Если вы нанимаете человека на поденную работу, то он думает, что вы заплатили за день его времени, а не за девять часов работы. Поэтому с совершенно чистой совестью он отдает этот день, проводя его в общем, как ему захочется: немного поработает, потом посидит — не тайком, а у вас перед носом. А если поденщиков несколько, то они время от времени все ложатся на траву, чтобы понежиться и покурить трубку, они не разбегаются, так как их наняли, чтобы они были здесь, на месте. Если они таскают строевой лес, то будут носить так много или так мало, как им заблагорассудится. Здоровый парень проходит ленивым шагом, волоча тонкую жердь; маленькая женщина перегоняет его, сгибаясь под тяжелой балкой. Но когда понесут следующий груз, может случиться, что все будет наоборот, если только им придет в голову такая фантазия. Здоровый парень не стыдится, когда вы видите, что он почти ничего не делает.
Давид работает у меня по соглашению о дележе прибылей; он работает на моих собаках! Я предполагал, что он будет работать постоянно. Вложив на приобретение собак и оборудование значительный капитал, я, естественно, не хотел, чтобы они простаивали. Можно бы взять на работу любого другого, но, остановившись на Давиде, я доверил упряжки исключительно ему. И вот Давид после перерыва в несколько дней отправляется охотиться на тюленей. Он возвращается ни с чем. Просто ему не повезло, хотя другие вернулись с добычей. Следующие день-два Давид лежит дома. Так оно и идет. Вот он поймал тюленя. Хорошо, думаю я, теперь он по-настоящему взялся за дело. Ничуть. Сидит себе дома четыре дня, но на пятый он отправляется, а Карен приходит ко мне занять денег на еду. Если б в какой-либо из этих дней я был виноват в простое Давида — например, забрал бы собак для своей поездки, — мне пришлось бы заплатить ему. (…)
* * *
20 февраля. (…) Мягкая погода. Небольшой снег, начавшийся вчера вечером, идет и сейчас. Лед, который, как сообщали два дня назад, стал образовываться в Уманак-фьорде, может сломаться под тяжестью накапливающегося снега.
В четверг Давид вернулся — тюленя он не поймал: на санях не было каяка. Я спросил его, в чем дело, но объяснения не понял: Давид смеялся. Вчера вечером я узнал, что каяки и сети, принадлежащие ему и Хендрику, унесены льдом. Для Давида, человека с малыми средствами, это очень серьезная потеря, но он не жаловался — только смеялся.
Гренландская собака вполне одомашненное животное и, насколько я заметил, ни по внешности, ни по характеру не похожа на волка — своего брата (как это многим представляется). Самый лучший тип — мускулистая собака среднего роста. Она густошерстая, пышный хвост завернут колечком высоко на спину. Отдельные экземпляры иногда напоминают немецкую овчарку, но вообще гораздо более похожи на китайскую чау. Если бы удалось установить родство гренландской собаки и чау, то это могло бы помочь в решении проблемы, откуда появились эскимосы и кто они такие. Конечно, может быть, что новые собачьи породы вывезены из Европы. Это даже весьма вероятно, если судить по многочисленным разновидностям типа животных и разнообразию их окрасок, хотя преобладающий цвет белый, а у многих из лучших собак белый с переходом к рыжеватому. Но встречаются черные, коричневые, коричневатые с полосами другого цвета или белые с резко выделяющимися черными или коричневыми пятнами.
* * *
21 февраля. Если справедливо рассматривать современное государство состоящим из различных культур или цивилизаций, то мы должны признать, что каждая из них имеет собственные нравы, неотделимые от условий ее существования. Всякий закон, не согласующийся с нравами народа, невыносим для него. Недовольство некоторых классов определенными законами происходит оттого, что эти законы не гармонируют с нравами этих классов. Чтобы члены сложного общества были довольны законами, законы должны быть приемлемыми для всех классов. Тогда федеральные законы и федеральная юрисдикция ограничивались бы вопросами общего межклассового соглашения, оставляя все остальные вопросы классовому законодательству и классовым мерам по соблюдению этих законов. "Один закон для быка и другой…" (как там эта цитата?) [45].
Вчера вечером мы пили кофе с Шарлоттой и Олиби. Шарлотта, как всегда, была оживлена. Вскоре она начала петь, зная, какое наслаждение доставляет этим мне. Пела она довольно высоким голосом, а потом внезапно переходила на низкие ноты, как граммофон, у которого вдруг кончился завод, и заканчивала как будто смущенным смехом.
