На другой стороне поля маршал Мюрат, Неаполитанский король, увидев отступающий отряд, спросил у его командира, что происходит? «Под таким огнем нельзя оставаться! – ответил офицер. «Ну так я-то здесь остаюсь!» – вскипел Мюрат. «Да, это так, – ответил офицер и скомандовал, – солдаты, возвращаемся: дадим себя убивать!».
Потери полков, как русских, так и французских, в критических местах Бородинского поля были огромны. Из 4 тысяч 100 человек 30-го линейного полка, ворвавшегося на батарею Раевского около полудня, в живых остались только 257 солдат и 11 офицеров. А из 563 солдат и офицеров Астраханского кирасирского полка, участвовавшего в кавалерийских сражениях, развернувшихся на Бородинском после 14 часов, когда обе стороны исчерпали пехотные резервы, в строю остались всего 95 человек (из них 40 были представлены к наградам).
Брандт, один из офицеров Великой Армии, записал: «Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений – все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга. Перед моими глазами так и встает лицо одного штабного офицера, человека средних лет, лежавшего поперек русской гаубицы с огромной зияющей раной на голове. При мне уносили генерала Огюста де Коленкура; смертельно раненный, он был обернут в кирасирский плащ, весь покрытый огромными красными пятнами. Тут лежали вперемешку пехотинцы и кирасиры, в белых и синих мундирах, саксонцы, вестфальцы, поляки. Среди последних я узнал друга, эскадронного командира Яблонского, красавца Яблонского, как его звали в Варшаве!».
Обер-шталмейстер императора Арман Коленкур описывал, как Наполеон, объезжая по окончании битвы Бородинское поле, наткнулся возле батареи Раевского на кучку солдат с четырьмя или пятью офицерами. «Присоединитесь к вашему полку!» – приказал император. «Он здесь», – отвечал офицер, показывая на валы и рвы редута, на шеренги мертвецов.
Обычно после битвы на полях «прибирались» похоронные команды: мертвецов сжигали, предварительно соорудив из них гигантские «поленницы». Однако «прибрать», например, на поле Бородина французам было недосуг, а крестьяне разоренных деревень Бородино, Семеновское и Горки, разбрелись. Тысячи мертвецов оставались лежать здесь до самой весны 1813 года. Голых, полусгнивших, объеденных лесным зверьем, их сжигали на огромных кострах. При этом есть рассказы о раненых, которые сумели прожить на Бородинском поле до поздней осени – переползая от мертвеца к мертвецу, они искали в сумках и ранцах хоть какую-то еду.
6
Надо полагать, французов Россия ошарашила уже тем, что война здесь велась иногда оружием каменного века: башкиры, например, были вооружены луками и часто осыпали стрелами французов.
Стойкие под пулями, от этой экзотики наполеоновские воины приходили в ужас. Генрих Росс, врач в вюртембергской кавалерии, записал о бое под Инковым (8 августа 1812 года): «Здесь мы в первый раз подверглись обстрелу стрелами, которые летят и свищут в воздухе как пули. Одному польскому офицеру стрела попала в бедро, у другого она застрял в платье; мы потом долгое время возили их с собой на память».
На Бородинском поле неприятеля встретили ратники Московского ополчения.
«Неприятель намерен обходить – и вдруг высокий лес ожил и завыл бурею. Семь тысяч русских бород высыпало из засады. С страшным криком, с самодельными пиками, с домашними топорами они кидаются в неприятеля, как в чащу леса, и рубят людей, как дрова…», – писал очевидец. (Правда, скорее всего преувеличил – известно лишь об участии 500 ополченцев в атаке на левом фланге русской позиции).
А вот казаков французы видели и прежде и потому относились к ним снисходительно: «Более шумное, нежели опасное войско,» – записал после Бородина граф Сегюр. Однако именно составленные из казаков партизанские отряды растащили потом французскую армию на атомы.
Во Вторую мировую армии вступали с винтовками, а выходили с автоматами; въехали на велосипедах, а выехали на тяжелых танках. Прогресс вооружений был вызван тем, что с самого начала войны людские ресурсы были задействованы в общем-то полностью, приходилось искать преимущества в другом. У Наполеона картина была обратной: его эпоха закончилась с теми же ружьями и пушками, с какими начиналась. Основным оружием Наполеона и его противников была человеческая масса. Этот «вид вооружений» был ему понятен, его Наполеон по мере сил холил, лелеял и развивал. Пока в Европе были люди, Наполеон не нуждался в прогрессе вооружений.
Известно, что американец Роберт Фултон в 1800 году предлагал Наполеону проект подводной лодки. Но Наполеон не разглядел в субмарине скрытый потенциал: лодка могла находиться под водой всего лишь 20 минут, а этого, указал Наполеон, слишком мало для выполнения каких-нибудь задач.
(В России идея подводной лодки появилась еще во времена Петра I. Крепостной крестьянин Ефим Никонов при поддержке царя построил «потаенное судно», деревянную подводную лодку, способную к реальному подводному плаванию. После смерти царя в 1725 году «потаенное судно» было упрятано «от вражьих глаз» в глухой сарай, где истлело).
В 1803 году Фултон испытал в Париже пароход: судно двигалось со скоростью 5 километров в час, что можно было считать успехом – ведь это был, говоря нынешним языком, прототип. Но Наполеон и у парохода не увидел будущего. Пишут, будто он первым делом спросил Фултона, когда может быть построен большой пароход с пушками, а услышав, что на это понадобится несколько лет, сразу охладел к идее парового флота в целом. (Первый боевой пароход Фултон заложил в Америке в 1814 году, это был 44-пушечный «Фултон Первый»).
Наполеону нужно было то, что могло действовать прямо сейчас, – а это были привычные кремневые ружья, стрелявшие ядрами пушки, а главное – люди, люди, много людей. Впрочем, в такой точке зрения Наполеон был не одинок: когда в 1804 году Фултон переехал в Англию, там от его подводной лодки тоже никто не пришел в восторг. Но здесь причины могли быть другими: англичане и без того были хозяевами на морях. Интересно, что на земле, где они, видимо, чувствовали себя не так уверенно, англичане, не имевшие в своем распоряжении людских ресурсов всей Европы, от технических новинок не отказывались.
Например, 8 ноября 1806 года они испытали на французах «ракеты Конгрива» – реактивные снаряды. Выпустив с кораблей по французскому городу Булонь 200 ракет за полчаса, англичане сожгли город практически дотла. Впечатление от таких обстрелов было ужасающим. В 1807 году англичане, чтобы «предостеречь» Данию от перехода на сторону Франции, выпустили по Копенгагену несколько десятков тысяч ракет. Датская столица была обращена в пепел, а датчане до конца франко-английского противостояния боялись англичан больше, чем Наполеона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});