3 декабря 1916 года
Дорогая Элспет!
Мне трудно писать Вам. Дэйв когда-то дал мне этот конверт и попросил отправить его по почте, если что-нибудь случится.
Четыре ночи назад мы поехали по вызову забирать раненых. Когда мы прибыли на место, то увидели, что в наши окопы попал снаряд. Врачи, санитары, раненые — разметало всех. Один офицер пытался навести хоть какой-то порядок и руководил теми, кто стал подходить от окопов первой линии.
Имея медицинское образование, я начал осматривать поступающих раненых, выискивая тех, кого есть надежда довезти хотя бы до перевязочного пункта. Те санитары, что могли ходить, сбрасывали рядом со мной свою ношу и уходили обратно за все новыми и новыми ранеными. Дэйв, безрассудный как всегда, прыгнул в траншею и принялся помогать санитарам. Он сделал несколько рейсов, не обращая внимания на мои крики, а потом пропал.
Он не должен был находиться в первой линии окопов, но Вы его знаете. Он понятия не имеет о благоразумии. Хотя Дэйв делал то, что должно быть сделано.
Четыре дня я сомневался, посылать ли Вам это письмо. Я все надеялся, что он вот-вот прихромает с ничейной полосы с невероятной историей об очередном чудесном спасении. Этого не случилось.
Я мало чем могу помочь Вам отсюда, но прошу Вас, пишите Минне, если вдруг что-нибудь понадобится. Я знаю о Вашей ситуации. Дэйв рассказал мне обо всем в ту ночь, когда мы мчались к посту. Да, он был потрясен и напуган. Но все-таки верил в лучшее. И был весьма счастлив.
Итак, выполняю последнее желание своего лучшего друга.
Харри Вэнс
Сью, моя любимая сладкая девочка!
Предполагается, что это письмо ты никогда не прочитаешь. Если же оно пришло тебе — значит больше я ничего не напишу.
Сейчас за окном май, и я только что вернулся в часть после нашего свидания в Париже. Здесь меня ждала стопка твоих писем, одно отчаяннее другого. Прочитав их, я стал понимать, как сильно ты боялась и переживала за меня, как мучилась от неизвестности. Я не хочу, чтобы тебе пришлось пройти через такое еще раз, поэтому делаю то, что нам обоим удается лучше всего: пишу тебе письмо.
Не знаю, когда ты это читаешь. Может, месяц спустя, а может, через полгода или год. Надеюсь, что никогда. Какой мир сейчас тебя окружает? Не знаю, о чем мы напишем друг другу в промежутке между маем и тем днем, когда это письмо найдет тебя. Не знаю, не заведешь ли ты к тому времени другого симпатичного американца, который водит фургон «скорой помощи». С определенностью могу лишь сказать, что я не нашел и никогда не найду другую Сью. Ты — причина тому, что я хмурюсь рассвету и улыбаюсь закату. Хмурюсь, потому что мне предстоит еще один день без тебя. Улыбаюсь, потому что наша разлука сократилась на день.
В одном из своих писем ты сказала, что не считаешь себя достаточно сильной. Вот твои слова: «Я не выдержу, если не буду знать, что ты есть где-то в мире». Но ты сильная, Сью. Посмотри на себя — ты пересекла ради меня Ла-Манш! Когда я вспоминаю все, что ты сделала для меня, то мне хочется быть более сильным мужчиной для тебя.
Да, ты бы хотела, чтобы я вообще не ввязывался в эту войну, если бы я добрался до Лондона, но не вышел бы из вагона, а ехал бы дальше до самого Ская и больше никогда бы не покидал тебя. Но я должен был это сделать. Невозможно приехать к тебе жалким неудачником. Я должен был доказать, что представляю что-то из себя. Ты всегда называла меня мальчиком. Мне нужно вырасти и стать мужчиной.
Я знаю тебя, милая. Вот прямо сейчас, прочитав эти строки, ты сердито трясешь головой и говоришь: «Не называй себя неудачником! Ты же сумел влюбить меня в себя! Я — твое достижение». Ты — мое достижение, Сью. И я знаю это. Уж не представляю, что я сделал хорошего в своей жизни, но должно быть, сумел совершить нечто достойное, чтобы заслужить тебя, мою жемчужину.
Жалею, что так и не сказал тебе этого. Я хочу быть первым, что увидят твои сонные глаза по утру. Хочу наблюдать, как ты умываешься и натягиваешь чулки. Хочу готовить тебе завтрак и поцелуем снимать яичную крошку из уголка твоих губ. Хочу устроиться у окна и держать тебя на коленях, пока ты пишешь, читаешь, говоришь, дышишь. Хочу согревать твои босые ноги между своими коленями в постели. Хочу засыпать, чувствуя, как твои волосы щекочут мой подбородок.