У Кнуда живет женщина, несколько простоватая. Ей около тридцати пяти лет. Как мне кажется, она просто неряшливое существо, но Шарлотта и Олиби говорят, что эта женщина изумительно танцует. Олиби пошел и привел ее. Сначала она стеснялась, не хотела выступать; она стояла около двери, держась в тени и отворотив от нас лицо. Но вскоре, поддавшись ритму пения Шарлотты, она прыжком вступила в танец. В тот же миг она преобразилась и стала великолепно гротескной. Ее лицо, руки и ноги работали с сильным драматическим напряжением. Она хлопала в ладоши и выкрикивала "Ап, ап!" низким контральто, которое подобно барабану поддерживало ритм песни и танца.
Женщина выступала с короткими промежутками почти час, показав за это время значительный репертуар ритуального позирования. И все время мы видели драму, сильную драму, напряженную, страстную и абсолютно убедительную; женщина явно была одержимой.
Ей сказали, что я люблю ее. Я подтвердил это. Она вдохновилась и сказала, что любит меня тоже. И после этого полностью отдалась исполнению завлекательных чудес, работая мускулами живота и паха.
Я дал ей весь табак, который был у меня в кисете. Она с большим удовольствием стала жевать его.
Опять выпал снег. Он идет и сейчас. Погода мягкая.
* * *
22 февраля. Глубокий, глубокий снег, и он продолжает тихо ложиться на землю. Вчера и сегодня ходили с Тобиасом осматривать его крючки на акулу. Ничего не нашли. Правил собаками. Теперь наловчился.
Вчера вечером к нам пришли пить кофе Рудольф, Маргрета, Йонас и Элизабет. После кофе пили пиво. Вскоре, конечно, все настроились танцевать. Йонас неожиданно проявил изумительную легкость, а Элизабет оказалась одна не хуже оркестра: она неутомимо пела мелодии легких быстрых танцев, идеально соблюдая ритм. Затем Йонас сказал, что если мы хотим посмотреть настоящего танцора, то надо позвать Петера Сокиассена. Было около полуночи. Рудольф поднял Сокиассена с постели, и он появился, немного обалделый от сна. Я дал ему большую кружку пива. Он опорожнял ее несколько раз. И вдруг — раньше, чем начать танцевать, — он оказался пьян, стал говорить, что ему нужен Хендрик, жалобно просил его привести. Послали за Хендриком. Ладно! И тогда Петер стал танцевать. Танцевал он изумительно. Это была не просто легкость движений, это было искусство. Ловко, с безукоризненным ритмом, разнообразно и с высоким изяществом. Он был слишком пьян, чтобы самостоятельно держаться на ногах, и Рудольф держал его как механического паяца — одной рукой, забрав в кулак одежду на груди. А когда они оба поворачивались, Рудольф держал Петера сзади за штаны, Хендрика так же держал Йонас.
Гости разошлись в три.
Между старинными танцами гренландцев и всеми теми, какие они танцуют теперь, в том числе и в исполнении Петера, лежит пропасть. Старые танцы были драматическими произведениями — образным воплощением чувств танцующего. Современные танцы — просто выступление.
В какой-то момент Петер Сокиассен расчувствовался, вспомнив о смерти своей жены. "Ну, ну", — сказала Саламина и вывела его из этого состояния. Но свою благодарность он излил за те десять крон, которые я ему дал.
Петер принес с собой носовой платок. Он пользовался им очень демонстративно, делая смешные замечания насчет того, что пользоваться платком — значит поступать как полагается. Каждый раз он при этом производил громкие звуки носом или ртом.
Никогда не слышал, чтобы один гренландец украл что-либо у другого, хотя они воруют у чужаков. Петер Нильсен — почтенный член общества в нашем поселке, но из Камерьюка его выставили как вора.
* * *
23 февраля. Авторы, пишущие о первобытном обществе, постоянно напоминают нам о том, что первобытный человек не только не свободнее нас от пут в своем поведении, но подчинен вплоть до мельчайших своих действий обычаям и нравам общины и что обычаи эти равносильны законам [46]. Прежде всего я подвергаю сомнению подразумевающееся при этом утверждение, что первобытный человек был более нас обременен ограничениями в своем поведении. Хотя принудительная сила обычаев, как правило, больше, чем сила какого-либо закона, не составляющего части обычаев и нравов, все же она не воспринимается как закон и ни в каком смысле не является бременем. Попытка составить перечень обычаев, действующих в современном обществе, не имеет смысла. Обычаи возникают, живут как факторы, регулирующие поведение, и отмирают; с этим, может быть, к счастью, ничего нельзя поделать. Однако время от времени появляются целые тома о сложном кодексе нашего общественного этикета. Эти трактаты об обычаях «общества» рассматривают лишь малую долю всех обычаев нашей цивилизации. И все же большинство из нас живет, полностью соблюдая весь кодекс, и нам не приходит в голову мысль, что мы обременены.
