сбивая палкой головки цветов, насвистывал под нос что-то бравурное.
Санжай был невозмутим, как всегда. Подбитый глаз его наконец открылся. Синяк стал линять, из синего и фиолетового перетекая в грязно-желтый. Тоха хмурился, кусал губу. Ближе к обеду не выдержал:
— Коль, — сказал он, — черт меня подери, но я начинаю верить в твоего хозяина. Иначе, как объяснить, что сегодня все идет, как по маслу?
Колька только пожал плечами.
У меня были те же мысли. Слишком гладко складывался путь. Слишком все было просто. Мы нигде ни разу не промахнулись. Не прошли мимо метки. Не свернули с пути. Не затеяли свары. Ближе к вечеру преспокойненько вышли к знакомой излучине.
— Ну вот, почти дома, — Юрка был счастлив. — Сейчас пройдем немного вдоль завала, потом напрямки, к озеру. Я наконец-то скину эти паршивые сапоги…
Он засвистел мелодию с удвоенным энтузиазмом.
— Чему ты радуешься? — поразился Антон.
— Как чему? Мы же вернулись! Представляете? Вернулись!
Он ринулся к Антону, попытался его обнять от избытка чувств, закружить в туре вальса.
Тоха выругался, едва не послал восторженного идиота, сдержался в последний момент.
— Не пойму, — сказал он, — ты здесь до старости что ли собрался жить?
Юрка остановился, словно налетел на стену, наморщил лоб, вздохнул, произнес обижено:
— Умеешь ты успокоить.
— Чего тут успокаивать? — вставил свои пять копеек Санжай. — Онгон искать надо. Пока не найдем…
Он развел руками.
— Тьфу, — Юрка совсем расстроился, — все настроение испортили. Что за люди?
Он обогнал всю компанию, зашагал первым. Тоха пошел следом. Я уже хотел было направиться за ними, но вдруг краем глаза уловил на Колькином лице победный взгляд. Он был таким мимолетным — вспыхнул и погас. Восточная натура взяла верх. Лицо вновь стало непроницаемым.
Весь остаток пути я пытался понять, что значила эта мимолетная перемена? Что скрывает наш премудрый Санжай? Но ответа на этот вопрос у меня пока не было.
* * *
К озеру вышли перед самым закатом. Небо над водой было алым, с золотым прожилками. Красивым до нереальности. Мелодично звенели комары. Юрка сразу подбежал к воде, скинул сапоги, носки, встал на влажный песок, замахал руками, закричал:
— Э-ге-гей!
Отсюда было видно, что в лагере горит огонь, что-то варится в котелке. Из-под навеса выскочила Зиночка, приложила ко лбу козырьком ладонь, разглядела, крикнула:
— Наташа! Ребята вернулись!
Ната прибежала откуда-то от палаток, встала рядом, неожиданно вложила в рот два пальца, звонко с переливом свистнула.
Колька аж прицокнул от восторга:
— Ай де Наташка! Во дает!
Юрка замахал ей двумя руками. Заорал во всю мочь, запрыгал на мелководье:
— Ната! Готовь есть!
Обернулся к нам, сказал почти извиняясь:
— Я страсть, как жрать хочу.
В этом с ним были солидарны все. Ребята сразу взбодрились. Тоха усмехнулся:
— Ихтиандр, ты бы сапоги-то надел. Босиком далеко не уйдешь.
Юрко жалобно глянул на ненавистную обувку. Пожаловался:
— Ребято, вот умеет он все испортить.
— Надевай-надевай…
Антон подвинул сапоги к парню поближе. Юрка завздыхал, вылез из воды, старательно вытер ступни о траву, уселся натягивать носки. Колька неожиданно подмигнул мне подбитым глазом, протянул противным голосом:
— Доцент заставит.
Очень скоро над озером разливался веселый смех. Дружный. Мужской. На четыре голоса.