Я бы переехал на Скай и вынес бы неодобрение твоих соседей и родни, если бы ты этого хотела. Или скрылся бы в дальнем уголке Сибири, если бы ты этого хотела. Однако теперь я в таком месте, которое не выбрал бы ни один из нас.
Как-то раз ты сказала, будто слишком банально говорить, что ты можешь любить кого-то всегда. Есть ли слово, которое означает «дольше, чем всегда»? Вот так долго я буду любить тебя.
Теперь, всегда и потом. Я люблю тебя.
Дэвид
Глава двадцать вторая
Маргарет
Глазго
6 сентября
Маргарет!
Много лет меня угнетало сознание того, что я причинил своей сестре горе. Уверен, она до сих пор винит меня за это.
Дело в том, что я встречался с девушкой по имени Кейт. Когда я добровольцем ушел на войну, она сплела из пряди своих волос медальон и пришила на мою рубашку, рядом с сердцем, — в знак того, что всегда будет со мной.
Затем был Фестюбер, и я вернулся домой, потеряв ногу. Единственным моим желанием было уткнуться лицом ей в плечо. Но уже в тот первый момент, когда я попытался притянуть ее к себе, она отшатнулась от меня. Буквально — вздрогнула и отшатнулась. А потом и вовсе перестала приходить. На самом деле так оказалось даже проще. Если Кейт не было, то мне не приходилось видеть, как ее глаза тайком опускаются к моей подколотой штанине, не приходилось ощущать пустоту между нами, когда она отодвигалась, давая мне пройти.
Я думал, что понимаю ее. Какой девушке захочется иметь калеку в качестве мужа? Когда мне прислали готовый протез, я знал, что он ничего не изменит. Она уже слишком отдалилась.
Потом домой на побывку прибыл Уилли. Однажды я был в новом коттедже Элспет, делал для нее обрамление камина. Брат нашел меня за огородом среди горы стружек и скинул куртку, чтобы помочь. На его рубашке, прямо поверх сердца, был пришит золотистый медальон, сплетенный из волос.
Мы сцепились. Он все время повторял, что мы не вольны выбирать тех, кого любим. Думаю, я сломал ему нос. Махэр была в ярости, а Элспет плакала и плакала. Назавтра Уилли уехал и во время следующих отпусков домой больше не приезжал.
Казалось, что этим все кончилось. Я еще страдал, но без Уилли можно было днями напролет покрывать резьбой камин Элспет и пытаться забыть о том, что вообще знал Кейт. Но покой долго не длится. Элспет получила от армейского командования извещение о том, что Йэн официально признан погибшим.
Те месяцы я почти не помню. Йэн, который был мне ближе собственного брата, мертв. Мы с ним отправлялись во Францию, полные задора, и обещали присматривать друг за другом. Я не выполнил обещания.
То было черное время. Элспет держалась лучше, чем я. К ней приехали погостить дети Аласдера, ее дни были наполнены хлопотами. Я же со времени разрыва с Кейт не имел никого и проводил дни в одиночестве, бродя по холмам с тростью и фляжкой. Когда я поехал в Эдинбург к врачу на осмотр, тот оказался недоволен тем, что я так сильно напрягаю покалеченную ногу. Но мне было все равно. Я нуждался в боли.
Возвращаясь на вокзал Уверли, я вдруг заметил Элспет. Она не сидела на Скае, не оплакивала Йэна. Сестра шла, обнимаясь прямо на улице с каким-то мужчиной.
Понимаю, что был несправедлив, когда остановил ее и высказал все, что было у меня на уме. Ее спутник втиснулся между нами, как будто он имел к этому какое-то отношение. Он даже не был местным — всего лишь какой-то американец. Неужели из-за него она могла забыть о Йэне? После смерти ее мужа прошло лишь несколько месяцев, а она уже бросается на кого-то другого. Как посмела она предать его, да еще с американцем?
Элспет стояла с опущенной головой и не перебивала меня. Прошептала, что не забыла Йэна и никогда не забудет. Но потом она начала плакать, и американец снова попытался загородить ее. Я накинулся на него, спросил, нет ли у него получше занятия, чем увиваться за чужими женами, пока в окопах гибнут солдаты.
И тут глаза Элспет вспыхнули. Да, мужчины умирают в окопах. Но в это время дома люди продолжают жить. Она — жива. И чтобы я больше никогда не смел вставать между ней и ее жизнью. Сестра выпрямила спину с тем упрямым видом, который я так хорошо знал, и сказала, что мы не выбираем, кого любим. Точно так же, как Уилли.
Сердца значили больше, чем кровь? Теперь я знал, откуда у Уилли такие мысли. Но он просто юнец. А вот Элспет всегда считалась умной и преданной. Той, которая никогда не отвернется от своей семьи или от данных ею обещаний. Ведь предполагалось, что Элспет, Йэн и я втроем противостоим всему свету!
