было так. Я ехал в автобусе, был, разумеется, не вполне трезв, а тут рядом со мной села девушка. Несколько остановок мы проехали в молчании. Я предположил, что это неправильно, и решил начать светскую беседу, дабы она не подумала, что я пьян до такой степени, что уже не вяжу лыка. И вот, проезжая мимо ресторана «Приморский», бывший «Чванова», это на углу Кошевого и Большого проспекта, я изрек:
– А известно ли вам, мадемуазель, что это любимый ресторан писателя Куприна?
Девушка повела себя странно, она отодвинулась от меня и с вызовом произнесла:
– Оно и видно, молодой человек, оно и видно!
«Неужели я так похож на русского писателя?» – подумал я тогда.
Куприн смеется и, обнаружив, что бутылка портвейна пуста, предлагает Сереже продолжить. Разумеется, у Чванова. Довлатов мнется, денег у него нет, но Александр Иванович и «слышать ничего не хочет», он угощает, ведь русские писатели должны помогать друг другу…
«Я искал работу. Сунулся в многотиражку ЛОМО. После республиканской газеты это было унизительно. К счастью, работа оказалась временной. Тут мне позвонил Воскобойников. Он заведовал прозой в «Костре». Литсотрудник Галина уходила в декретный отпуск. Воскобойников предлагал ее заменить…
Я был уверен, что меня не возьмут. Все-таки орган ЦК комсомола. А я как-никак скатился в болото. Опорочил все самое дорогое…
Недели три решался этот вопрос. Затем меня известили, что я должен в среду приступить к работе.
Это было для меня приятной неожиданностью. Уверен, что мою кандидатуру согласовывали в обкоме. Так положено. А значит, обком не возражал. Видно, есть такая метода – не унижать до предела. Не вынуждать к опрометчивым поступкам»
– читаем в книге Сергея Довлатова «Ремесло».
На тот момент в журнале «Костер» кроме прозаика Валерия Воскобойникова работали Лев Лосев (Лившиц) и Сергей Уфлянд. Компания достойная, знавшая Сережу давно и относившаяся к нему с уважением и любовью. Однако при этом не стоило сбрасывать со счетов, что «Костер» был органом ЦК ВЛКСМ и Союза писателей СССР, а также являлся подразделением издательства «Детская литература». Следовательно, идеологическая составляющая тут имела место быть, впрочем, как и во всяком официальном советском литературном журнале. Более того, журнал был детским, и по умолчанию литература или журналистика для детей были приоритетными направлениями издания.
Как к первому, так и ко второму аспекту своей работы в «Костре» Сережа отнесся без энтузиазма.
Главный редактор журнала, детский писатель Святослав Владимирович Сахарнов вспоминал:
«Насколько я понимаю, Довлатов тогда журналистикой, тем более детской, не занимался, детская литература была для него вообще терра инкогнита. Сразу же договорились с ним об условиях, на которых он будет работать. Главное для него было – как можно больше свободного времени, поэтому от участия во всякого рода собраниях и редсовещаниях он был освобожден».
Впрочем, условия наилучшего благоприятствования, созданные для Довлатова в журнале, получили свои не вполне благоприятные последствия.
Валерий Воскобойников[13] пишет:
«Единственная сложность заключалась в том, что Сергей раз в месяц дней на пять запивал. В первый раз это случилось довольно скоро после его появления в журнале. Сережа внезапно исчез. Сначала Сахарнов ничего не заметил, а на второй день спросил: «А где Довлатов?» Я говорю: «Отлучился. В пирожковой, наверное». На следующий день та же история: «Сергей где?» – «У него срочное дело, задерживается». Наконец, на четвертый день Сахарнов потребовал: «Валерий, немедленно приведите Довлатова ко мне». Все-таки Святослав Владимирович закончил службу капитаном первого ранга и был человеком военно-морской выучки. Я бегу звонить Сережиной маме: «Нора Сергеевна, пробудите и отмойте Сережу, чтобы он обязательно пришел на работу в понедельник». И вот, когда Сережа появился, наконец, в редакции, Сахарнов его строго спросил: «Сергей, где вы были всю неделю?» Довлатов ответил: «Если честно, я пьянствовал». Сахарнову так понравилось, что Сережа не соврал, а признался честно, что он ничего ему не сделал, а только сказал: «Сергей, пишите заявление об уходе. Оно всегда будет лежать у меня вот в этом ящике». И Довлатов написал такое заявление, но Сахарнов его ни разу из своего стола не доставал, даже несмотря на то, что Сережины запои более или менее регулярно повторялись».
Однако работал в детском журнале «Костер» и другой Сергей Довлатов, о котором Владимир Уфлянд отзывался следующим образом:
«Сережа оказался изумительным редактором и золотым работником. Приходишь в редакцию в девять часов утра, никого еще нет, сидит один Сережа. Он всегда приходил раньше всех. Помню, он очень много времени тратил на детские письма, которые поступали в «Костер». Этих писем было огромное количество, и среди них встречались очень талантливые. Мне тоже доставляло большое удовольствие отвечать на детские письма, но Сережа погружался в это дело с головой. Он самым внимательным образом все читал и потом ровным разборчивым почерком писал ответы».
Итак, кому верить, читая эти заметки свидетелей Довлатовского бытования той поры?
Ответ прост – всем.
Потому что вновь возникает тема двойника, тема подмены одного человека другим, когда невозможно быть до конца уверенным, что персонаж, с которым имел общение вчера, будет тем же персонажем сегодня.
Довлатов – запойный журналист и прилежный, аккуратный, непьющий сотрудник.
Довлатов – интеллигентный, остроумный собеседник и высокомерный, хамоватый скобарь.
Кто из них был Сережа на самом деле?
Вопрос, на который, думается, и сам Довлатов не мог толком ответить, потому что не знал, чего ждать от себя в каждую следующую минуту, какую маску он примерит, общаясь с Асетриной или Тамарой Зибуновой, мамой или гэбистом в звании майора, Леной или проверяющим у него документы милиционером, дочкой Катей или собутыльниками из соседнего двора.
Так и отвечал сам себе: «Я работал в «Костре». То есть из жертвы литературного режима превратился в функционера этого режима. Функционер – очень емкое слово. Занимая официальную должность, ты становишься человеком функции. Вырваться за диктуемые ею пределы невозможно без губительного скандала, функция подавляет тебя. В угоду функции твои представления незаметно искажаются. И ты уже не принадлежишь себе. Раньше я, будучи гонимым автором, имел все основания ненавидеть литературных чиновников. Теперь меня самого ненавидели. Я вел двойную жизнь. В «Костре» исправно душил живое слово. Затем надевал кепку и шел в «Детгиз», «Аврору», «Советский писатель». Там исправно душили меня. Я был одновременно хищником и жертвой».
А если сам Сережа находился на этом внутреннем перепутье, так чего же было ожидать от людей, окружавших его, видевших его всяким и в разные периоды его жизни.
Ведь
