал подкожный жир отряд полевого командира Зелимхана Ахсалтакова — оттуда и ожидался караван.
Более во всей округе опасности не прослеживалось, так что на пригорок с юго-восточной стороны можно было пост не выставлять. Однако привычка — вторая натура, положено иметь стопроцентный визуальный охват — значит, так и будет.
Возможно, именно непрекращающийся мелкий дождь, навевавший своим монотонным падением чувство умиротворения, да кажущееся ощущение безопасности сыграли со мной злую шутку.
Со мной в рейде участвовали 12 человек. Все они были юными, немного легкомысленными и, вдобавок ко всему, неделю назад получили месячную зарплату, которую именно сейчас им приспичило потратить.
— Товарищ старший лейтенант… Разрешите на соседнюю ферму смотаться — продуктов купить? — высунулся великовозрастный ребенок, сержант Желудок. — Жрать охота — мочи нет…
Ладно, черт бы с ними. Ну приспичило пожрать — велика ли беда? Обычно на такие вот провокации я отвечаю категорическим отказом.
Но в тот раз я посмотрел в проем выбитого окна на моросящий дождик, представил себе, как заманчиво бы смотрелись сейчас поджаренные на сливочном масле свежие яйца, и решил дать «добро». В нашем тылу располагается застава 47-го полка, до которой километра четыре, а соседняя ферма хорошо просматривается с заставы. На ферме по зимнему времени проживают лишь старики чеченцы, дед с бабкой, которые ни с кем не общаются. Так что никакой опасности для засады не представляют. Старики почти что свои — пацаны с заставы постоянно покупают на этой ферме молоко и сыр, а иногда дед и так дает, без денег. Почему бы и нет?
— На, держи, — я достал из кармана полтинник и протянул сержанту. — В общий котел…
Отметив, как загорелись глазенки у моих обжор, я хмыкнул и окончательно укрепился в правильности данного отступления от нормы.
— Ухо, станцию оставь, — скомандовал я запасному радисту. — Пойдешь с сержантом. Возьмите три красные ракеты — если что, хоть одну пустите. Смотрите, чтобы наши с заставы не подстрелили! Так, так… Время, — я посмотрел на часы. Это ведь сказать легко — смотаться — пять километров по вязкой грязи, с ведением непрерывного наблюдения во все стороны. Это вам не перед сном по аллейке прогуляться!
— Сорок минут туда, сорок обратно, десять — там. Итого — полтора часа. Если не прибываете через полтора часа, считаю вас дезертирами. Вперед! — Таким вот образом я напутствовал обоих бойцов. Едва дослушав до конца, они с завидным проворством ломанулись вверх по осклизлому склону балочки и через минуту исчезли из поля зрения…
Когда минуло два часа, я шибко не взволновался — по такой грязи да с огибанием всех подряд буераков можно тащиться и дольше. Тем более что обратно при благоприятном раскладе они попрутся груженые.
По истечении двух с половиной часов я начал нервничать, а по прошествии еще получаса понял, что случилась беда. Часовые синхронно поклялись, что красной ракетой в юго-восточном секторе даже отдаленно не пахло.
Прекратив наблюдение, я сорвал группу с места, и мы скорой иноходью потопали по хлюпающей грязи в направлении злополучной фермы.
Спустя тридцать пять минут я уже грубо орал на трясущегося от испуга деда, требуя признательных показаний, а мои пацаны проворно шмонали усадьбу, переворачивая все, что можно, вверх тормашками.
Поначалу дед пытался отпираться и даже изображал благородный гнев, но когда один из моих бойцов обнаружил на кухне под сервантом грязный вещмешок с корявой вышивкой «Желудок», я дал команду подготовить усадьбу к сожжению, и хозяин очень быстро раскололся.
В принципе, он сдался так легко оттого, что прекрасно знал — исправить случившееся мы уже не в состоянии и своими показаниями он никому не навредит, кроме самого себя. Ну а он — старый, немощный. Спецназ с дедами не воюет. Железная логика.
— Племянник у меня отдыхал с товарищем, — сказал дед, пожевав губами, — ну они из отряда Ахсалтакова. Того, что за Старым Мачкоем… Когда ваши пришли, племянник с товарищем спрятались в бане. Ну, я вашим положил всего понемногу, а потом предложил по 100 граммов для прогрева, ага. Они не хотели. Командир унюхает, говорят, а я им — возьмите лаврушку, заешьте… Выпили… А у меня бутылка с клофелином. Вот… Племянник с товарищем погрузили ваших на «уазик» и уехали. Сейчас, наверно, уже в отряде…
Интересное кино! Я моментально вспомнил, что в этом районе при весьма смутно прослеживающихся обстоятельствах в разное время пропали десятка полтора наших солдат. Вот она какая — ферма-то! Интересное местечко — рядом с заставой, приветливый дедок, молочко, яйца, маслице, ага…
Первое желание, возникшее у меня после осмысления полученной информации, было простое и скромное: сжечь ферму и расстрелять деда, а потом застрелиться на фоне пепелища.
Однако, порассуждав немного, я пришел к выводу, что есть вариант получше. Прибегнув к нему, я имел в перспективе весьма незначительный шанс на удачу и очень большой процент вероятности уложить всю свою команду и, естественно, погибнуть собственнолично. Однако у спецназа есть железное правило: с операции приходят все… или никто. Обычному цивильному гражданину это может показаться абсурдом, но это закон. Каждый боец спецназа свято верит, что если он упадет раненным на поле боя, его обязательно вытащат из-под огня любой плотности. Если же этого бойца разорвет миной на кусочки, их соберут в кучу и вынесут с поля брани. Таков закон спецназа. Он оправдан спецификой деятельности и цементирует боевое братство в могучий единый организм. Этот закон беспрекословно выполняется в любой ситуации. Я просто не имел право вернуться и доложить: все путем, операция завершена, только вот двух парней «духи» утащили — а так все нормально… Проще было застрелиться тут, на месте.
Изобразив страшное горе на лице — мне, кстати, для этого совсем не потребовалось никаких усилий, я сполз по стене на пол, зажал автомат меж колен и тоскливо запричитал:
— Ах, дед, дед! Ну, дед, ну и сволочь ты! Что ж ты наделал, а? Таких парней еврею отдал! Эх, дед…
Дед сидел рядышком на лавочке с понуро опущенной головой, трясущимися руками перебирал костяные четки и исподлобья давил косяка на моих грязных пацанов, сгрудившихся в дверях, — ждал, когда они его начнут рвать на части. Услыхав про еврея, старик встрепенулся и спросил:
— Это кто еврей-то?
— Да не придуряйся, дед! — досадливо воскликнул я, продолжая горестно раскачиваться и смотреть в пол. — Чего дурака включаешь? Все знают, что ваш Ахсалтаков — горский еврей из Азербайджана. Эх, каких пацанов, а! Сейчас они их там пытают, бьют…