Дальше в предвкушении ужина зашагали куда веселее. Я еще успел заметить, как к костру выбрался Эдик. Но останавливаться, что приветствовать друга, не стал. Потом. Все потом.
* * *
В лагере вкусно пахло рыбой. И еще чем-то пряным и фруктовым одновременно. Над костром пыхтел чайник.
Наташа быстроногим кузнечиком выскочила нам навстречу, бросилась мне на шею, прижалась, зашептала что-то ласковое, обняла, зацеловала в щеки, в губы, куда попала.
Я же стоял дурак дураком и ясно осознавал, что не испытываю к ней никаких теплых чувств. Не было во мне ни капли влюбленности. Она это тоже почуяла, отлипла на миг, спросила, нахмурив брови:
— Так и не вспомнил ничего?
Я покачал головой.
— Ну и ладно. Я тебя все равно люблю.
Наташа смачно впилась в мои губы поцелуем.
Юрка расфыркался, поспешил возмутиться:
— Совсем обнаглели. Совесть имейте! Вы здесь не одни. Нам тоже хочется.
— Перехочется, — отрезала Наташа, прижалась к моей щеке своей. — И вообще, завидуй молча.
Тут же ойкнула, отстранилась виновато.
— Ты небритый, колешься.
Я провел пальцами по подбородку. За эти пять дней щетина, и правда, отросла о-го-го.
— Жрать! — Юрка дошел до огня, взвыл раненым бизоном. — Дайте жрать! Срочно! Вот прям сейчас! Иначе я за себя не отвечаю.
— Руки мыть иди, бизон! — Колька сбросил у навеса мешок и штормовку, направился к озеру.
Там фыркая и отплевываясь умылся, украдкой нюхнул подмышки. Я едва не рассмеялся. За эти пять дней мы один раз более-менее вымылись и прополоскали одежду — в заброшенном шахтерском поселке у колонки. Так что все обзавелись отменным «душком».
Наташа оказалась умницей. Сообразила за меня. Молча сбегала в палатку, принесла полотенце, чистые трусы. Под навесом прихватила мыло. Я был ей благодарен, но купание решил отложить на потом. Юрка был прав. Нам слишком хотелось есть.
Наскоро вымыл руки, поплескал в лицо водой, ополоснул шею, вытерся на ходу и уселся на свободный чурбак. Взял чистую миску.
В котелке оказалась божественная уха. В чайнике душистый отвар, щедро приправленный лесными ягодами. На салат Эдик натаскал какой-то зеленухи. Я даже не стал спрашивать, какой. Мы орудовали ложками. Слушали редкие Юркины возгласы. И ели, ели…
Эдик довольно долго молчал, переводя взгляд с Кольки на Юрку. Наконец не выдержал, спросил:
— А с лицами-то у вас что, орлы?
Санжай смутился. Юрка начал наводить туману, ходить вокруг да около:
— Да мы тут это случайно…
Колька его перебил:
— В овраг скатились неудачно.
Тоха прыснул. Покосился на свой кулак. Я счел за лучшее промолчать. Зиночка всерьез напугалась.
— В овраг? Бедные! Не сильно расшиблись?
— Нет, — было видно, что Кольке врать не хочется, — самую малость.
Эдик хмыкнул, не стал комментировать. Наташа наморщила лоб, попыталась поймать мой взгляд, когда не вышло, предложила:
— А хотите, я могу спеть?
Мы хотели. Мы все хотели.
* * *
Нате освободили самое удобное место. Ради этого Тоха пересел на траву. Так получилось, что песни у костра стали для всех нас единственной отдушиной — настоящим лекарством от стресса.
И Наташа запела. А мы сидели замерев, забыв, что надо жевать. Есть под это волшебство казалось сродни кощунству. Пусть песня была незамысловатой. Пусть. Наши души нуждались в музыке, в красивом девичьем голосе, в бликах огня, в отголосках эха.
Дым костра создает уют,
Искры гаснут в полете сами,
Пять ребят о любви поют,
